— Возможно. Вы — юрист. Я — просто коп. По мне, подкапываться, как свинья, под чужие трагедии — это преступление. И не важно, сколько денег здесь замешано.

— Не стану спорить. Но если дело попадет в суд, это всплывет, и в гораздо худшем свете. Вы это знаете. Вот почему я хочу, чтоб Алекса… Лиз… совершила соглашение. Для ее собственной пользы.

— А она этого не сделала?

— Пока нет.

Пласс моргнул. Его враждебность слегка уменьшилась.

— Я просто следую закону, куда бы он ни вел. Гримм и старый шериф старались направить закон туда, куда, по их мнению, он должен вести, разыгрывая Бога направо и налево…

— Из-за этого вы с шерифом Эмером и спорили в ту ночь, когда вы обнаружили труп Тома Уолдена?

— Гримм слишком много болтает, даже для юриста. Я не «обнаружил» труп. Меня вызвали на место по радии, и я приехал.

— Гримм сказал, что вы с Эмером вроде бы разошлись во мнениях.

— Мы с Эмером расходились во мнениях по множеству вопросов.

— Но, конечно, самоубийство есть самоубийство?

Пласс отвел глаза. — Наверное.

Ужасная догадка осенила Букера.

— Вы первый прибыли на место происшествия, шериф? — спросил он.

Пласс кивнул.

— Зрелище, должно быть, было ужасное.

— На моей работе к такому привыкаешь.

— Конечно. Многие ли способны выстрелить себе в грудь из винтовки?

Пласс передвинул шляпу на дюйм или два, как если бы искал центр стола.

— По моему опыту — нет, — сказал он. — Совсем немногие.

— Но это возможно? Я имею в виду — физически?

Пласс глядел на шляпу, очевидно, наконец, удовлетворившись ее местом на столе. Казалось, теперь, когда Букер начал задавать профессиональные вопросы, он немного расслабился.

— Конечно — для парня с длинными руками и сильными пальцами. — На миг он погрузился в раздумье. — Черт знает, на что идут люди, чтобы убить себя.

— У мистера Уолдена были длинные руки?

Пласс заколебался.

— Я бы сказал — среднего размера. Он не был крупным мужчиной.

— Ясно. Значит, ему пришлось потрудиться, чтобы сделать это?

Пласс, похоже, ушел в себя, словно память вернула его на место преступления. Несмотря на заявление, будто он привык к подобным вещам, в смерти Уолдена, очевидно, было нечто, до сих пор его мучившее.

— Может, он мог бы промахнуться с первого выстрела, но не со второго, — сказал он, словно возобновляя давний спор с кем-то другим, затем его взгляд упал на Букера, и он снова вернулся к действительности. — В любом случае, — резко бросил он, — это касалось только полиции. Дело давно закрыто.

Букер взглянул на него.

— Что он пытался сделать, шериф? — спросил он. — Что он пытался сделать со своей дочерью?

Пласс встал. Даже без шляпы он башней возвышался над Букером. Его лицо казалось вырезанным из камня.

— Давайте скажем — то, что привело его к тому, что случилось. Боюсь, мистер Букер, что мне пора идти.

— Вы сообщили, что это было убийство, правда? Потом приехал Эмер, старый шериф, и заставил вас уничтожить ваш рапорт. Возможно, что здесь был замешан и старый Гримм — во всяком случае, он об этом знал. Они понимали, что не могут объявить это несчастным случаем, поэтому решили все изобразить как самоубийство, чтобы защитить девушку, а возможно, чтобы защитить репутацию Уолдена?

Пласс снова передвинул шляпу, как игральную кость.

— Домыслы, мистер Букер. И ничего более. — Он открыл дверь. — Однако, если это происходило именно так, как вы предполагаете, это все равно не может быть правдой. Правда — это то, что опирается на факты, советник. На истину. На закон. Чего бы это ни стоило. Вам следовало бы знать.

— А фактом является самоубийство с двух выстрелов в упор?

— Я никогда не говорил, что выстрелов было два, мистер Букер. Вы, должно быть, меня не расслышали. — Он бросил взгляд в холл, где единственным признаком полицейского участка был запертый застекленный стеллаж с винчестерами на подставках, с пропущенными сквозь предохранители цепочками. — Конечно, с винтовками случаются странные вещи, — спокойно сказал он. — Автоматическая может выстрелить дважды подряд, или мне так говорили. Поэтому я и предпочитаю помповые ружья, как эти. — Он махнул рукой. — Возвращайтесь, мистер Букер, и вы довольно скоро увидите нас снова. Но держитесь подальше от миссис Уолден. Бедная женщина довольно страдала.

Букер, ежась под снегом, вернулся в мотель, расплатился и сел в машину. По пути он сделал несколько остановок, в том числе у Гримма, чтобы попрощаться, но как только он выехал из города и направился в Индианаполис, он не мог не заметить, что машина шерифа следовала за ним всю дорогу до границы графства, где ее сменила другая машина, сопровождавшая его до аэропорта. Полицейский оттуда наблюдал, как он садился в самолет. Глаза его были устремлены поверх головы Букера, будто он рассматривал что-то другое. Было ли это предупреждение, думал Букер, или Пласс просто хотел убедиться, что он взаправду уезжает.

Неважно. Он угадал правду.

И он не знал, что ему делать с ней.


В самолете Букер читал вырезки из газет. О смерти Томаса Уолдена обстоятельно и с некоторыми комментариями рассказывалось в городской газете «Земледелец». В газете, где главными новостями служили цены на сою и достижения местной футбольной команды, самоубийство одного из самых уважаемых местных граждан должно было вызвать определенные затруднения у редактора, явно старавшегося избегать открытой сенсационности.

Уолден, как узнал Букер, умер не в кухне, а в своей конторе, при коровнике, «после дойки» — поспешил добавить репортер, как будто событие становилось менее ужасным из-за того, что коровы не пострадали. Если верить статье — а Букер ей не верил, — Уолден пришел из коровника, переобул рабочие сапоги на домашние туфли, обменялся несколькими словами с дочерью Элизабет, которая сидела как обычно после школы над счетными книгами, потом направился в угол, где держал заряженное ружье, на случай, если собака начнет гонять скот по полю, взял его и хладнокровно выстрелил себе в грудь.

Букеру это казалось невозможным, да и репортер, если читать между строк, не верил ни одному своему слову.

Букер прикрыл глаза и задумался, почему они не попытались представить это несчастным случаем, — скажем, что Уолден застрелился, когда чистил ружье. Но это, конечно, не сработало бы. Никто в Ла Гранже ни на миг бы не поверил, что фермер может прийти вечером с дойки после пятнадцатичасового рабочего дня, и начать чистить ружье, или что такой человек, как Уолден может быть настолько беспечен, что возьмется за чистку ружья, не разрядив его. Кроме того, они, вероятно, торопились сделать все как надо до того, как прибудет полиция штата, и у них не было времени найти принадлежавший Уолдену ерш для чистки ружья и положить его на виду.

Грозилась ли Алекса рассказать правду? Если Уолден пытался изнасиловать собственную дочь, а она застрелила его в порядке самозащиты, его друзья могли решить, что лучшая услуга, которую они были способны оказать покойному, это представить дело как самоубийство. Все лучше, чем обвинить девушку в преднамеренном убийстве, или убийстве второй степени, и заставить ее давать показания в суде. Они не хотели скандала, возможно, не хотели, чтобы пострадала миссис Уолден, поэтому устроили поспешную инсценировку и принудили Пласса подчиниться.

Букер открыл глаза и снова стал перебирать вырезки.

Пласс стал шерифом — еще одна передовица — его описывали, как «естественного преемника Карла Эмера», что, с точки зрения Букера, было ничем иным как своего рода сделкой. Не обещал ли Пласс молчать о том, что обнаружил, когда прибыл на место преступления, в обмен на то, что его сделают шерифом?

Или это миссис Уолден убедила их спасти репутацию дочери? Это тоже возможно, решил он. Букер живо представил себе их всех троих на месте трагедии: Пласс, высокий и мрачный, знающий правду и уже решивший перешагнуть через нее, Гримм и шериф, потрясенные не только тем, что случилось с их другом, но и тем, что они только что о нем узнали, пытаются придумать, как им лучше поступить в этой ситуации — и все они стараются не смотреть на то, что осталось от Тома Уолдена, после того, как он получил в грудь две винтовочные пули двенадцатого калибра с близкого расстояния. «Дыра, размером с супную тарелку», — сказал Барт Гримм. Хоть Букер и не имел опыта в таких делах, он был убежден, что что-то тут не чисто.

Должно быть, вся комнатушка была залита кровью — и Алекса съежилась где-то в углу, пытаясь как-то осознать, что она сделала… Или так ему представилось. От этой мысли его зазнобило, он вызвал стюардессу и заказал скотч, хотя алкоголь в самолете всегда вызывал у него головную боль.

Он вернулся к отчету о смерти. На первой странице «Земледельца» было помещено три фотографии. На первой, самой большой, Томас Уолден был снят на сельскохозяйственной выставке рядом с призовым быком. Он не выглядел довольным ни победой, ни быком. Уолден был привлекательным мужчиной, но явно не привык улыбаться — выражение его лица скорее напоминало того же быка: гремучая смесь упрямства и едва сдерживаемого яростного темперамента.

Меньшая по размеру фотография миссис Уолден изображала красивую молодую женщину с тенью печали на лице. Фотография Алексы была явно сделана для документа и девушка выглядела на ней тогда в точности так же, как и сейчас, отметил Букер, но казалась неестественно серьезной. Трое людей на газетных фотографиях были связаны семейной тайной, приведшей к трагедии, и Букеру казалось, что некий намек на нее — на то, что должно было случиться — оставил печать на их лицах. Возможно, он слишком много значения придает фотографиям, подумал он, потягивая виски. Не начинает ли он понимать ее мотивы? Неужели дело просто в том, что Артур Баннермэн являл собой фигуру одновременно благородного отца семейства — и любовника? Или здесь также замешан вопрос безопасности, не столько в деньгах, сколько в чувстве, что он дарит ей особый уютный мир, в котором все, хотя бы внешне, подчиняется порядку и гармонии? Если так, он, конечно, сыграл с ней злую шутку космического масштаба, когда умер в ее постели — но не раньше, чем оставил ей в залог окончательной безопасности само богатство Баннермэнов.