«Что же это такое, — думала Делия, переводя испуганные глаза с обвиняемых на инспектора, — против этих людей ничего нет, ни одного факта, который устоял бы сегодня под доводами защиты, ни одного свидетеля, но стоило инспектору и его сослуживцам пожелать, и вот пожалуйста — четверо граждан на скамье подсудимых! О них пишут бульварные газеты, обливая потоками грязи, хотя вина пока не доказана; их держат в тюрьме, подвергают унизительным для всякого честного человека процедурам, допросам, тащат в суд — и все это по воле одного безумца или корыстолюбца, который, может быть, требовал взятку, не получил ее и решил отомстить!

А если бы хоть один из этих жалких свидетелей не отрекся сегодня от предыдущих заявлений, что тогда? Завтра обвиняемые были бы за решеткой. А послезавтра? Почему бы другому инспектору, такому же, как этот Сету Пати, не организовать дело на ее мужа или его компаньонов, на одного из их знакомых, на родителей ее учениц?»

Делия провела рукой по высокому лбу, стирая холодные капельки пота, выступившие на коже от глубокого волнения, охватившего ее. «Мы все в их власти», — подумала она, с тоской и ненавистью глядя на инспектора, замершего на своем месте.

Присяжные удалились на совещание. В комнате, отведенной для них, Делия обнаружила, что не одна она, а все эти люди растеряны и подавлены происшедшим на их глазах. Кто-то говорил, что подсудимые, очевидно, скупили всех свидетелей на корню, запугали их или посулили столько, что те не сочли возможным отказаться от денег. Делия усомнилась на минутку в своих выводах, но все-таки не поверила в такое безумие: неужели за деньги можно было бы купить всех? Ведь здесь сегодня было не один, не два, а почти десять свидетелей. Разве могут все быть такими продажными или так бояться этих господ? Чем их так уж страшно можно было бы напугать?

— Эх, госпожа! — усмехнулся в ответ на высказанные ею сомнения старичок-присяжный, машинист из пригорода. — Не жили вы в таком городишке, да и такой жизни не знаете, когда все зависит от воли хозяина: работа, деньги, домик при фабрике, благополучие, а часто и само существование твоей семьи. Я, конечно, не знаю, кто здесь прав, от нашей полиции особо хорошего ожидать тоже не приходится, но не сомневаюсь, что таким людям, как эти, ничего не стоит купить и продать всех вместе и каждого в отдельности в этом Ховре. Да и зачем покупать, деньги тратить? Достаточно их людям — а вокруг них всегда полно прихлебателей — прижать любого беднягу в темпом месте, да пообещать расправиться с ним или детьми, и каждый дрогнет, смирится, потому что хорошо знает — они все могут и, что обещали, то и сделают, никого не пожалеют.

У старичка были сторонники среди присутствующих, но что бы ни думал каждый, факты говорили сами за себя — против Тхармы Лингама, Сатья Мурти и прочих у следствия не нашлось ничего подтверждающего их причастность к преступлению. Вердикт был вынесен присяжными единодушно, и Делия присоединилась к нему, не испытывая ни малейших сомнений. Но почему-то на душе у нее было неспокойно, и когда, спустя несколько минут, она прошла к своему месту мимо инспектора Сету Пати, в ее взгляде, устремленном на полицейского, он не нашел бы недавней горячей вражды и презрения если бы, конечно, решился поднять свои глаза навстречу занимающим места присяжным. Он сидел, уронив голову на подставленную руку, и ждал, когда под высокими сводами дворца прозвучит торжественный голос судьи и будут произнесены слова, в которых никто уже не сомневался.

«Никогда больше не соглашусь участвовать в судебном процессе», — сказала себе Делия.

Глава третья

— Дело Тхарма Лингама, Френсиса Амбарасана, Сатья Мурти и Налла Нингама оказалось полностью сфабрикованным полицией. За клевету на этих уважаемых членов общества, которых многие называют «опорой нации» и «столпами прогресса», суд вынес порицание в адрес полиции и особенно инспектора Сету Пати. Суд поставил под сомнение его соответствие занимаемой должности, учитывая обнаружившиеся в процессе судебного разбирательства профессиональные и моральные качества, несовместимые со званием офицера полиции.

Судья еще не закончил своей речи, а сидящие на скамье подсудимых уже принимали поздравления от своей свиты, разместившейся за их спинами, как стая шакалов позади волков. Что ж, эта стая немало постаралась, чтобы итог суда был таким, а не иным. Не говоря уже о проделанной ею серьезной и успешной предварительной работе со свидетелями, сдавшимися на их «доводы», свита и в самом зале не переставала с рычанием огрызаться на обвинительную речь прокурора и выкрикивала с мест о добродетелях своих почти что святых покровителей. В иные минуты визг прихлебателей стоял такой, что Сету Пати казалось, что он на псарне. Теперь вся орава подобострастно заглядывала в лица кормильцев с льстивыми улыбками и поздравляла их.

