— Господин Хасан, мне кажется, я узнал вас, несмотря на факирское платье! Почему вы так внезапно покинули двор персидского шаха? Неужели причиной тому была смерть моей госпожи? Давно ли вы в Кандагаре? Сейчас я не могу сказать вам больше, но приходите сюда завтра в тот же час, и вы узнаете кое-что любопытное.

Я исполнил то, что он мне сказал, и, встретившись на следующий день, мы вышли из дворца и направились в город. Там он привел меня к большому дому и отпер его своим ключом. Внутри все было красиво убрано, на полах расстелены узорные ковры, ложа покрыты дорогой тканью. К дому прилегал сад, содержавшийся опрятно и чисто; посередине его был устроен бассейн, облицованный яшмой и наполненный хрустально прозрачной водой.

— Господин Хасан, — спросил евнух, — как вам нравится это место?

— Оно прекрасно, — ответил я.

— Я очень рад: я нанял для вас этот дом вчера. Нужно также поселить тут слуг и невольников. Вы пока искупайтесь, а я схожу посмотрю, кого можно взять сюда в услужение.

— Прежде скажите мне, ради бога, — спросил я, — зачем вы меня сюда привели? В том письме ничего не объяснено.

Но он ушел, оставив меня в саду. Прошло много времени, прежде чем он вернулся и привел с собой четырех невольников, несших тюки с одеждой, бельем и съестными припасами. Я призадумался. Он заметил мое смущение и сказал, что прежде, чем я узнаю причину этих перемен в своей жизни, должна пройти ночь, а пока он не имеет права объяснять мне что-либо.

Наконец наступил вечер, и во всех комнатах были зажжены светильники. Я вспомнил, что этого человека звали Шапур — сейчас он изрядно испытывал мое терпение. Больше он не уходил никуда и коротал время вместе со мной. На исходе ночи мы услышали стук в дверь; Шапур впустил в дом женщину, чье лицо было скрыто вуалью. Но едва она ее подняла, как я узнал Кале-Каири.

— Господин мой, — сказала она, — как ни удивляет вас мой приход, я должна сообщить вам нечто еще более удивительное.

Шапур вышел, и мы остались вдвоем.

— Вы хорошо помните, сударь, — продолжила Кале-Каири, — что в тот вечер, когда вы последний раз видели Зулейху, она обещала не забывать вас никогда в жизни. После того как вы расстались, я сказала ей, что для дочери шаха Тахмаспа жертвовать своим высоким положением, достоинством, жизнью ради человека, который находится в услужении у ее отца, — безумие. Я всеми силами старалась отговорить ее от навязчивой мысли соединить свою жизнь с вашей. Исчерпав все доводы, я сдалась. «Госпожа моя, — сказала я ей, — если вы так держитесь за ваше намерение, то следует придумать какой-то способ осуществить его без труда и опасности. Я вижу только один выход: если ваше намерение серьезно, покиньте шахский дворец, забудьте ваш род и титул и начните жить, как живут безвестные и небогатые люди. Согласитесь ли вы на это ради того, чтобы не потерять Хасана?» Она сказала, вздыхая: «Но я же люблю его, правда? Если бы мне сейчас сказали: “Ты увидишь его там-то и там-то” — я бы немедленно двинулась к тому месту. Говори, как мне выполнить твой план, и я сделаю все, что ты сочтешь нужным». Я ответила: «Хорошо. Поскольку я вижу, что вы не отступитесь от этой любви, слушайте: есть одна трава, которую можно класть человеку в уши, чтобы он погрузился в сон, подобный смерти. Скажем, что вы заболели, и вы возьмете эту траву и употребите ее, как я сказала; подумают, что вы умерли, его величество велит оплакать вас и со всей пышностью похоронить в мавзолее; я же приду ночью и освобожу вас».

— О небо! — перебил я рассказчицу. — Возможно ли, чтобы Зулейха осталась жива после того, как я сам участвовал в ее похоронах?!

— Господин мой, — ответила Кале-Каири, — она цела и невредима по сю пору. Слушайте же: мы привели наш план в исполнение, царевна притворилась больной и перестала вставать со своего ложа. Врачи шаха Тахмаспа предписали лечить ее разными снадобьями, которые я оставляла безо всякого применения. Казалось, Зулейха в лихорадке, и ей становится все хуже и хуже. Когда я сочла, что настало время объявить о ее смерти, я взяла ту траву, положила немного ей в уши и бросилась за его величеством, вопя, что Зулейха умирает и просит его подойти проститься с ней. Шах Тахмасп пошел к ней и увидел, что кровь то приливает к ее лицу, то отливает — а это было обычное действие травы, — и глаза его наполнились слезами. «Государь мой, — сказала царевна, — я неоднократно испытывала вашу доброту и знаю, как вы меня любите. Заклинаю вас именем Всевышнего: исполните мою последнюю просьбу! Когда я умру, освободите мою любимицу Кале-Каири и наградите ее по-царски, как самую преданную из невольниц!» — голос ее прерывался, будто она и в самом деле готова была умереть; шах отвечал ей: «Если ты оставишь нас безутешными и перейдешь в мир иной — клянусь, твоя Кале-Каири получит любые сокровища и сможет отправляться на все четыре стороны, если такова твоя последняя воля!» — «Но я хотела просить вас еще вот о чем, отец мой, — продолжала Зулейха, — пусть только она в первую ночь оплакивает меня! Я не хочу, чтобы кто-либо еще из моих женщин присутствовал у места моего погребения, разве что позже, на следующий день после похорон. Дайте ей одной совершить надо мной бдение в первую ночь и не мешайте, прошу вас, иначе вы нарушите мой смертный покой!»

