— Так я и устал, черт побери. Выпил пару таблеток, но без всякой пользы. Я не уверен, что в медицине мы достигли прогресса с тех пор, когда доктора прописывали от простуды чай с лимоном и ложку меда.

Под глазами у него были темные круги, и он явно двигался с усилием, словно у него ныли кости.

— Послушай, — твердо сказала она. — Нет необходимости выходить. Полежи, отдохни, я приготовлю что-нибудь поесть.

— Я не голоден, но я обещал тебе обед.

— Не говори глупостей. Для этого у нас будет масса времени.

К ее удивлению, он кивнул. Она готовилась выдержать борьбу, но он, казалось, был счастлив подчиниться — красноречивый признак, что ему нехорошо.

— Небольшой отдых не повредит, — сказал он. Сбросил ботинки, снял пальто и лег на кровать. И почти сразу уснул.

Она позволила ему проспать больше часа — это пошло бы только ему на пользу. Затем ее осенило, что будет еще лучше, если он проведет здесь ночь. Она спустилась на улицу, отыскала машину и постучала в окно. Джек опустил стекло.

— Добрый вечер, мисс… то есть, я хотел сказать, мэм…

— Джек, мистер Баннермэн уснул. Кажется, его простуда усилилась. Я уложила его в постель. Не думаю, чтоб он куда-нибудь собирался, поэтому вы можете ехать домой и вернуться утром.

Он посмотрел на нее с сомнением.

— Вы уверены, мэм? Я не против подождать.

— Уверена. Я не позволю ему встать.

Джек усмехнулся.

— Когда это было, чтоб кто-нибудь указывал ему, что делать? Но вы правы. Велите мистеру Баннермэну оставаться в постели. Теперь вы — босс. Спокойной ночи, мэм.

Она посмотрела, как большой черный автомобиль беззвучно удаляется по улице, затем поднялась к себе. Артур проснулся и лежал, откинувшись на подушках.

— Я чувствую себя гораздо лучше, — сказал он. — Короткий сон пошел мне на пользу.

— А долгий будет еще полезнее. Я отослала Джека. Так что раздевайся.

— Чепуха! Я не сделаю ничего подобного.

— Артур, только раз, в качестве свадебного подарка, сделай то, о чем я прошу. Какой смысл выходить, когда ты плохо себя чувствуешь?

— Я чувствую себя на миллион долларов, — вызывающе заявил он — странная фраза в устах человека, владевшего несколькими сотнями миллионов. Но сев, он на несколько секунд закрыл глаза, дыша так тяжело, будто только что слез с тренажера. — Возможно, ты права, — ворчливо согласился он.

— Ты выразился чертовски верно. — Она помогла ему раздеться, укрыла, затем переоделась в халат, удалила косметику и приготовила чай. Когда она вернулась и скользнула в постель рядом с ним, он дышал легче, его глаза были только полузакрыты.

— Хоть бы проклятая пижама имелась, — пробормотал он. — Чувствую себя дурак дураком. Вряд ли это прилично, в моем возрасте.

— Пей чай и не говори глупостей.

— Я бы предпочел скотч, но сегодня позволю себя угнетать. — Ей показалось, что чай он пьет с радостью. Пожалуй, ей нравилось видеть его таким — беспомощным и покорным. У нее что, скрытый инстинкт сиделки? Нет, дело в другом. Артур редко бывал уступчив, и определенное удовольствие крылось в том, что можно ненадолго подчинить его своей власти. Она решила воспользоваться привилегиями момента. Завтра он снова будет, без сомнения, «у руля», наводить порядок, отдавать приказы, принимать решения, управлять ее жизнью, так же, как и собственной, все вернется в обычное русло.

— Не медовый месяц, а черт знает что, — заметил он. — Однако я скажу, что он у нас будет, вот подожди немного. Как только подпишем все проклятые бумаги, устроим каникулы — уедем на несколько дней куда-нибудь, где тепло, не как в Мэйне. Я знаю в Калифорнии одно место в пустыне, абсолютно очаровательное, очень уединенное. Мы поедем верхом в горы, будем устраивать пикники под пальмами, у хрустальных ручьев. Я сто лет не ездил верхом. Это будет мне чертовски полезно. А после моего дня рождения — увидишь! Мы объедем весь мир, вот что мы сделаем! — Несколько минут он молчал. — Клянусь Богом, ты сделала меня счастливым человеком, — нежно прошептал он. — Подарила мне целую новую жизнь в возрасте, когда большинство людей уже готовы считать ее конченой.

Она потянулась, чтобы обнять его, но прежде, чем она успела сказать: «Я люблю тебя» — эти слова наконец готовы были сорваться у нее с языка, — он заснул.

Алекса немного почитала, потом выключила свет. Около полуночи, может быть, позднее, он беспокойно заворочался. Она приобняла его.

— Постарайся снова заснуть.

— Еще успею. Ты сохранила ключ, который я тебе дал?

— Конечно.

— Я просто спросил. — Казалось — она с трудом нашла правильное слово — его что-то грызет. Он с определенным усилием сел, потер лицо руками, словно пытаясь проснуться, и сделал глубокий вздох. — Мне нужно так много рассказать тебе. То, что тебе необходимо знать.

— У нас полно времени, Артур. Что ты имеешь в виду?

