— Кале-Каири, — ответил я, — ибо она очаровала меня! Но вы, конечно, не можете ставить себя на равную ногу с невольницами, — добавил я, чтобы не обидеть шахскую дочь, — ибо там, где появляется дочь Тахмаспа, затмевается всякая красота.

Вместо того чтобы обидеться, она согласилась:

— Это хорошо, что ты отдал ей предпочтение. Это доказывает, что вкус у тебя изысканный: ведь эта девушка и мне милее всех остальных!

И вместе с остальными она принялась поздравлять Кале-Каири и шутить по поводу одержанной ею победы. Ее любимица отвечала с присущим ей остроумием.

— Принесите ей лютню, — потребовала Зулейха, — и пусть она покажет своему воздыхателю таланты, которыми наградил ее Бог.

Девушка играла и пела превосходно и доставила мне истинное удовольствие. Восхищенный ее слухом и голосом, я бросился к ее ногам с изъявлениями любви.

Все опять рассмеялись. Наше веселье продолжалось до тех пор, пока не вошла старая прислужница и не сказала: «Светает! Время расходиться». Мне велели следовать за нею; я прошел к воротцам, которые женщина отперла своим ключом и выпустила меня. Стоял уже день, когда я добрался до того места, где ночевал обычно со своими товарищами по службе. Начальник караула спросил меня, что случилось и почему я провел ночь на стороне.

— Один купец из Шираза, мой хороший знакомый, собирался уехать в Басру и никак не мог проститься со мной! Мы с ним пили и угощались до самого утра, — солгал я ему, и он поверил.

Восемь дней спустя я дежурил в шахских покоях. Один из евнухов пришел туда и на мой вопрос, что привело его к государю, ответил: «Скажи, не Хасаном ли тебя звать?» Я отвечал утвердительно; он передал мне записку и тут же скрылся. В записке было начертано: «Завтра вечером вы можете задержаться в саду при гареме дольше положенного часа. На том же месте, где вы меня впервые увидели, вы найдете ту, которая весьма тронута предпочтением, оказанным ей вами перед всеми невольницами царевны».

Я не сомневался в том, что писала Кале-Каири, но все же был удивлен ее смелостью. Мысль о том, что ее склонность ко мне проявится так ощутимо, не приходила мне в голову. В восторге от выпавшей мне удачи я пошел к начальнику караула и сказал ему:

— Можно, я сегодня пойду в гости к дервишу, который недавно прибыл из Мекки?

— Можно, — ответил он и отпустил меня на всю ночь. Я тотчас бросился в сад и дожидался там условного часа, пока не заметил наконец в той же аллее фигуру женщины, двигавшейся мне навстречу. Эта была та, кого я ожидал. Я подбежал к ней и бросился к ее ногам.

— Встань же, Хасан, — сказала она, — и ответь мне: возможно ли, чтобы я нравилась тебе больше всех девушек, которые окружают царевну?

— Ты так мила и так хороша собой, Кале-Каири, — сказал я, — что не должна сомневаться в этом! Хоть я и провинился перед тобой и вряд ли ты обо мне хорошего мнения, но верь — твой образ всегда стоит у меня перед глазами!

— Я рада, что ты не изменился ко мне, — сказала она, — еще и потому, что твоя молодость, ум, характер и особенно то, что ты был ко мне так внимателен, расположили меня в твою пользу. Но я пришла поделиться с тобою своими сомнениями, дорогой мой Хасан, ибо есть основание предполагать, что наша взаимная склонность может обернуться несчастьем. Не знаю, радоваться мне или скорбеть о том, что ты отдал мне свое предпочтение. Знай, что ты понравился самой Зулейхе, и скоро она даст тебе знать об этом! Как мне сохранить твою любовь, если моя соперница столь могущественна?

Но тут я прервал ее:

— Ты показалась мне прекраснее всех, и я не стану искать иной возлюбленной, кроме тебя! Шахская дочь, владетельная особа, государыня — никто не сможет повлиять на мой выбор, какою бы властью он ни обладал. Игла — и та притягивается к магниту, так неужели я одолею мое тяготение к твоей драгоценной особе? Меня полюбил шах Тахмасп и отличил перед всеми настолько, что со временем, возможно, назначил бы своим преемником, но ради тебя я отказался бы и от шахской милости!

— Бедный Хасан! — сказала она. — Остерегись проявить равнодушие к этой царевне! Если она сочтет тебя неблагодарным, нам обоим несдобровать. Видно, придется мне примириться с поражением.

— Ну нет, — сказал я, — лучше оставить службу и избавить себя от ее ревности. Я перестану появляться в этом саду, и вы обе мало-помалу забудете опрометчивого Хасана. Ты утешишься!

Последнее я произнес с такой силой, что слезы брызнули из ее глаз.

— Ты заслуживаешь того, чтобы знать правду, — сказала она мне, плача, — и я открою тебе секрет: Кале-Каири — не я, а другая, с которой ты разговаривал вчера как с царевной. Царевна же — перед тобой.

Я был поражен.

— Знай же, в тот вечер, когда я тебя увидела, мы поменялись ролями с моей невольницей, — продолжала она, — и хоть сегодня я вижу, что твое честолюбие склоняется перед любовью, я все-таки считаю нелишним сообщить тебе, что ты завоевал сердце самой Зулейхи, которая надеется теперь видеть тебя еще более счастливым, чем прежде!

Я заверил ее в моей искреннейшей привязанности и собрался произнести целую речь, но она остановила меня, сказав:

— Для женщины, запертой в стенах дворца, честолюбие мало существенно. Наши сердца склоняются к тем, кто ищет любви. Ты понравился мне, и этого было довольно!

