Около двух лет назад тибетский царь увидел ее портрет и прислал сватов просить ее руки для своего сына. Она пренебрегла этим предложением и отказалась выйти за царевича замуж; с тех пор она начала изводить отца несносным высокомерием и жестокостью. Алтан-хан хотел было настоять на своем, но царевна продолжала упрямиться и в конце концов заболела. Врачи посоветовали императору не принуждать ее к браку.

Наш правитель любит свою дочь до самозабвения. Услышав, что упорное нежелание выходить замуж серьезно вредит здоровью царевны, он не стал более раздражать ее и отослал сватов обратно в Тибет, решительно отказав им. После этого царевна сказала ему:

— О государь! Если вы хотите, чтобы я вполне выздоровела, знайте, что этого недостаточно! Я хочу, чтобы вы поклялись, что не будете перечить моим наклонностям и принуждать меня. Велите всем объявить, что, какой бы царевич ни пожелал меня сватать, пусть не надеется на согласие до тех пор, пока не ответит на те вопросы, которые я сочту нужным ему задать. Если он решит мои загадки правильно — обещаю выйти за него замуж. Если нет — пусть ему отсекут голову на площади перед вашим дворцом! Итак, огласите мою волю и оповестите ученых мужей нашего города о том, что им надлежит присутствовать при моем состязании с теми, кто захочет взять меня в жены! Если вы разрешите мне поступать по своему усмотрению, я не умру.

Пекинский правитель подумал, что ни один юноша не рискнет соревноваться с Турандохт на этих условиях, и согласился. Он издал указ о том, чтобы отныне сватовство к его дочери проходило в установленном ею порядке, и поклялся кодексом Баргингбузина строго соблюдать все условия. Он не мог и предположить, что этот указ будет иметь ужасные последствия! Царевна же, полагаясь на святость его клятвы, повеселела, ибо она хорошо знала, что слово отца нерушимо. Очень скоро она полностью излечилась от своего недуга.

На свете мало царевичей, которые низко ставят свои достоинства и способности! Вот почему, несмотря на указ, молва о красоте китайской царевны привлекала ко двору Алтан-хана множество поклонников. Как-то раз отец спросил ее:

— Дорогая моя дочь, а что, если кто-то из приезжих царевичей дерзнет состязаться с тобой в догадливости и правильно разгадает твои загадки?

— Вот уж этого-то не стоит бояться! — воскликнула Турандохт. — Мои условия нелегки, и я довольна тем, что поставила их.

И вот один за другим искатели ее руки стали пытать счастья. Они принимали условия сватовства, выслушивали вопросы, которые задавала царевна, но никак не могли ответить на них. Всех их надлежало казнить без сострадания! Гибель стольких юношей глубоко опечалила Алтан-хана. Вот когда он пожалел о своем указе! «Это — слишком дорогая цена, — думал он, — и пусть лучше моя дочь умрет от своего упрямства, чем будут обезглавлены другие царевичи». И он постарался предотвратить дальнейшие казни.

Теперь он не допускает никого из юношей к словесному состязанию, не предупредив о безнадежности этого предприятия. Он убеждает молодых людей оставить их гибельные замыслы и соглашается проводить их к принцессе только с великими предосторожностями. Однако время от времени отчаянные юноши все же пытаются преодолеть преграду, поставленную принцессой, и добиться ее согласия. Их разум отравлен прелестью Турандохт и надеждой обладать ею, но увы! не так давно последний из них сложил свою голову на площади, не сумев разгадать три загадки, хоть он и считал себя достаточно мудрым и образованным! Смерть этих несчастных омрачает жизнь государя, но Турандохт кажется вполне довольной: эти кровавые зрелища ей по душе. Сегодня ночью должны казнить еще одного царевича, которого привлекла ко двору Алтан-хана все та же роковая любовь к царевне.

Халаф выслушал старухин рассказ очень внимательно и спокойно ответил ей:

— Я не сомневаюсь в том, что художники изрядно польстили вашей царевне, потому что невозможно поверить в красоту, столь совершенную! Все, кто видел ее портреты, влюбляются; образ ее помрачает разум. Я никак не могу поверить твоим словам.

— О господин! — возразила старуха. — Я часто навещаю свою дочь и захожу на женскую половину дворца. Вижу я и царевну: обаяние ее так велико, что слова бессильны его описать! Вы можете мысленно представить себе образ, наделенный всеми достоинствами, всеми чертами, которые вы находите привлекательными, — словом, совершенную женщину, — и этот образ будет бледнее, нежели Турандохт со всей ее красотой. Его даже сравнить нельзя будет с нашей царевной!

Хотя Халаф не вполне поверил старой хозяйке, но ее слова доставили ему некоторое удовольствие. Он никак не проявил своих чувств, только сказал:

— Я думаю, что юноши, которые брались разгадать эти загадки, не отличались сообразительностью!

— О нет, — отвечала старуха, — вопросы, которые она задает, невероятно запутанны и темны. Их трудно понять, и ответить на них вряд ли возможно.

Пока Халаф и старая женщина таким образом разговаривали, мальчик вернулся с рынка и принес все, что просил купить путешественник. Халаф, сильно проголодавшись в дороге, взял из его рук съестное и перекусил. Когда он насытился, уже начало темнеть, и с улиц Пекина послышались барабанные удары. Молодой человек спросил у старухи, кто это бьет в барабаны? Она сказала:

— Вы же слышали, что сегодня должны обезглавить еще одного царевича? Это стража оповещает жителей города о том, что близится время казни, которая, как я вам сказала, назначена на ночь.

Халаф, живо тронутый этим сообщением, вышел на улицу и смешался с толпой, чтобы присутствовать при казни. Вместе с другими людьми он двинулся в направлении императорского дворца, где должно было совершиться это печальное событие.

На дворцовой площади стояла большая деревянная вышка, украшенная кипарисовыми ветками и увешанная сотнями фонарей, которые освещали все вокруг. У ее подножия находилось лобное место, затянутое белым шелком, а поодаль — несколько строений, покрытых белой тафтой. Вокруг в два ряда стояли стражники, по тысяче в каждой шеренге, и держали в руках обнаженные мечи и секиры. Грохот барабанов мешался со звоном колоколов, доносившимся с деревянной вышки, Халаф, которого интересовали все подробности происходящего, увидел, как на площадь выступили двадцать китайских мандаринов и двадцать ученых мужей, сведущих в законодательстве; все они разместились под навесами тех строений, что виднелись поодаль. Эти сорок почтенных персон были облачены в белые шерстяные одеяния.

Потом появился еще один мандарин, который вел за руку жертву. Это был юноша лет восемнадцати; на голове его была синяя повязка, и весь он был украшен цветами и ветками кипариса. За ним по пятам следовал палач. Все трое поднялись на лобное место.

— Знал ли ты, юноша, об указе нашего государя? — громко спросил его мандарин. — Не старался ли тебя отговорить наш повелитель?

— Знал, — ответил ему царевич, — и разговаривал с Алтан-ханом перед тем, как свататься к его дочери. Я никого не виню в своей смерти, кроме себя самого, и прощаю вас всех.

Тогда палач вынул саблю и, взмахнув ею, снес ему голову. Тело казненного поместили в саркофаг черного дерева и слоновой кости, который был перенесен на плечах шести мандаринов в сад перед женской половиной дворца, где император велел отвести место для несчастных юношей, погибших по вине его дочери. Он часто приходил туда в одиночестве и оплакивал казненных царевичей, упрекая Турандохт в бесчувственности и равнодушии.

Халаф дождался, пока все церемонии завершатся, и тогда увидел неподалеку от себя горько плакавшего человека. Он подошел и обратился к нему:

— Я сочувствую вашему горю! Вы, конечно, близко знали несчастного юношу?

— О сударь! — зарыдал незнакомец еще горше. — Я не только знал его, я вырастил его! О, горе тебе, царь самаркандский: что с тобой станет, когда узнаешь о смерти сына. Кто дерзнет принести тебе черную весть?

— Но как же случилось, — спросил незнакомца Халаф, — что сын вашего повелителя влюбился в китайскую царевну?

— Я расскажу вам, — ответил тот. — Не так давно к нам в Самарканд прибыл знаменитый живописец и привез образцы своего искусства; он представил нашему государю портреты лучших красавиц, и тот сказал: «Я не сомневаюсь в том, о художник, что ты льстишь своим моделям сверх меры! Эти высокопоставленные особы слишком прекрасны». — «Повелитель, — отвечал ему мастер, — у меня есть один шедевр еще более восхитительный, чем то, что вы видели; это — портрет непревзойденно прекрасной царевны, который не запечатлел и половину ее обаяния и красоты!» — и он достал рисунок и протянул его правителю. Самарканда, сказав: «Та, что вы видите на портрете, — дочь Алтан-хана, китайского императора». Царь вгляделся в портрет и воскликнул: «В мире не может обитать столь очаровательное существо! Природа не в силах создать подобного совершенства». — «Ну что вы, — возразил художник, — мой рисунок и вполовину не может сравниться с живой царевной! Никакое мастерство не может передать всей ее прелести».

Мой повелитель поверил художнику и купил у него портрет красавицы. Рисунок произвел на царского сына столь сильное впечатление, что он решил тайно оставить двор своего отца и бежать из Самарканда в Пекин. Он посвятил меня в свои планы, и я захотел сопровождать его. Мы выехали из города и двигались без остановок до тех пор, пока не достигли этой столицы. Здесь мой воспитанник вознамерился поступить на военную службу, чтобы со временем отличиться перед Алтан-ханом и попросить руки его дочери. Вскоре был объявлен указ о том, что всякое сватовство должно совершаться согласно воле принцессы, и мой молодой господин очень обрадовался. «Я отправлюсь во дворец немедленно, — заявил он, — и разгадаю все эти загадки. Что пользы бояться неудачи?»

И вот в конце концов его постигла та же участь, что и всех прочих. Готовясь идти на казнь, он передал мне злополучный портрет со словами: «Прими и оставь у себя этот бесценный дар! Покажи рисунок отцу, когда будешь рассказывать ему о моей участи, пусть он видит ее черты». Но я хочу удалиться из этих мест и не возвращаться на родину: я так любил его! Я уйду прочь отсюда, чтобы в одиночестве оплакивать моего дорогого воспитанника. О бесчувственная, бессердечная Турандохт!