Центром ее мира давно был Марк, но если раньше она ждала его со страхом, то теперь, освобожденная от необходимости бороться со своей любовью, — с радостью.

Он осыпал ее подарками, и теперь она не отдавала их служанкам с целью позлить его, а принимала с восторгом. Она нашила себе красивых платьев из тканей, что подарил Марк, и с гордостью демонстрировала их перед ним и перед всем городом. И по ночам она уже не делала покорно то, чему он учил, а отдавалась, искренне любя.

Однажды она даже одела ту соблазнительную прозрачную красную сорочку и, гордо вскинув голову, предстала перед ним. А его жгучую страсть не надо было даже подогревать соблазнительными нарядами. В его глазах только при одном взгляде на нее вспыхивали огоньки желания.

О, как он обожал ее! Марка больше не терзали угрызения совести и припадки ревности. Его жизнь вошла в нормальное русло после того, как он освободился от терзавших его подозрений и следовавших за ними приступов гнева. Теперь они так страстно и неистово любили друг друга, что каждая новая вспышка любви казалась им ярче прежней.

Прошел месяц их счастливой жизни и тут случилось нечто, перевернувшее их налаженную жизнь.

На когда-то написанный Марком рапорт о переводе из Нового Орлеана пришло удовлетворительное решение. Марку надлежало прибыть в Вирджинию для дальнейшего прохождения службы.

— Нет! — такова была первая реакция Энэлайз на это известие. — Только не теперь и не сейчас! Они не могут сделать этого! Неужели ты не можешь все объяснить и попросить отсрочить приказ? Неужели ты не можешь отказаться, наконец? — спрашивала она.

Лицо Марка тронула невеселая улыбка.

— Моя дорогая, — сказал он, — нельзя «отказаться» от устава армии Соединенных Штатов. У меня нет выбора — я сам просился, чтобы меня отправили сражаться в Вирджинию, и мне нельзя сейчас отступать назад. Я не могу сказать командиру, что я изменил свое решение. В данном случае — я просто опозорю свою военную репутацию, — сказал Марк.

— Ты хочешь поехать туда? — обиженно спросила Энэлайз.

— Да, мне лучше сражаться на поле боя, чем наблюдать за женщинами и детьми здесь. И, если ты помнишь, я говорил тебе, что у меня есть в жизни несколько заветных желаний. Выиграть в этой войне — одно из них.

— Вот почему ты хочешь уехать? — закричала Энэлайз, и слезы посыпались у нее из глаз.-Тебя дахе ничего не интересует!

— Меня интересует все, — ответил он рассудительно и прижал ее к своей груди. — Я так люблю тебя, что не хочу уезжать от тебя. Я хочу быть с тобой и спать с тобою. Я хочу быть с тобою, когда родится наш ребенок. Для меня это сущий ад быть без тебя. Ты не можешь представить себе, как мне будет одиноко. Ведь это ужасно — не видеть тебя, не иметь возможности дотронуться до тебя, не слышать твоего звонкого смеха! Неужели ты думаешь, что мне лучше спать на сырой земле, чем рядом с тобой в постели? И неужели ты думаешь, что мне больше по душе поля сражений, а не наша любовь.

— Но…

— Но у меня долг, Энэлайз! Долг перед своей страною, перед теми, кто томится здесь в рабстве. Но главное — это долг перед самим собой. Я хочу быть частью всего этого. Я говорил тебе раньше, что не могу поступиться своими принципами. И сейчас я также не могу этого сделать, даже ради тебя, — сказал Марк.

Губы у Энэлайз дрожали, пока он старался ее убедить. Но Энэлайз не позволила себе разрыдаться, она только сильнее закусила их. Она уже знала, что было бесполезно переубеждать Марка, если он уже имел свою точку зрения по какому-то вопросу. И ей сейчас не хотелось разрушать блаженство их любви.

— Хорошо, — сказала она. — Я обещаю не досаждать тебе. Я понимаю, что ты должен ехать. Но, Марк, я не знаю, как я все это перенесу.

Марк крепко прижал ее к себе и зарылся своим лицом в ее густых мягких локонах. Какое же это было для него и счастье, и наказание — видеть ее такой расстроенной из-за его отъезда. В конце концов он поцеловал ее волосы и, вздохнув, выпустил ее из своих объятий.

— А теперь, давай поговорим о деле. В четверг отсюда отплывает корабль в Мэриленд[26]. Я уже купил билеты на него. Ты успеешь собраться? — спросил Марк.

— Значит, я тоже поеду?

Марк усмехнулся.

— Конечно. Я собираюсь быть поближе к тебе по мере возможности.

— О, Марк! — воскликнула Энэлайз, и лицо ее озарила благодарная улыбка. Марк рассмеялся.

— Не радуйся раньше времени. Ты не поедешь со мною в Виргинию. Я отправлю тебя домой к моему отцу, в Нью-Йорк, — сообщил он.

Энэлайз вдруг нахмурилась.

— Но я же не знаю там никого. И еще ты говорил, что твой отец такой суровый. Он может и не взлюбить меня, Марк, да и к тому же я — южанка[27].

— Ты моя жена, и он примет тебя как члена нашей семьи. Да к тому же ты еще и беременная. И к тому же он очень чувствителен к красоте, а ты так прекрасна. Я уверен, что он полюбит тебя, — сказал Марк.

Энэлайз взглянула на него и сказала:

— Да, но я никого не знаю в Нью-Йорке. Почему бы мне не остаться здесь в этом маленьком доме? Мэй будет заботиться о моем ребенке, а Полина будет рядом со мной.