Шах Тахмасп обещал выполнить все, что она просила. Не успел он еще договорить последнее слово, как Зулейха «умерла» и сделалась бездыханна и недвижима. Ее отец удалился в свои покои, а я омыла и надушила царевну, обернула ее тело белым полотном; потом ее отнесли к месту погребения, чему вы сами были свидетелем, и я осталась в склепе в первую ночь. Я достала из ее ушей ту траву, и через некоторое время царевна очнулась; она выбралась с моей помощью из склепа, и еще до того, как рассвело, мы поспешили к тому месту, где Шапур ждал нас, чтобы двинуться в путь. Остаток ночи царевна провела в доме, который он нанял для нее накануне, а я вернулась на место ее погребения, сделала тюк из тряпок и связала его наподобие человеческой фигуры; затем обернула его той же тканью и положила обратно.

Наутро в склеп пришла другая невольница, а я оставила это место не без выражения горести и сетований, какие обычно раздаются в домах, где царит истинная скорбь по умершему. Шах велел наградить меня десятью тысячами золотых монет и освободил меня и Шапура, позволив нам ехать куда угодно. Я вернулась к своей госпоже с известием о том, что наша затея завершилась удачно. На следующий день мы с Шапуром отправили во дворец посланца с запиской, призывая тебя в тот дом, где скрывалась царевна, но он вернулся с известием, что ты болен. Через два дня мы опять отправили гонца, но оказалось, что ты уже покинул Шираз. Я не могу упрекать тебя в этом бегстве: оно было вызвано скорбью, но Зулейха пожалела, что заблаговременно не посвятила тебя в наш план. Мы стали разыскивать тебя повсюду и, потеряв надежду, отправились по дороге, которая ведет в Индию, так как думали, что ты мог избрать тот же путь. В каждом городе, через который мы проезжали, мы спрашивали о тебе, но никто ничего не слышал о Хасане из Шираза.

Однажды, когда мы ехали вместе с купеческим караваном, на нас напали разбойники, отобрали все золото и драгоценные камни и увели нас в Кандагар, где продали работорговцу. Тот решил показать Зулейху Фаррухшаху. Фаррухшах пленился ее видом. «Из какой ты страны?» — спросил он. «С Ормуза», — сказала ему царевна и уклончиво ответила на все остальные вопросы. Тем не менее он купил нас обеих, и Шапура в придачу, и отвел нам лучшие помещения во дворце.

— О боже! — воскликнул я. — Как можно надеяться увидеть ее вновь, если ее заперли в стенах гарема! Она будет несчастна, если пойдет навстречу желаниям Фаррухшаха и станет его наложницей. А мне-то каково? Даже если новое положение покажется ей сносным, я не смогу примириться с ним никогда.

— Я рада, что ты не отступаешь перед трудностями, — ответила Кале-Каири, — не беспокойся же, она не из тех, кто забывает возлюбленного. Царь Кандагара ее обожает и сносит ее капризы, не принуждая ни к чему. Она же постоянно думает о тебе, и никогда я не видела ее столь обрадованной, как в тот день, когда Шапур сообщил ей, что наконец встретил тебя. Завтра вечером мы придем сюда вместе с ней.

Она ушла, а я всю ночь не смыкал глаз. Значит, это Зулейха велела Шапуру нанять дом и следить за тем, чтобы мне ни в чем не было отказа! Прошел день, и, когда стемнело, раздался стук в дверь. Моя царевна переступила порог, и я бросился к ее ногам, не в силах и слова произнести. Я обнял ее колени, но она подняла меня и усадила на ложе.

— Хасан, — сказала она, — я благодарю небо за то, что оно свело нас опять! Будем надеяться, что оно поможет нам избавиться от новых препятствий. Если пока мы лишены возможности все время быть вместе, будем по крайней мере каждый день обмениваться вестями!

Я рассказал ей подробно о моих приключениях, и особенно о братстве факиров, в которое вступил после ее мнимой смерти; однако же ни словом не обмолвился о беспутстве моих товарищей и моем собственном.

— О Хасан! — воскликнула она. — Неужели из-за меня ты вел столь суровую жизнь и подвергался лишениям?

Мы проговорили с ней до рассвета, после чего все трое удалились, а я остался один.

На следующий день я отправился поговорить со своим приятелем-факиром и отыскал его на одном постоялом дворе. Мы обнялись, и я обратился к нему с такими словами:

— Друг, я пришел сообщить тебе кое о чем! В моей жизни произошла важная перемена, и ты, наверное, жаждешь услышать, где я пропадал все это время?

— Разумеется, — отвечал он, — я беспокоился о тебе и места себе не находил после твоего исчезновения! Но ты разодет и прекрасно выглядишь. Как видно, ты провел эти дни в свое удовольствие?

— О друг! Ты прав, — вскричал я, — признаюсь тебе, что удовольствие мое было в тысячу раз больше, чем ты мог бы себе вообразить! Я — счастливейший человек и хочу, чтоб и ты почувствовал радость жизни. Оставь же постоялый двор и ступай со мной! Мы будем жить вместе.