Беседуя, мы заметили, что начало рассветать. Кале-Каири пришла перед самым восходом солнца и вывела меня через те же воротца. Вернувшись к себе, я размечтался. В мыслях я воображал себе самое привлекательное будущее, какое только может рисоваться влюбленному и полному надежд юноше. Но увы! В то время как я уже считал себя на вершине счастья, нежданное горе лишило меня разом всего. Через несколько дней прошел слух, что царевна заболела, а вскоре после того мне сообщили, что она умерла. Я никак не мог поверить этому до тех пор, пока своими глазами не увидел приготовлений к похоронам; всеобщий траур, которому предались подданные Тахмаспа, окончательно убедил меня в этом. Все, кто служил во дворце, в том числе и я с моими товарищами, участвовали в траурной процессии. Мужчины шли, обнажившись до пояса и нанося себе удары, царапая руки и тело; в отчаянии я нанес себе несколько ран; ответственные чиновники двигались за нами с пением, исполненные скорби по умершей и уважения к ней, и отрывки из Корана, которые они возглашали, были крупными буквами выписаны на длинных свитках китайской бумаги, свисавших с их тюрбанов. Двенадцать вельмож несли на своих плечах кедровый гроб, покрытый серебряными пластинами, и каждый держал в руке одну из лент, прикрепленных к крышке.

За гробом царевны двигались ее прислужницы и подруги, рыдая и воя так, что делалось жутко. Когда вся процессия подошла к месту захоронения, раздалось подхваченное всеми «ла илах ил аллах», «нет Бога, кроме Аллаха», и от переживаний и потери крови я лишился чувств. Меня подняли и отнесли туда, где жили мои товарищи по службе, натерли превосходным бальзамом, и я пришел в себя. Благодаря бальзаму раны мои дня через два затянулись, а на третий, встав на ноги, я решил покинуть Шираз и немедля отправился прочь из города.

Всю ночь я ехал, а днем прилег отдохнуть немного. Я расположился в дикой местности, прямо на земле; через некоторое время я заметил незнакомца, направлявшегося прямо ко мне. Это был скверно одетый юноша, который приблизился, протянул мне зеленую ветвь и прочел персидские стихи, дабы получить от меня какую-то милостыню. У меня не было с собой даже еды для одного человека, и я ничего не дал ему. Он подумал, что я не понимаю персидского, и прочел стихи на арабском, но и на этот раз не получил вознаграждения.

— Брат, — сказал он мне тогда, — не может быть, чтобы у тебя ничего не было, ведь ты сам не побираешься!

— У меня действительно ничего нет, — ответил я, — ни одного гроша!

— Бедняга! — воскликнул он. — В таком случае я тебе помогу.

Это заявление удивило меня, ибо я не ожидал, от него ничего, кроме молитв и заклинаний.

— Я — один из членов священного братства факиров, — продолжил он, — живущих подаянием, и умею смиренным видом и мнимым воздержанием от радостей жизни побуждать людей к тому, чтобы они не скупились на подаяние из чувства жалости и сострадания ко мне. Хотя, сказать тебе правду, среди моих братьев по роду занятий есть немало наивных глупцов, которые скитаются и умерщвляют плоть не для виду, постятся по десяти дней кряду и делают другие ненужные вещи, — но я не таков. Хочешь вступить в наше братство? Тогда собирайся, двинемся вместе в Буст, где меня дожидаются еще двое факиров.

ХАСАН СТАНОВИТСЯ ФАКИРОМ

Я согласился и отправился вместе с ним. Всю дорогу до Буста мы питались финиками, рисом и другой пищей, которую нам подавали жители городов и деревень, через которые мы проходили. Это было совсем неплохо! Наконец мы достигли цели нашего путешествия и вступили в город. Там мой спутник отыскал небольшой домишко, где мы застали еще двух человек, принадлежавших к тому же братству; они приняли нас очень приветливо и, казалось, были обрадованы моим намерением вступить в их общину. Они научили меня гримасничать и притворяться, одели меня в те же одежды, что и сами носили, и велели идти с ними побираться по городу и окрестностям. Каждый вечер я приносил в дом несколько серебряных монет, добытых за день, и на эти деньги угощался и веселился вместе со всеми. Моя молодость не могла противостоять примеру этих факиров, моих собратьев по ремеслу, и мало-помалу я приобрел привычку пить вино, объедаться, распутничать; образ Зулейхи незаметно стерся в моей памяти.

Так прошло около двух лет. Я оставался бы и дальше в обществе этих людей, если бы тот, кто втянул меня в эту компанию, не предложил путешествовать.

Мы отправились через земли седжестанского царства в город Кандагар и там остановились на постоялом дворе. Наше платье выдавало в нас членов факирской общины, и в караван-сарае к нам отнеслись хорошо. Жители города были заняты спешной подготовкой к празднеству по случаю восшествия на престол государя. Правитель города, царь Фаррухшах, пользовался симпатиями горожан, но в то же время они побаивались его строгости. Все жители, и простые и знатные, торопились засвидетельствовать ему свое почтение. Никто не осмелился остановить братьев-факиров, когда на следующий день мы пошли посмотреть царский двор. Мы не спешили его покинуть и внимательно разглядывали все, что видели вокруг себя. Поэтому я успел почувствовать, что кто-то тянет меня за рукав, и, обернувшись, узнал человека. То был евнух царя Тахмаспа; прежде я видел его в другом месте, в услужении у Зулейхи. Сейчас он передал мне письмо и сказал: