Она съежилась перед огромным камином, попивая чай, и как никогда в жизни чувствуя, что «заплывает на опасную глубину».


— Великолепно, правда?

Она кивнула сонно и восхищенно. Вид и впрямь был великолепен — за все деньги мира нельзя купить такого вида, но, конечно, только деньги могли сохранить его и удержать в исключительном пользовании одной семьи.

Прислонившись к скале, Артур выглядел совсем иным человеком, чем в Нью-Йорке — более молодым, здоровым, физически активным. Его кашель исчез, у него был здоровый цвет лица, и спал он как младенец. На нем была старая рубашка, бумажные брюки в стиле «багги», спортивные туфли, у которых был такой вид, будто они сохранились у него с Гарварда. Не потому, что в доме не было другой одежды, нет — просто казалось, он никогда не носил ничего иного.

Они сидели с подветренной стороны, как он выражался, под навесом скалы, расстелив подстилки на галечном пляже. Киддер привез их сюда на лодке и отбыл, оставив радиофон на батарейках, чтобы вызвать его, когда они решат вернуться. Они были настолько одни, насколько возможно, только тюлени, как было обещано, временами высовывались из воды, глядя на них с дружелюбным удивлением. Алекса бросила им несколько сэндвичей — миссис Киддер снабдила их припасами, достаточными для десятка человек, а может, и для десятка тюленей — но в отличие от тюленей в зоопарке, они то ли не имели таланта ловить еду в воздухе, то ли просто не видели в этом смысла. Они дожидались, пока еда упадет в воду, и хватали ее, когда она проплывала у них под носом.

— Завтра будет шторм, — сказал Артур. — Попомни мои слова. Или даже раньше.

— Не верю. Такая прекрасная погода… — Погода была не только прекрасной, но и настолько теплой, что она встала и сняла свитер, а потом села против солнца, расстегнув рубашку до пояса.

Он обнял ее.

— Увидишь. Нам нужно было отправиться на Ямайку, или в Пуэрто-Рико — там бы ты получила вдоволь солнца. Знаешь, наша семья владеет там отелями, чертовски огромными, с площадками для гольфа, пляжами, кондоминиумами… Уж кто, а я должен это помнить. Отец твердо верил в инвестиции в Латинскую Америку и Карибы. К Европе он всегда относился с подозрением. Именно я построил эти гостиницы. Нанимал архитекторов, выезжал туда вместе с топографами, заключал сделки с местными. Отец поставил меня у руля, когда мне было двадцать пять, сразу после войны, и я чертовски хорошо справился со своей работой.

— Это объясняет, почему вы с Ротом сразу нашли общий язык. Однако здесь мне больше нравится.

— Мне тоже. Но я хотел бы посмотреть на тебя в бикини у бассейна.

— Ты еще не такой старый, если ты на это намекаешь.

— Надеюсь, я никогда не буду слишком стар, чтоб не наслаждаться, глядя на тебя, дорогая. Однако шестьдесят пять лет — это шестьдесят пять лет. — На миг он помрачнел и умолк, словно пытаясь что-то обдумать. — Возможно, сейчас неподходящее время, чтобы сообщить тебе, — сказал он наконец, — но думаю, я решил, что делать.

— Делать? С чем?

— С Трестом, — резко произнес он. — На своем шестьдесят пятом дне рождения я собираюсь собрать всех детей вместе и объявить, что после моей смерти они получат положенную долю плюс дополнительную сумму, но основная часть состояния станет благотворительным трестом, где каждый из них будет обладать равным правом голоса. Там будет правление, по меньшей мере два директора, не принадлежащих к семье, и я сам стану председателем. До того как мне исполнится семьдесят, я выберу себе преемника, может, из семьи, может, нет… Нужно разработать еще массу деталей, но таков основной план. Каждый из моих детей будет богат — гораздо богаче, чем сейчас — но ни один Баннермэн больше не будет иметь власти над всем состоянием.

— И ты думаешь, что Роберт с этим согласится?

— Я заставлю его согласиться, — мрачно сказал Артур. Взглянул на горизонт. — Я хочу этого, Алекса. Я хочу сделать это сейчас, пока у нас еще есть время радоваться жизни. Когда все будет в порядке, мы сможем путешествовать, делать, что хотим… Что ты скажешь?

Она была напугана его решимостью, теперь ей было понятно, сколько трудностей это повлечет. Однако теперь, когда они впервые уехали вместе, последнее, чего ей хотелось — говорить на эту тему.

— Я поеду, куда ты хочешь, — сказала она. — Я никогда не выезжала за границу. Не видела Лондона, Парижа, Рима. В детстве я всегда мечтала о путешествиях, но так никуда и не выбралась дальше Нью-Йорка.

Ее не могло не обрадовать, что он включил ее в свои планы на будущее, более настойчиво, чем когда-либо. В то же время была в его словах некая мечтательная неопределенность, словно он не хотел портить сиюминутного удовольствия, вдаваясь в подробности.