Марк покачал головой.

— Так я буду постоянно тревожиться из-за вас. Кроме Полины, у тебя нет здесь никого. В городе тебя презирают. Ты — предательница в их глазах. Я не могу оставить тебя здесь без средств к существованию. А что, если эти южане вновь вернутся в город? Нет, в Нью-Йорке для тебя будет безопасней. Там тебя будет содержать мой отец. У тебя будет очень хороший медицинский уход. Я не хочу рисковать ни тобой, ни нашим ребенком.

Энэлайз с неохотой согласилась. Ей так не хотелось уезжать далеко отсюда…

Марк улыбнулся и расцеловал ее, стараясь вернуть ей бодрость духа.

— Пойми, — сказал он, — все не так уж и плохо. Я думаю, что тебе понравится Нью-Йорк. Там никто не осудит тебя, ты заведешь себе друзей. Моя сестра живет в доме моего отца. Я надеюсь, что вы подружитесь. Только подумай! Ты вновь обретешь семью!

Теперь Энэлайз улыбнулась повеселее. Она не сомневалась в том, что понравится сестре Марка. Возможно, та была находчивая, сообразительная девушка, вылитая копия Марка. Хорошо бы подружиться с ней и вновь попасть в высший свет. И еще — сама идея появления внука или внучки должна была обеспечить ей хороший прием в семье, где любят Марка. И, кроме того, если Марку предоставят отпуск, он, конечно, приедет скорее в Нью-Йорк, нежели в далекий Новый Орлеан. Все эти соображения доказывали, что ей предпочтительнее жить в Нью-Йорке.

Морской корабль, что шел в Мэриленд, очень понравился Энэлайз. Марк и Энэлайз проводили все время в каюте, предаваясь любви и наслаждавшись каждым ее мгновением. Они знали, что им очень скоро предстоит долгая разлука. В Новом Орлеане их любовь была фейерверком страсти, а здесь, на корабле, они погрузились в ее глубины. В долгие, свободные от забот часы путешествия, они разговаривали о прошлом, строили планы на будущее, обсуждали все тревоги и надежды и никогда не уставали друг от друга.

Впервые в жизни Марк рассказал о своей матери. Он рассказал о потрясающей красоте Талиссии Феррис Шэффер, — но рассказал и о том, как она отдавалась всем мужчинам, которые встречались на ее пути. Он рассказал, как супружеская неверность его матери разбила сердце его отцу и как он, оставив свою неверную жену, вернулся на Север, в Нью-Йорк, откуда был родом. Он забрал с собою дочь Фрэнсис, которая была много старше Марка. Талиссия не любила дочь и не переживала по поводу ее отъезда, а вот маленького Марка, который так ее любил, отдать категорически отказалась.

Марк обожал свою обворожительную, порхающую как бабочка, мать, но когда вырос, ему стало стыдно за ее вульгарные речи и кокетливый смех, за их положение в обществе, где уже начали презирать Талиссию. Подростком он жаждал защищать ее честь.

— Защищать такую честь — вот так шутка, — зло сказал Марк и поморщился от грустных воспоминаний.

— Ее имя в конечном счете было опозорено. Она становилась старше, и ее красота со временем исчезала. Она стала меньше предъявлять требований своим любовникам, а потому в ее кровати стали появляться отбросы общества, — презрительно сказал Марк. — Она даже дошла до того, что стала затаскивать к себе в постель рабов. Я помню, как она выезжала на плантации и выбирала там себе среди негров самца, который, по ее мнению, лучше всех удовлетворил бы ее желания. И если он не оправдывал ее надежд, то его потом долго били кнутом.

Энэлайз содрогнулась, а Марк продолжил:

— Теперь тебе понятно, почему я не святой. Я даже становился на колени и просил мать остановиться…

— Да, но ты все-таки оставил ее, — сказала Энэлайз. Марк вздохнул и, улегшись на узкую кровать в каюте, заложил руки за голову.

— Да, я оставил ее, — продолжил Марк. — Мне было тогда четырнадцать лет. Я понял, что больше не вынесу этого кошмара. Тот дом, где мы с нею жили, был похож на паутину, а она — на громадного паука в центре ее. Все, кто попадал в ту паутину, становились ее жертвами. Одним словом, дом был ужасен, как и ужасен был окружавший его мир с его нравственно разложившимися устоями, с его развратом и чудовищным рабством. Я ненавидел все это и ненавидел Талиссию. Бог помог мне, и я убежал из дома, сел на корабль и прибыл в Нью-Йорк. И если раньше я любил ее, то потом — возненавидел ее.

Энэлайз молчала, слушая эту печальную историю, а затем прошептала:

— Я не Талиссия.

Марк притянул ее к себе и сказал:

— Я знаю, моя любимая, я знаю. Но когда я ревновал и мучил тебя, то это было частично из-за Талиссии. Мне трудно было поверить в женскую верность.

Энэлайз улыбнулась и переспросила:

— Что это ты сказал о женской верности? То же можно сказать и о мужской верности?!

Марк улыбнулся:

— Что касается мужской верности, то это мало ко мне относится…

— Но я не потерплю твоих измен, — пригрозила Энэлайз.

Марк рассмеялся.

— Не беспокойся, — сказал он и, притянув к себе, нежно поцеловал. — Может во мне и остались какие сумасбродные черты характера Клэя Ферриса, но для Марка Шэффера, как и для всех Шэфферов, характерна любовь только к одной женщине. Мне никто не нужен, кроме тебя. Запомни это!