Букер вновь заставил себя сосредоточиться и услышал, как Цубер со смешком признает:

— Она, конечно, сделала себе имя. Что ж, она всегда верила, что так и будет.

— Даже когда она была подростком? Когда вы сбежали вдвоем?

Цубер встряхнул головой.

— Черт! — воскликнул он и улыбнулся. — Она вам рассказала? Это было очень давно. — Он на миг закрыл глаза, все еще улыбаясь каким-то воспоминаниям. Открыв их снова, он взглянул на фотографию жены, с удивлением, как показалось Букеру, словно никогда раньше не видел ее на своем столе, или не знал, кто это такая. Глубоко вздохнул. — Знаете, это была ее идея. Она с ума меня сводила, расписывая, как мы уедем в Калифорнию и всяческие чудеса, которые там начнутся. Господи, я уж не упомню, что она говорила. Я должен был найти работу тренера на каком-нибудь курорте, она бы устроилась фотомоделью… Она все время твердила об этом. Вы знаете, как это бывает — я начал верить в это сам, пока мы взаправду не оказались в дороге. Скажите, что теперь будет с Лиззи?

— В завещании покойного мистера Баннермэна есть некоторая путаница. Моя работа состоит в том, чтоб ее разрешить.

— Правда? И что старый Баннермэн ей оставил? — с удивлением спросил Билли.

Букер вздохнул.

— Если она победит, — сказал он, — все.

Цубер моргнул.

— Это сколько?

— Это трудно сказать. Точно никто не знает. Многое зависит от оценки имущества. Реальная сумма где-то между тремя четвертями миллиарда и миллиардом, но, может быть, и больше.

Последовало долгое молчание. Затем Билли расхохотался.

— Господи! — сказал он, переводя дыхание. — Мне следовало оставаться женатым на ней!

Букер открыл портфель и достал блокнот. Пора было разгребать грязь, чего ему крайне не хотелось. — Расскажите мне об этом.


Букер вытянулся на постели, уже поняв, что для него она слишком мягкая, чтоб заснуть, и что ему придется проворочаться всю ночь и к утру вкусить все прелести ломоты в спине.

Комната была тесная и неуютная, из тех, куда водители-дальнобойщики заваливаются, чтобы перехватить пять-шесть часов сна, когда достигают того уровня усталости, что не могут больше вынести ни минуты — хотя, судя по звукам, доносившимся из-за соседней двери, мотель также служил приютом парочкам, которым некуда было больше пойти.

Он старался не прислушиваться к стонам, оханьям и пыхтению за стеной, однако журнал «Нью-Йорк», предусмотрительно прихваченный с собой, не мог удержать его внимания. Снаружи завывал ветер, нанося еще больше снега. Стейк, который он съел за обедом, остался в желудке непереваренным комом.

Большинство жителей Нью-Йорка верят, что если приехать в глубинку, то найдешь там хорошую, старомодную, настоящую кухню, что ты не узнаешь настоящего вкуса мяса, пока не попробуешь его в «краю кукурузы», на его родине. Эти люди глубоко ошибаются, решил Букер.

Он сдержал дыхание, пока парочка за стеной устремилась к шумному финалу, но явно не сумела его достичь. Он гадал, в таком ли мотеле Билли Цубер и Лиз Уолден провели свою брачную ночь и раздавалось ли эхо их занятий любовью сквозь тонкие стены в те несколько часов, до того, как прибыла полиция, чтобы отвезти их домой? Он надеялся, что кровать была побольше, учитывая размеры Билли.

Букер раскрыл портфель и просмотрел свои заметки, просмотрел, что рассказал ему Цубер, и что ему удалось выудить из Гримма, когда они вернулись к нему в офис. Рядом с фамилией Цубера он поставил большой вопросительный знак. Билли казался довольно милым парнем, не слишком умным, явно ни на что не способным, кроме как поднять на несколько пунктов национальный показатель рождаемости.

Он вынул из кармана диктофон, проверил его, снова лег и нажал на клавишу «запись». У него было довольно четкое представление о том, что случилось — нет доказательств, конечно, пока нет, но лучшим доказательством ему служил собственный инстинкт и прирожденная способность читать между строк.

— Если моя догадка верна, — сказал он, — у отца Гримма поехала крыша. Старик перенес пару инсультов, скрыл это от всех, притворяясь, что он в добром здравии, в то время, как сам выживал из ума. Он впал в маразм, или приближался к нему, но был хитер и решил продолжать практику. Так, похоже, думает Барт Гримм, хотя и не говорит прямо. И, конечно, при той юридической практике, что была у старика, он мог ее продолжать. Почему бы нет? Он не вел судебных процессов. В маленьком городе юрист может пребывать в маразме годами, прежде, чем кто-либо это заметит. Вы же не узнаете, что завещание или акт плохо составлены, пока кто-нибудь не умрет, или вы не решите продать имущество. А старик, должно быть, умел производить впечатление — этакая среднезападная версия Джона Хаусмана или профессора Кингсфилда, от галстука-бабочки до острого языка. Из тех, что не выносят дураков. Вероятно, он устраивал клиентам чертовски хорошее шоу, и они на него покупались. Все оказывали Элфриду Б. Гримму полное доверие, а почему нет? Правда же в том, что он был усталый, больной старик, сохранивший только половину нервных клеток, и то вряд ли.

Он сделал паузу, собирая заметки и удивляясь, какого черта он наговорил все это на ленту.

— Работу свою он исполнять не мог, — продолжал Букер. — Это очевидно. Он был в состоянии достаточно собраться для встречи с клиентом, но после уже не мог вспомнить, о чем они говорили, и даже не догадывался просмотреть собственные записи. Не будем судить строго. Он мог верить, что заботился о том, чтоб все было в порядке, но это не так. Конечно, все это не основано на фактах. Факты, если они существуют, собраны в какой-нибудь папке в штате Айова, разве что таинственный посетитель из Нью-Йорка и туда добрался. Там что-то есть — или было: свидетельство о браке и, вероятно, какой-то документ о разводе или аннулировании брака, если Гримм-старший действительно потрудился его составить. Если же нет, брак все равно вряд ли законен. Цубер выражался довольно туманно, но они с Алексой должны были как-то скрыть свой возраст. Конечно, школьники довольно часто добывают фальшивые удостоверения личности, чтоб иметь возможность покупать пиво и так далее. Вряд ли Алекса была способна на это, но Билли — вполне возможно. И он мог добыть такое же для нее. Кто знает?

В любом случае, вероятно, их брак юридически неправомочен. У Билли должно было хватить ума догадаться, что она не ляжет с ним в постель, пока они не пройдут через какую-то брачную церемонию, а может, на этом настояла она. Что до Гримма, то он, возможно, решил, что нет смысла развязывать узелок, если он даже не был завязан. Бог знает, что бы теперь решил суд. В конце концов, есть Цубер, который снова женился по истинной вере, хотя и не по здравому рассуждению, и завел шестерых детей, которые могут оказаться незаконными. Я не считаю его человеком, способным пойти на это при малейшем опасении, что он совершает двоеженство. А Алекса? Вышла бы она замуж за Артура Баннермэна, если бы знала или подозревала, что ее прежний брак все еще законен? — Он помолчал, представляя ее себе. — Да, она могла, — решил он. — Баннермэн, когда чего-нибудь хотел, отличался необыкновенным напором. Если бы она представила возражения, он бы отбросил их прочь, перешагнул через них — а может быть, в тот момент казалось неуместным вспоминать Билли и бегство.

Почему я ищу для нее оправданий? — спросил он себя.

Из соседней комнаты раздался дикий визг, слившийся с громыханием снегоочистителя. На миг Букер потерял нить размышлений, восхищаясь этим героическим сексуальным представлением. Это что, свидетельство преждевременной эякуляции? — мрачно удивился он. Возраст сказывается? Похоже, в будущем ему придется столкнуться с проблемами, вынуждающими жену говорить ему что-то вроде «Все в порядке, не беспокойся» или «Это с каждым случается, честно, ты, возможно, просто устал». Интересно, сказал бы кто-нибудь из них такое Роберту.

Мысль о Роберте заставила его снова взяться за диктофон. Все лучше, чем лежать, прислушиваясь к тому, что могло сойти за звуковой ряд к порнографическому фильму.

— Отец, — быстро проговорил он. — Что ж, Билли пролил мало света на эту фигуру. Разве что сказал, что не любил Уолдена. Это интересно, потому что все другие отзываются о нем хорошо, хотя и с осторожностью. Представление Билли о нем несколько мрачнее. Ветхозаветный пророк в рабочем комбинезоне, едва держащий в узде свои громы и молнии. Билли явно навидался их в тех редких случаях, когда оказывался рядом с домом Уолденов. Он сказал, что ее отец хватался за винтовку, чтобы застрелить его, а ведь он не делал ничего, кроме того, что водил Алексу в кино. Итак, можно сказать, что Уолден был излишне заботлив, и, возможно, несколько ревнив.

О самоубийстве Билли знает не так уж много. По странному совпадению первым представителем власти, оказавшимся на месте происшествия, был нынешний шериф, парень по фамилии Пласс. Очевидно, когда прибыл старый шериф — Эмер? — у них с Плассом был большой спор по поводу случившегося. Билли слышал — здесь мы вступили в область слухов, — что Эмер велел Плассу заткнуться и делать, что ему сказано, или распрощаться со своим значком. Шериф Эмер, отец Билли и Уолден были приятелями — возможно, это неверный термин — поэтому я могу себе представить, что шериф хотел по возможности защитить семью Уолденов — но от чего? Отец убивает себя на глазах дочери! Что может быть хуже этого? Весь город, казалось, непременно узнает, что случилось, и что здесь было скрывать? Мне нужно поговорить с матерью Алексы. И, вероятно, с Плассом. Господи, еще один день в этой дыре!

Он выключил диктофон и лег. Посмотрел на телефон. Он знал, что обязан позвонить Роберту, но не хотел. Слишком поздно, сказал он себе, в Нью-Йорке сейчас половина второго ночи. Но это было не извинение — Роберта бы не побеспокоило, будь сейчас четыре или пять. Затем он напомнил себе, что нет смысла звонить, пока на руках у него не будет неопровержимых фактов. Роберт удовлетворился бы слухами, если б не мог получить фактов.