Алекса тоже. Она вытянулась рядом с ним на одеяле, чувствуя тепло солнца и его руки на своем плече. У их ног стояла открытая корзина для пикника — громоздкое, антикварное сооружение из прутьев и кожи, где мерцали серебром ряды таинственной старомодной утвари, закрепленной в особых футлярах: нечто, в чем она предположила спиртовку, чайник, ложки и ножи из чистого серебра, хрустальные бокалы и фарфор с монограммами. Баннермэн же прихватил с собой совершенно обычный пластиковый термос со льдом, бутылку скотча и стаканы — корзина для пикника была просто сценической бутафорией, соответствующая скорее образу мыслей миссис Киддер, чем его.

— Чертовски жарко, — сказал он. — Я пойду окунусь.

— Вода, должно быть, ледяная.

— Свежая. Я ненавижу теплую воду. Это все равно, что плавать в супе.

— У тебя и плавок нет.

— Черт с ними. Это мой собственный остров. И кругом — ни души.

— Артур, ты не можешь плавать среди всех этих тюленей.

— Тюлени исчезнут в тот миг, когда я войду в воду. Нельзя представить менее агрессивных животных. Как ты думаешь, дорогая, почему зверобоям удавалось так легко забивать бедных животных?

Алекса пожала плечами. Жара была исключительная, солнце пекло, и не чувствовалось ни малейшего ветерка. Если он хочет искупаться — пусть, подумала она.

Она стянула джинсы, сбросила рубашку и вновь вытянулась на одеяле. Хотелось бы взять с собой бикини, но она была вполне способна загорать и в нижнем белье. Она выпила стакан белого вина, заев его сэндвичем, больше потому, что Артур потрудился открыть бутылку, чем потому что ей на самом деле этого хотелось, но в результате почувствовала себя столь же вялой, как и тюлени, теперь неподвижно лежавшие на скальных грядах в ста футах отсюда.

Он героически вошел в воду до колен и бросился вперед. Она зажмурилась и услышала громкий всплеск.

— Чудесно! — воскликнул он, хотя голос его выражал скорее страдание, чем наслаждение. Алекса опустила руку в воду залива Пенобскот по пути сюда, с борта лодки Киддера, и этого ей было достаточно. Вода показалась ей совершенно ледяной, что вполне объясняло, почему тюлени предпочитают выбираться на скалы погреться.

Алекса задремала, чувствуя жар обнаженной спиной — она расстегнула бюстгальтер. Мысли о Баннермэне и его семье постепенно отступили вместе со всеми прочими мыслями, и она соскользнула скорее в забытье, чем в сон. Жара давила тяжким грузом, прижимала ее к земле, но это не было неприятно, хотя она понимала, что, если вскоре не встанет, то обгорит. Она позволила себе полежать еще минуту-другую, затем внезапно по ее телу прошла дрожь. Она открыла глаза. Солнце скрылось за тучей, и стало холодно. Здесь, в конце концов, не тропики, и здешняя жара обманчива. Пока солнце падает прямо на тебя, будет достаточно тепло, даже жарко, но как только оно скроется, сразу вспоминаешь, что ты в Мэйне.

Она потянулась назад, чтобы застегнуть бюстгальтер, потом села и обвела взглядом бухту. Цвет воды изменился от радостно синего до серо-стального, горизонт заволокли тучи, и, казалось, из ниоткуда, без всякого предупреждения, задул ветер, вздымая пугающую волну. Вдали через камки перехлестывала вода. Желудок Алексы сжался при мысли о том, каково будет их возвращение.

Затем до нее дошло, что Артура нигде не видно. Только скалы, блестевшие от воды из-за накатывавших на них волн. Тюлени на них теперь заворочались, взлаивая из-за того, что их солнечную ванну внезапно прервали. Одежда Артура, аккуратно сложенная и придавленная туфлями, лежала на гальке между одеялом и водой. Алексе внезапно показалось, что расстояние до воды стало меньше, чем она помнила. Это прилив? Сколько же она проспала?

Она почувствовала, как ее охватывает паника, и выкрикнула его имя так громко, как могла, но если и был ответ, его заглушил лай тюленей. Она снова закричала, замечая, что ветер крепчает, унося ее голос, а волны словно бы целенаправленно стали хлестать о скалы.

Она стояла на незнакомом и теперь пугающем берегу, дрожа в нижнем белье, пытаясь убедить себя, что Баннермэн просто затеял глупый розыгрыш, утешаясь злостью на него. Со стороны скал послышался шум, но это всего лишь тюлени, смирившись наконец с переменой погоды, плюхались в воду, фыркая от отвращения. Ярость Алексы испарилась.

Она заставила себя мыслить логически. Если из-за прилива и прибрежных течений он заплыл очень далеко, она ничего не сможет сделать. С другой стороны, если он попал в беду и понял это, он бы постарался добраться до скалы и удержаться за нее. Ей нужно осмотреть скалы, продвинувшись настолько далеко, пока будет доставать до дна — ибо она не умела достаточно хорошо плавать, чтобы долго продержаться в такой воде.

Алекса вошла в воду по пояс, ужаснувшись, насколько она холодна. Ее ноги почти сразу онемели. Босые ступни скользили по мху и водорослям, но она упорно двигалась в сторону скал, где совсем недавно грелись на солнце тюлени. Пару раз она проваливалась в ямы, отчаянно барахтаясь по-собачьи, пока снова не выбиралась на мель. Она ободрала колени, расцарапала руки, обломала ногти, но каким-то образом ей удалось продержаться, и она достигла больших камней у дальнего конца бухты.