– А ты сядешь, дурак, в тюрьму. И куда я денусь тогда? Что я без тебя-то? – приводил убийственный аргумент Владимир, и Северьян, надувшись, умолкал. Слова он давать не стал, но довольно долгое время и в самом деле ничего не крал, и понемногу Владимир успокоился. От прежней жизни ему осталась лишь записная книжка в потрепанном кожаном переплете, своего рода путевые заметки, куда Владимир, если было время, записывал кое-какие события, происходящие с ними. Для чего он это делает, Владимир не задумывался.

За четыре года вольной жизни они прошли Россию вдоль и поперек. Зимовали в южных городах, в Бессарабии, в Крыму, Одессе, надолго застряли на Кавказе и успели даже поучаствовать во Второй Крымской кампании, записавшись в полк вольноопределяющихся на Гурзуфе. Северьян поначалу сопротивлялся, но зимовать как-то надо было, а при знакомой им обоим военной службе, по крайней мере, не надо было каждый день искать себе работу и пропитание. Прослужили, впрочем, оба только до весны: из полка пришлось срочно бежать после того, как в казармы пригнали роту новичков, и в их командире Владимир узнал своего бывшего товарища по юнкерскому училищу. Но вскоре последовал Сан-Стефанский мир, война закончилась, близилось лето, и друзья, посовещавшись, отправились в Россию.

С театральными актерами Владимир познакомился в Костроме, на ярмарке. Они с Северьяном прибыли в город на рассвете, и Северьян, бывавший тут и ранее, тут же убежал искать каких-то старых знакомых, а Владимир бродил по торговым рядам, раздумывая, чем заняться. Деньги у них были, только вчера они с Северьяном сошли с парохода «Святая Мария», куда нанялись матросами и грузчиками на весь путь следования от Астрахани до Костромы, и капитан оказался честным человеком, заплатив им по уговору все до копейки. Поэтому необходимости в заработке не было, и Владимир, закутавшись в недавно приобретенную на развале, почти новую синюю поддевку и надвинув на лоб военного образца картуз, неспешно путешествовал по рядам с арбузами, тыквами, соленой рыбой, калачами и дубленой кожей.

Внимание его привлек человек лет тридцати, высокий, красивый брюнет с тонким, хорошо выбритым лицом столичного жителя, испорченным, впрочем, явными следами вчерашней попойки. Очень странен был наряд брюнета: поверх светлых летних брюк со штрипками была надета нелепая женская кофта в зеленых разводах, а поверх кофты – мешковатый, цвета рыжего кота пиджак с отвисшими карманами. Вместо шляпы на господине красовался великолепный бархатный берет – из тех, которые в оперных постановках носят венецианские дожи и купцы. Рассматривая странного человека, деловито приценивающегося к соленым огурцам, Владимир вдруг заметил, что не один заинтересовался этим персонажем: около брюнета терся мальчишка лет пятнадцати, в сатиновой потертой рубахе, с выгоревшей головой и блеклыми глазами, делающими еще более невыразительным плоское сонное лицо. Моментально вычислив карманника, Владимир подошел ближе, занял позицию за ларьком с сушеной рыбой и приготовился наблюдать. Он не ошибся: уже через несколько минут мальчишка притерся вплотную к брюнету в венецианском берете, на миг прильнул к нему сзади, бормотнул: «Звиняйте, барин…» – и юркнул между рядами, на ходу набирая скорость.

– Стой! – страшным голосом закричал Владимир, кидаясь ему вслед. – Держи вора!

Базар мгновенно взорвался криками и причитаниями, торговки навалились грудями на лежащий на прилавках товар, сразу несколько человек схватились за карманы брюк и поддевок, от угла, тяжело топая, мчался рыжий околоточный в съехавшей на затылок фуражке, а Владимир уже несся сломя голову за мелькавшей в конце переулка сатиновой рубахой. Мальчишка был прыткий, как заяц, и Владимир нипочем не догнал бы его, не случись на пути лужи разлитых помоев. Мальчишка поскользнулся на мокрой картофельной кожуре и, головокружительно выругавшись, растянулся во весь рост. Тут же на него навалился Владимир, а сзади уже слышался свист и ругань околоточного.

– Отдай портмоне, дурак, и дуй отсюда, – шепотом приказал Владимир.

– Да нате, берите, дяденька, не больно-то и чесалось… – плачущим голосом ответил мальчишка, суя в руку Владимира потертый кошелек. – Там, поди, и денег-то нетути, эти театральные – нищие как крысы, а вы на меня сверху таким медведем грухнулись…

– Брысь, – вставая, сказал Владимир, и мальчишку как ветром сдуло – Владимир успел увидеть только перелетающие через ближайший забор холщовые штаны. Подумав, Владимир последовал за ним, поскольку встреча с околоточным была нужна ему еще менее, чем неудачливому вору. Оказавшись на задах какого-то купеческого сада, заросшего лебедой и крапивой выше яблоневых деревьев, Владимир залез поглубже в лопухи и занялся осмотром кошелька.

Мальчишка оказался прав: денег в старом, разваливающемся портмоне было всего два рубля, но Владимир знал, что для господ в такого рода венецианских нарядах и эти невеликие деньги составляют значительный капитал. Он спрятал портмоне за пазуху и, подождав, пока в переулке стихнет топот погони и ругань запыхавшегося околоточного, перепрыгнул через забор и пошел обратно на базарную площадь.

Брюнета в роскошном берете там уже не было, но первый же встречный разносчик рассказал Владимиру, как найти городской театр. После получаса хождения по незнакомым улицам Владимир вышел наконец на небольшую площадь с деревянным зданием, украшенным колоннами. Парадный вход театра был, разумеется, заперт. Владимир пошел к черному, но и там было закрыто, и он довольно долго барабанил в дощатую дверь, пока оттуда не выставилась пегая борода сторожа. Пристально осмотрев Владимира и мгновенно признав в нем босяка, сторож объявил, что внутрь он, хоть убей, не впустит, поскольку состоит на жалованье при казенном имуществе. Но историю с кражей портмоне дедок выслушал внимательно и под конец объявил, что пострадавшее лицо в странном наряде ему знакомо.

– Трагик это наш и благородный любовник, Агронский-Шаталов. Оне здесь рядом комнатку снимают, ты бы сбегал, коль не лень. Ежели с утра на ногах по базару шляются, значит, не пьют-с.

Бегать по городу и разыскивать «благородного любовника» Владимиру не хотелось, да и времени было в обрез: Северьян давно уже должен был ждать его на пристани. Но пока он собирался объяснить это сторожу и оставить ему для передачи пресловутое портмоне, из-за угла появилась знакомая высокая фигура в рыжем пиджаке.

– Федор, ты представляешь, какая-то каналья меня ограбила сейчас на базаре! – громогласно, на всю площадь, объявил Агронский-Шаталов. В его красивом звучном баритоне, помимо негодования, явно проскальзывало восхищение, словно произошедшее изрядно позабавило его. Увидев Владимира, он остановился и недоверчиво сощурился.

– Я принес ваше портмоне, – торопливо, предупреждая вопросы, сказал тот. – Вор выронил его в переулке. Возьмите и в дальнейшем постарайтесь не носить его в заднем кармане. Это делает его очень легкой добычей. Честь имею. – Владимир слегка поклонился и, не оглядываясь, пошел прочь: времени не оставалось совсем.

Вскоре за его спиной раздались торопливые шаги и послышалось звучное: «Постойте, пожалуйста!» Владимир усмехнулся и остановился: он знал, какое впечатление произведет босяцкая внешность в сочетании с речью выпускника юнкерского училища, и сам не понимал, отчего ему так захотелось созорничать и заинтриговать артиста. Расчет оказался верным: обернувшись, Владимир увидел, как Агронский-Шаталов, сжимая в кулаке свой берет, бежит за ним по переулку.

– Куда же вы, юноша? Если хотите знать, вы меня просто спасли! Буквально не на что было… м-м… поправить здоровье после вчерашних чрезмерностей. Вижу, что вы находитесь в крайне стесненных обстоятельствах. Тем благороднее ваше поведение. Могу ли я вам чем-то помочь в свою очередь? Хотите выпить?

Простое и искреннее предложение понравилось Владимиру, но он все же отказался, объяснив, что должен бежать на пристань, где его ждет товарищ.

– Так пойдемте за ним вместе! – предложил актер. – Веселее будет компания! Заодно расскажете мне, кто вы такой. У вас наряд рыцаря тумана, но мне почему-то кажется, что вы совсем другого воспитания…

Владимир согласился, про себя уже досадуя: его стесняло отсутствие паспорта и то, что скажет Северьян, крайне подозрительно относившийся ко всякого рода любопытным. И действительно, Северьян, сидевший в ожидании барина на сваленных у причала бревнах и лущивший подсолнух, сразу же приподнялся и настороженно посмотрел на актера своими узкими глазами, взглядом спрашивая у Владимира: бежать, начинать драку или подождать? Так же взглядом Владимир попросил подождать и представил Северьяна и Агронского-Шаталова друг другу. Через четверть часа все трое сидели в трактире возле пристани, и Агронский зычным голосом призывал полового.

Вскоре Владимир заметил, что Северьян расслабился: в его глазах исчезли колючие настороженные искры, он спокойно выпил один за другим несколько стаканов вина, чего никогда не сделал бы, чувствуя опасность, и первым начал расспрашивать актера о театральной жизни.

– А вы приходите к нам! – радушно пригласил Агронский, зажевывая водку соленым грибом. – Прямо без церемоний, с заднего хода, Федор вас уже знает. Представлю вас нашему антрепренеру, Чаеву. Владимир Дмитрич, вам не приходилось никогда играть на сцене? Из вас мог бы получиться неплохой Роллер в «Разбойниках» или даже Горацио. Такая монументальная, внушительная фигура… У нас в Самаре, вообразите, сразу два трагика пропало: один запил вмертвую, а другой, подлец, сбежал с травести, и теперь ни Горацио нет, ни Розенкранца, ни Рауля, ни даже Яго. Чаев просто рвет и мечет, готов сам всех играть, но – фактура не та-с… Офелий вот у нас много, одна другой лучше, но – надобен Горацио! И Яго!

– Возьмите Северьяна на Яго! Из него и Отелло бесподобный выйдет, если ваксой вымазать, – пошутил Владимир, скашивая глаза на друга: не обиделся ли тот. Но Северьян невозмутимо хрустел соленым огурцом и лишь улыбнулся в ответ. Зато Агронский искренне обрадовался: