— Садитесь, — произнесла она тоном, выражавшим приказ, без малейшего усиления или повышения голоса.

Алекса осторожно села напротив нее, сомкнув колени и вцепившись в сумочку, чувствуя себя неловко как подросток. Между ними, как крепостная стена, высился старинный серебряный чайный сервиз такой величины, что Алекса с трудом могла отождествить предназначения многих предметов.

— С молоком или с лимоном? — спросила миссис Баннермэн.

Опыт Алексы по части чая в основном ограничивался заварными пакетиками.

— С лимоном, — сказала она, решив, что так будет правильнее.

Миссис Баннермэн подняла брови и приступила к изысканной чайной церемонии, колдуя над разнообразной серебряной утварью. Предложив Алексе чашку, себе она сделала чаю с молоком. Алекса смутно — и с обидой — почувствовала, что промахнулась в своем выборе. Напомнила себе, что она здесь не для того, чтоб ее проверяли на светскую благовоспитанность.

— Хотите еще чего-нибудь? — маленькой, холеной ручкой миссис Баннермэн сделала жест, намекавший на бесконечное изобилие кексов, бисквитов, тостов и пирожных.

— Нет, благодарю вас, — сказала Алекса. — Вы были очень добры, согласившись принять меня — инстинкт подсказал ей, что миссис Баннермэн оказала ей милость, обычно предназначаемую лишь для коронованных особ и президента Соединенных Штатов.

— Да, — согласилась миссис Баннермэн. — Но я стара. Новое лицо для меня всегда интересно, как бы неприятны не были обстоятельства, — ледяным голосом добавила она и отпила чаю. — Боюсь, что была груба с вами на похоронах Артура. Мне не следовало так себя вести. Надеюсь, вы простите меня. Если вы сделали Артура счастливым в последние месяцы его жизни, тогда я, конечно, у вас в долгу. — Без всяких видимых усилий ей удалось придать фразе оттенок отвращения, которое Алекса заставила себя проигнорировать.

— Да, я думаю, он был счастлив. Счастливей, во всяком случае, чем когда мы встретились.

— Однако не подумайте, — сурово заметила миссис Баннермэн, — что я одобряю, когда мужчина в таком возрасте ищет счастья. — Она метнула на Алексу взгляд василиска. — И не представляю, что взбрело Артуру в голову. Он никогда не был счастлив в браке с Присциллой, и у меня нет причин полагать, что он был бы счастлив в другом браке, останься он в живых — если этот брак был реален.

— Он был вполне реален.

— Это мы еще посмотрим, — фыркнула миссис Баннермэн. — Должна предупредить вас — мне вовсе не приятно будет предстать перед судом, дабы засвидетельствовать, что мой сын страдал старческим слабоумием, но если этого потребует долг, я это сделаю.

— Он совсем не был слабоумным.

— Его поступки доказывают обратное.

— Вы не правы.

— А вы слишком дерзки. Скажите — почему вы еще не рассказали свою историю газетчикам?

Алекса прилагала все усилия, чтобы говорить примирительно, хотя миссис Баннермэн выводила ее из себя.

— Я не хочу огласки, миссис Баннермэн. Если бы хотела, то не была бы здесь.

Миссис Баннермэн склонила голову, как птица, нацелившаяся на добычу. Определенно в ее облике было нечто птичье, напоминавшее красивых, ярких птиц в зоомагазинах, подумала Алекса, — тех, к кому советуют не приближаться, ибо они клюнут вас в пальцы, если вы просунете их сквозь прутья клетки.

— А почему вы здесь?

— Потому что я хочу, чтобы желания Артура выполнялись. И потому что я — его жена. Возможно, вы считаете, что я не принадлежу к этому дому, но, будь Артур жив, он бы сюда меня привел.

— Возможно, не при моей жизни, милая. Артур всегда боялся меня. Все мои дети боялись. Не понимаю, почему. Я вовсе не такая страшная, как меня изображают.

Алекса не была уверена, как это воспринять — и как отвечать. Была ли это мольба о сочувствии? Но это казалось невозможным. И миссис Баннермэн, безусловно, производила самое устрашающее впечатление. Алекса дипломатично кивнула.

— Семье нужен центр, — продолжала миссис Баннермэн. — Иначе это будет просто толпа людей с одинаковой фамилией, съезжающихся два раза в году на День Благодарения и на Рождество. И на похороны, конечно. Много, много лет я служила этим центром. Не потому что я этого хотела, уверяю вас, просто никто другой этого не делал. Мой покойный муж был человеком многих достоинств — воистину хорошим человеком, в старомодном смысле этого слова, но он слишком долго прожил в тени своего отца. Патнэму было за пятьдесят, когда Кир передал ему контроль над Трестом, да и после этого последнее слово всегда оставалось за Киром. А что до моего несчастного сына — дом его был разделен.

Старая леди на миг взглянула на Алексу, словно бы для того, чтоб убедиться, что намек на библейскую цитату о том, что «дом, разделившийся в себе самом, не устоит», понят. Алекса кивнула. Библия была знакома ей так же хорошо, как миссис Баннермэн, настолько, что дома ее называли просто Книга, как будто других не существовало.

Удовлетворенная тем, что она имеет дело не с язычницей, миссис Баннермэн продолжала:

— С одной стороны он был поглощен обязанностями перед семьей, с другой — рвался прочь от них. Его чувство долга было крепче, чем он осмеливался признать, но не приносило ему удовлетворения, и поэтому он никогда не был достаточно силен. Итак, все эти годы я представляла — мне трудно выразить, что — единство семьи, представление о том, что должно быть нечто большее, чем просто быть богатым. Или, возможно, то, что богатство во всем его величии должно иметь некую высшую цель, значение, служить, в своем роде, частью Божьего промысла. Вы религиозны?

— Нет. Я выросла в очень религиозной семье, но потом… мой отец умер — и это не помогло.

Удивительно, но миссис Баннермэн, видимо, не собиралась это оспаривать.

— Конечно, это не помогает, — фыркнула она. — Только священники достаточно глупы, чтобы в это верить… Роберт сказал, что у вас есть некоторые мысли по поводу того, как уладить дело?

Нужно держать ухо востро, когда разговариваешь с миссис Баннермэн, осознала Алекса. Она переходит с темы на тему, а потом, стоит тебе расслабиться, бьет не в бровь, а в глаз.

— В общем, да. Я не хочу сражаться с семьей Артура.

— Вот как? Именно по этим причинам Кир и хотел, чтобы Трест переходил непосредственно от наследника к наследнику и ни при каких условиях не разделялся. Он стремился избежать омерзительных семейных войн, вроде тех, что раздирают семью Бингэмов — дети сражаются против родителей, сестры стремятся уничтожить братьев, из всех шкафов вытащены скелеты. Вы с ними знакомы?

— С Бингэмами? Нет. Хотя я читала о них в газетах.

— Я думала, вы родом из той же части страны.

— Я из Иллинойса. А они живут в Кентукки.

— A-а. В Кентукки есть и вполне респектабельные люди. В Иллинойсе, полагаю, тоже, хотя я никогда их не встречала.

— Мы так считаем. — Алекса пыталась держать себя в руках. Нет смысла вступать в пререкания с миссис Баннермэн, с ее огромными и необъяснимыми предрассудками. В конце концов, она пришла сюда не для того, чтобы доказывать, что она достойна быть женой Артура, и не для проверки на хорошие манеры. Она решилась говорить прямо. — Миссис Баннермэн, нравится вам или нет, но Артур женился на мне. И нравится мне это или нет, я обязана выполнить его волю. Вот что я хочу обсудить.

Суровое выражение лица миссис Баннермэн пристало бы судье-вешателю перед вынесением приговора.

— Я не позволю угрожать мне в собственном доме, — отчеканила она. — И где бы то ни было.

— Я вам не угрожаю. Я бы хотела заручиться вашим сотрудничеством.

— Чтобы лишить наследства моего собственного внука? Чтобы разрушить семью?

— Чтобы сделать то, что хотел ваш сын. После тщательного размышления.

Миссис Баннермэн сделала глубокий выдох и на миг умолкла. Затем перевела дыхание.

— Вы очень упрямая молодая женщина. Однако я дала обещание Роберту выслушать вас, а я всегда держу обещания.

— А я держу свое обещание Артуру. Конечно, вы можете это понять?

Миссис Баннермэн не обратила внимание на то, что ее перебили.

— При условий, что вы воздержитесь от общения с прессой, я обдумаю то, что вы сказали. Возможно, будет достигнут компромисс, хотя не представляю, как. Должна признаться, что мне не свойственно прибегать к компромиссам, но я сделаю что-нибудь, дабы предотвратить дальнейший ущерб семье. Я ясно выразилась?

Алекса кивнула, сдержав раздражение.

— Все это зависит от множества вещей. Среди них — ваше молчание. Мне противна сама мысль, что вся эта чепуха насчет женитьбы и нового завещания станет достоянием широкой публики. Однако со временем, и при наличии определенного здравого смысла, мы по крайности, сумеем представить события с лучшей стороны… Возможно, лучше будет, если вы уедете, пока ваши юристы будут работать вместе с де Виттом. Вы любите путешествовать?

— Никогда не приходилось.

— Тогда сейчас подходящее время начать. На свете есть немало вещей, которые стоит посмотреть, хотя, с моей точки зрения, их значение сильно преувеличено. Во всяком случае, я ожидаю, что вы будете молчать. И, конечно, не должно быть никаких неприятных сюрпризов, которые могут поставить семью в неловкое положение.

Дверь со скрипом приоткрылась.

— Я же говорила, чтоб меня не беспокоили! — твердо сказала миссис Баннермэн, но ответом было лишь легкое сопение. Дряхлый лабрадор, явно перебравший свой вес, с белой мордой, вошел вперевалку и уткнулся в ноги миссис Баннермэн. Она отпихнула его. — Это пес Сесилии, — произнесла она удивительно ласково. — Когда дети еще жили дома, здесь было полно собак. Присцилла держала их десятками, да еще охотничьи псы Артура. И, конечно, у всех детей было по собаке. Кроме Роберта. Роберт не любит собак. Это был сущий зверинец. А вы любите собак?