В ответ на это хозяева высокомерно кивали, даже в такой счастливый для себя миг не удостаивая верных псов дружеского обращения. Ну конечно, не станут же они, как ровне, жать им руки или благодарить за потоки славословия, стекавшего с губ презренных, питающихся объедками с их стола.

Сету Пати так увлекла эта сцена между рабами и патронами, что он готов был улыбнуться, хотя в его положении это было бы очень странно. Что ни говори, а он проиграл по всем статьям. Враг торжествует победу, и где — в его крепости, во Дворце правосудия! Судья, представитель закона, только что полностью оправдал преступников, а его, ни разу в жизни не переступившего черты, на глазах у десятков людей смешали с грязью.

«В чем я ошибся?» — думал инспектор, наблюдая, как поднимаются и уходят из зала его противники, которых он, казалось, уже уничтожил. Вот они, воскресшие из пепла, на мгновение застыли на пороге — специально, чтоб бросить на него презрительные взгляды. Он выпрямился и усмехнулся, не желая усугублять их радость своим скорбным видом. Но это было единственное, на что он был способен.

Зал быстро пустел, и наконец Сету Пати остался один. Он обхватил руками голову и ненадолго замер, обдумывая свое положение. Так в чем же все-таки был его промах? Он взял пару пешек — причем, с поличным, раскрутил еще несколько человек. Все сделано в присутствии свидетелей, все задокументировано и законно. Он гордился скрупулезно проделанной работой. Первое крупное дело в его жизни, надежда на успех, на новые горизонты, на повышение по службе — а почему бы нет, он заслужил его. Но это только одна, и не самая важная, причина того неистовства, с которым он относился к этому делу. Главное было в том, что он чувствовал себя частью Ховры, полностью прибранной к рукам кучкой негодяев. Он родился здесь, в маленьком пыльном городке в окрестностях Большой Калькутты, здесь прошла вся его жизнь. И сколько он себя помнил, все всегда обстояло таким же образом: несколько богатеев держали в страхе и унижении всех вокруг. Им мало той прямой зависимости, в которую попадали люди, работавшие на их заводах, покупавшие в их магазинах, орошавшие поля их водой, арендовавшие их землю. Деньги текли к ним мутной обильной рекой, сильно разбавленной слезами несчастных, но разве им было достаточно этого?

Обуреваемые ненасытной жадностью — этой болезнью богатых, они с дьявольской изобретательностью придумывали все новые и новые способы опутывания всех и каждого прочной сетью, занимаясь ростовщичеством, контрабандой, сводничеством, аферами с государственными подрядами и заказами и много чем еще. Весь город был у них в долгах, и почти каждый оказался хоть немного замазан той липкой грязью, которая неизменно сопровождала каждое их дело.

Иногда Сету Пати казалось, что именно из-за этого он и пошел служить в полицию, он, выученный на медные деньги отца — заводского техника, выпускник юридического факультета университета. Перед ним открывались неплохие перспективы, особенно если учесть полное отсутствие связей и средств. Конечно, он не смог бы сразу заняться, как мечтал не доживший до счастливого дня выпуска отец, адвокатской практикой, открыв свое дело. Но у него были предложения сотрудничать с известными адвокатскими конторами, где его ждали стабильные и высокие доходы и прочная перспектива роста. Кто откажется от такой успешной карьеры, от блеска калькуттских витрин, от привычного круга общения и вернется в пустой дом на окраине маленького городка?!

Сету Пати вернулся, да не один, а с молоденькой женой — внучкой его квартирной хозяйки, хорошенькой, как картинка, веселой и беззаботной. Он надел полицейский мундир, уже к вечеру первого дня службы посеревший от дорожной пыли, и принялся разгребать огромную кучу дел, дожидавшихся годами хоть чьего-нибудь внимания. Ловил мелкую сошку, сажал, выслеживал — а воздух в Ховре нисколько не становился чище. Ничего не менялось. На месте вытряхнутых им из хорошо налаженного механизма городской преступности винтиков тут же появлялись новые, а подхода к более значительным частям машины все не находилось. Два года он потратил на то, чтоб отыскать конец, за который можно было бы дернуть всерьез, так, чтоб закачалась паутина, наброшенная на Ховру. И наконец ему показалось, что удача готова улыбнуться ему и подарить то заветное звездное мгновение, которого ждут годами и десятилетиями — когда получается все, о чем мечтал.

Золото, дешевое золото, ввозимое контрабандой в страну для спекуляций, — как было бы здорово этим драгоценным ключиком отпереть дверь, за которой прячутся в душной темноте главари-пауки! На золоте он их и возьмет, разом отсекая голову налаженного дела, обрубая все связи, все каналы, разматывая, распутывая удавку-сеть. И только от него будет зависеть, отрастет ли новая голова.

Но вот итог: он, со старательностью школяра-отличника выполнивший свои обязанности, предусмотревший все, не учел главного: паутиной оказались опутаны не только руки людей, но, что гораздо опасней и безысходней, их души. Страх, вековая приниженность и преклонение перед богатством, желание урвать хоть маленький кусочек от ворованной булки, неверие в победу над хозяевами жизни предопределили вердикт сегодняшнего суда.