— Любил меня? Что-то я никогда не замечала особых проявлений этой любви, — удивленно произнесла Мод. — Хотела бы я знать, что стоит за его приглашением.

— Когда лиса толкует о морали — береги гусей, — мрачно пробормотала Олдит. В ее жилах текла саксонская кровь, и она никогда полностью не доверяла нормандскому королю. Вся любовь и преданность старой няньки всецело была отдана покойной матери Мод.

Но теперь Мод была готова поспорить с ней. Ведь она не виделась с отцом уже четырнадцать лет, с тех пор, как покинула Англию. Редкие письма от него приходили только в необычных случаях: повторный брак короля Генриха, состоявшийся четыре года назад; принятие Робертом, единокровным братом Мод, власти над графством Глостер, его женитьба и рождение сыновей.

Однако, несмотря на все приятные воспоминания об Англии, единственным родственником, вызывавшим у нее теплые чувства, был Роберт. В настоящее время Мод испытывала не такое уж сильное желание посетить родные края, не говоря уже о том, чтобы поселиться там.

Она поблагодарила отца и объяснила, что не хочет покидать Германию и не видит веской причины, по которой это следовало бы сделать. Очень скоро король прислал ответное письмо, в котором настаивал на необходимости ее срочного возвращения в Англию, но так и не сообщал, почему Мод должна спешить. Как можно тактичнее Мод снова решительно отказалась, написав, что германские друзья не желают отпускать ее и что она удобно устроилась. Отправив это письмо, Мод решила, что с вопросом возвращения в Англию покончено.

Месяц спустя, в начале августа, в маленький дворик баварского замка Мод въехал отряд нормандских рыцарей и лучников.

— Мы прибыли, чтобы сопровождать вас в Нормандию, — объявил командир отряда, вручая Мод свиток пергамента.

Это было официальное послание от короля Генриха, в котором отец напоминал дочери, что бездетная вдова, каковой она в настоящее время оказалась, подпадает под опеку ближайшего родственника мужского пола, каковым в данном случае является он сам. Далее король Генрих сообщал, что в этом вопросе закон на его стороне и ни один германский чиновник, ни даже сам новый император не посмеют противиться его решению. Мод надлежало немедленно отправляться в Нормандию.

Потрясенная, Мод выронила свиток на плиты мощеного двора. Она прекрасно знала законы, касающиеся вдов. Просто ей никогда не приходило в голову, что отец способен так с нею поступить.

— Но я до сих пор соблюдаю траур по покойному мужу, — возразила она. — Отец не имеет права так бесцеремонно вмешиваться в мою личную жизнь. Что будет, если я откажусь?

Командир бесстрастно ответил:

— Мне поручено сообщить вам, что в случае вашего отказа король Генрих уполномочил меня доставить вас к нему силой. — Он немного помолчал. — Но я убежден, что до этого дело не дойдет, госпожа.

Мод была в ужасе. Доставить ее в Англию силой? Голова раскалывалась от внезапной боли, она изо всех сил старалась не уронить достоинства перед посланником отца.

Душа ее была полна бессильного гнева. Для короля не имело значения, что сердце его дочери принадлежит Германии, что в случае отъезда ей придется отказаться от всего имущества, которое досталось ей в наследство от императора. Представив себе, что, если она начнет сопротивляться, ее просто свяжут, как гусыню на рынке, и запихнут в паланкин, Мод поняла, что это даже страшнее того, что теперь она всецело находится во власти отца. Как и прежде, когда ей приходилось иметь дело с королем Генрихом, у Мод не оставалось другого выбора, кроме покорности и послушания. К вечеру голова разболелась настолько, что она не могла заснуть и была вынуждена принять снотворный настой белого мака.

— Как бы ты себя ни чувствовала сейчас, возможно, это — самое лучшее из всего, что с тобой могло бы произойти, — сказала на следующий день Олдит, обрадованная возможности вернуться в родные края. Укладывая коробки и упаковывая седельные сумки, она искоса взглянула на Мод. — Что-то твоя хандра чересчур быстро закончилась!

Мод бросила на нее свирепый взгляд: ведь Олдит сказала правду. Скорбь и чувство утраты в душе вдовы сменились гневом и надеждой на новую жизнь.

В середине августа, в сопровождении отцовского эскорта, служанок, слуг и конюхов, Мод покинула любимую страну. В окружении четырех десятков рыцарей и лучников она чувствовала себя скорее пленницей, чем дочерью, возвращающейся в лоно семьи. Пока процессия двигалась через германские владения, навстречу Мод постоянно выходили местные жители, желавшие выразить ей свою любовь и скорбь от разлуки с нею. Они кричали, что никогда не забудут свою добрую и праведную императрицу. Мод была тронута до слез. Обида на отца стала еще сильнее.

Путешествие по Европе длилось целый месяц. В начале сентября процессия пересекла границу Нормандии, в час вечерни остановилась на ночлег в трактире рядом с церковью, а когда колокола зазвонили к заутрене, снова двинулась в путь. Командир сказал Мод, что если им повезет, то к ночи они доберутся до Руана. Потом она заснула под мягкое покачивание паланкина…

Мод медленно открыла глаза. Некоторое время она старалась не обращать внимания на стук молотков, грохот разгружаемых повозок и стук лошадиных копыт. Потом удивилась: неужели они так быстро доехали до Руана? Мод зевнула, потянулась, по-кошачьи выгнув спину, и отдернула кожаную занавеску, желая полюбоваться на столицу Нормандии. Но ее изумленному взору предстал лишь розовый сентябрьский рассвет, подернутый легкой пеленой тумана.

Повозки, паланкин и вьючные лошади стояли посреди дикого луга, с одной стороны к которому примыкал яблоневый сад. Теплый ветер раскачивал тяжелые от плодов ветви и осыпал траву спелыми красными, как кровь, и нежно-розовыми яблоками.

Командир верхом на гнедом жеребце приблизился к паланкину Мод, и она окликнула его:

— Зачем мы разбиваем здесь лагерь? Это ведь не Руан!

— Да, госпожа, это не Руан. Пока вы спали, мы встретились на дороге с герольдом, завернувшим процессию и направившим нас к этой деревне. Она называется Сент-Клер. Шатер для вас только что установили, и женщины сейчас разгружают ваши вещи.

Неподалеку Мод заметила знакомый зеленый шатер, окруженный повозками и вьючными лошадьми. Двое слуг сгружали с повозок деревянные ящики и тюки, перевязанные веревками, и переносили их в шатер; за ними следовали еще двое, согнувшиеся под тяжестью деревянной лохани с водой. Мод услышала доносившиеся из шатра голоса Олдит и немецких служанок.

— Король здесь? — недоверчиво спросила она.

— Он на том берегу реки, госпожа, — ответил командир.

Мод медленно выбралась из паланкина. Да, действительно, за рекой раскинулся лагерь короля: множество шатров, за ними — приземистая каменная церковь и горстка лачуг с тростниковыми кровлями. Несмотря на теплое утро, Мод задрожала.

— Прошу прощения, госпожа, но мне нужно отдать еще много распоряжений, — сказал командир, склонил голову и поскакал прочь.

Мод ожидала, что ей предстоит торжественный въезд в Руан, а вместо этого она очутилась в какой-то глуши! Что ж, просто еще одно унижение вдобавок ко всем, что она уже перенесла. Обида змеей заворочалась в ее сердце.

Мимо прошли к реке два конюха с четырьмя лошадьми. Один из конюхов дружелюбно улыбнулся Мод.

— Добро пожаловать в Нормандию, госпожа, — произнес он на нормандском наречии.

— Она тебя не понимает, Пьер, — сказал другой. — Думаю, госпожа говорит только по-немецки.

— Что ж, если она хочет остаться здесь, то ей придется снова выучить наш язык, — отозвался первый конюх.

Они уже отошли довольно далеко, и следующей реплики Мод не услышала. Она хотела было объяснить конюхам, что до сих пор прекрасно говорит на своем родном языке, но у нее не хватило духу окликнуть их. Понимание того, что ее положение в землях отца почти ничем не отличается от положения пленницы, легло на сердце тяжким грузом.

— Госпожа? — Из шатра показалось круглое лицо Олдит, мягкое и сморщенное, как сушеное яблочко. — Я как раз собиралась тебя разбудить. Пойдем, ванну уже приготовили. Надо подготовиться: король скоро пошлет за тобой.

Голова ее снова спряталась.

Мод не могла заставить себя войти в шатер и продолжала бродить вокруг, стараясь как можно дольше растянуть последние драгоценные мгновения свободы. Тростниковые заросли у реки задрожали, словно в них кто-то пошевелился. Мод направилась к берегу.

* * *

Стефан из Блуа, граф Мортэйна, внезапно открыл глаза, пробудившись от неосознанного чувства опасности. Он сбросил с себя серое шерстяное одеяло, медленно, словно огромный золотистый кот, расправил затекшие конечности и бесшумно поднялся. Стоя обнаженным на своем тюфяке, Стефан внимательно оглядывал шатер, который он делил с ближайшими друзьями — графом Робертом Глостерским, побочным сыном короля, и Брайаном Фитцкаунтом, лордом Уоллингфордом, одним из доверенных советников дяди Стефана.

Он не увидел ничего необычного: груды сброшенной одежды, мечи, щиты, игральные кости, деревянные чаши, пустой бочонок из-под вина, валяющийся на полу. Наморщив нос, ибо в шатре стоял запах покрепче, чем в палатке виноторговца, Стефан снова потянулся и провел пятерней по спутанной гриве медово-русых волос.

Но чувство опасности не исчезло. Должно быть, источник ее находился снаружи. Осторожно, чтобы не разбудить спящих товарищей, Стефан натянул белую льняную рубаху, доходившую ему до середины бедер, достал кинжал из серебряных ножен с чеканкой, прикрепленных к валявшемуся на полу кожаному поясу, и на цыпочках выбрался из шатра.

Стояло раннее утро; лагерь короля над кромкой холма только-только начинал просыпаться. За ночь выпала густая роса, пропитавшая влагой луговые травы и сучковатые яблоневые деревья, отяжелевшие от плодов. Стефан взглянул влево, но увидел лишь знакомый красно-золотой стяг над шатром короля, а за ним — деревенские хижины и шпиль церкви. По правую руку от него в воздухе лениво клубился дым поварских костров; легкий ветерок доносил пряный аромат дичи, поджаривавшейся над костром из яблоневых веток.