— Состояние. Семью.

— Они подождут.

— Возьмем Роберта…

— Артур, не начинай о Роберте, а то всю ночь будешь не спать.

Он не обратил внимания на ее слова.

— Нет. Ты должна выслушать. Я все откладывал то, что ты должна знать — по многим причинам. Главным образом потому, что меня беспокоило, что ты обо мне подумаешь. Я хотел поговорить с тобой в Мэйне, но не решился. Теперь, по некоторым основаниям, я собрался с духом сделать это сейчас. Поэтому я собираюсь рассказать тебе, что произошло между мной и Робертом.

— Я это знаю.

— Ты ничего не знаешь, — резко бросил он, потом взял ее руку и крепко сжал. — Прости. Я не хотел повышать голос. Мне нелегко об этом говорить.

— Тебе не нужно делать этого.

— Я должен. — Он закрыл глаза. — Ты теперь моя жена… У меня было четверо детей, — начал он почти шепотом.

— Я знаю. У тебя был сын, который погиб в автомобильной катастрофе, верно? Джон.

— Да, Джон. Бедный Джон. Из мальчиков Роберт был моим любимцем. Конечно, я обожал Сесилию, как многие отцы — дочерей, но любимцем был Роберт, и, Бог свидетель, он изо всех сил старался заслужить мое одобрение. Он не из слабаков, Роберт.

— А Джон?

Казалось, он не услышал ее, погрузившись в воспоминания.

— Патнэм был типичным младшеньким. Я никогда не ожидал от него многого, поэтому он никогда не причинял большого беспокойства. Неважно, у Патнэма доброе сердце, он порядочный человек. Но Джон был особенным. Он ненавидел богатство, даже хотел изменить фамилию, чтоб люди не знали, что он — Баннермэн. У меня были с ним ужасные стычки. О, теперь, когда уже слишком поздно, я могу понять его точку зрения, даже разделить. Я должен был позволить ему сделать то, что он хотел — изменить имя, уйти в мир, чтобы обрести себя. Джон мог бы стать хорошим учителем — у него была к этому страсть, своего рода упрямая честность. Вместо этого я сражался с ним. Настоял, чтоб он поступил в Гарвард…

— Ну, это еще не самое страшное на свете. Я хочу сказать — большинство родителей должны чувствовать то же самое.

— Вечером, когда он погиб, у нас была ужасная ссора, за одним из семейных обедов в Кайаве, что еще ухудшило положение. Не помню даже, в чем было дело. Из-за всего и ничего. Внешняя политика, власть, нравственность и богатство. Я считал, что Джон оскорбляет меня, хотя он честно высказывал свои взгляды. Роберт пытался нас успокоить. Он любил Джона, хотя по большей части бывал с ним не согласен. И, конечно, завидовал ему…

— Артур, даже у небогатых людей есть те же проблемы. Ты бы послушал, что мой отец говорил братьям, из-за того, что они не хотели быть фермерами…

— Да-да, — нетерпеливо сказал он, не желая, чтоб его прерывали. — Джон был пьян. Так же, как и я. Понимаешь, Джон не был пьяницей, но на него подействовала атмосфера вечера. И где-то после обеда — помню, мы были в библиотеке, — я сказал ему: «Если ты так стыдишься нашего имени и богатства — вон из дома!» — Он встряхнул головой словно боец, только что получивший мощный удар. — «Ты чертовски прав», — сказал Джон. Я до сих пор слышу его голос. После этого он хлопнул дверью и вышел. Так я в последний раз видел его живым.

— О Господи! Это ужасная история, но…

— Это еще не худшая ее часть, Александра. Ничего подобною. Роберт сказал: «Он слишком пьян, чтобы вести машину», и, конечно, был прав. Поэтому он вышел из дома, схватился с Джоном, который настаивал на том, чтобы самому вести, и наконец спихнул его с водительскою места. Роберт сам рассказывал мне об этом, после, конечно… — Он вздохнул. — Не знаю, куда они собирались ехать, обратно в город, наверное, но они никуда не приехали.

— Несчастный случай?

— Ночь была дождливая. В Таконике ужасная дорога, ее развозит в такую погоду. У Джона была одна из этих чертовых иностранных спортивных машин — он по ним с ума сходил. Недалеко от Найн Партнерз Роуд его машина ударилась в заграждение и, когда ее развернуло, врезалась в легковой автомобиль. Водитель погиб. Так же, как его девятилетняя дочь.

Она немного помолчала. Сказать было нечего. Это трагедия, но обыкновенная. Там откуда она была родом, все начинали водить машину с шестнадцати лет, а к тому времени, когда достигали двадцати одного, кто-нибудь из твоих школьных знакомых — мальчик ли, девочка, обязательно погибал в автокатастрофе. Это как на войне, про это просто стараешься не думать слишком много.

— А Джон? — тихо спросила она.

— Погиб. Мгновенно.

Его рука была вялой, безжизненной. Ей хотелось, чтоб он прекратил мучить себя и уснул.

— Роберт, — он откашлялся. — За рулем был Роберт, я же тебе говорил. У него было достаточно здравого смысла, чтобы пристегнуть ремень безопасности и достаточно везения, чтоб сохранить хладнокровие. Он осознал, что этот случай может сделать с его политической карьерой. Короче, он перетащил тело Джона за руль.