Макс усмехнулся, глядя на меня, и согласился:

— Да.

Потом он продолжил, глядя мне за спину с отсутствующим выражением:

— Она разозлилась, хотя ей всегда было наплевать на это место. Но она знала, сколько оно стоит.

Я сжала губы, чтобы перестать спрашивать.

Но Максу и не требовались мои вопросы. Он снова посмотрел на меня:

— Она бы продала землю, папа знал это. Он даже написал об этом в завещании, объясняя свою волю. Так что он отдал ее мне.

— Он поставил условие, чтобы ты ее не продавал?

Макс покачал головой.

— Просто знал, что я никогда этого не сделаю. — Его глаза снова устремились мне за спину. — И я никогда не продам.

— Я бы тоже не продала, — прошептала я и прикусила губу, напоминая себе, что пора прекратить разговоры, в основном потому, что Макс смотрел на меня, и его лицо смягчилось, но взгляд стал настойчивым, что отозвалось глубоко во мне приятным, теплым, счастливым образом.

— Она принадлежит моей семье с тысяча восемьсот девяносто второго года, — сказал он.

Я распахнула глаза:

— Правда?

— Да, Герцогиня, — усмехнулся он.

Я открыла рот, чтобы заговорить и положить конец нашей откровенной беседе, от которой я получала слишком много удовольствия, а я знала, что не должна позволять себе этого. Но тут мы оба услышали:

— Макс!

Макс убрал руку с моей талии, но вторая рука на моей шее скользнула вокруг моих плеч, и он встал рядом со мной, глядя на тропу.

— Привет, Коттон, — сказал Макс.

Коттон был похож на Санта-Клауса. Густые седые волосы, пушистая белая борода, немного длинноватая, и большое славное пузо. Но он не носил красный костюм. Он носил джинсы, огромную куртку и теплые сапоги.

— Приветствую, — сказал Коттон, глядя на меня. Он был в десяти футах от нас, но я видела, что нос и щеки у него красные, как у Санты.

— Здравствуйте.

— Коттон, это… — начал Макс, но Коттон его перебил.

— Да, я знаю. Нина.

— Что… — начала я, но Макс сжал мои плечи.

— Труди — внучка Коттона, — объяснил Макс.

— Ох, — пробормотала я.

— Маленький городок, — заметил Коттон, подходя ближе, — много разговоров. Привыкнете.

— О… — медленно сказала я, — …кей.

Я не была уверена, что пробуду здесь достаточно долго, чтобы привыкнуть, но решила не сообщать об этом Коттону.

— Дайте мне вашу камеру, я сфотографирую вас вдвоем, — кивнул Коттон на мой фотоаппарат.

Я напряглась. Наше с Максом фото на его утесе? Не думаю. В основном потому, что сама мысль о том, чтобы иметь фото с Максом вместе на этом прекрасном утесе, заставила меня захотеть этого так сильно, что я могла почувствовать на вкус, и я знала, что это неправильно, неправильно, неправильно.

— Эм-м… Все в порядке, я уже сделала несколько фотографий.

— Герцогиня… — сказал Макс, но Коттон его перебил.

— Дай мне камеру, девочка.

— Все нормально, правда, — сказала я.

— Нина, это Джимми Коттон, — вполголоса сообщил мне Макс. Я застыла на месте и вылупила глаза.

Когда ко мне вернулась способность говорить, я прошептала:

— Кроме шуток?

— Да, кроме шуток, — смеясь, ответил Макс.

Я уставилась на Санту.

Джимми Коттон, великий американский фотограф. Я была на трех его выставках: одна в Смитсоновском институте, одна в Музее Виктории и Альберта и одна в Метрополитен. Он был национальным достоянием, а перед его картинами преклонялись все, включая меня. Я каждый год покупала его календари, а один из плакатов, купленных в Смитсоновском институте, вставила в рамку и повесила дома в коридоре.

А еще он был затворником, никогда не появлялся на выставках, не давал интервью, успешно избегая мира, который его боготворил. Я никогда не видела его фотографий, даже когда он был молод. Я знала, что он живет в горах Колорадо — на большинстве его фотографий были горы, — но я и понятия не имела, что он живет именно здесь.

— Я… Мне… так приятно познакомиться с вами, — забормотала я, чувствуя себя глупой и застенчивой одновременно. — Я видела ваши выставки в Смитсоновском институте и одну в музее Виктории и Альберта и…

— V&A? — спросил он, прищурившись.

— Да. Она была впечатляющей. Она была… поразительной.

— У меня дома есть некоторые фото, что показывали в V&A. Я пороюсь в сарае, заверну одну и принесу к Максу.

Я почувствовала, как у меня отпала челюсть, но ничего не могла с собой поделать.

Макс засмеялся и сжал мою руку:

— Дай ему камеру, милая.

На автомате я подняла руку с камерой. Джимми Коттон подошел, взял мою дурацкую маленькую цифровую камеру в свою талантливую руку и сделал несколько шагов назад. Я была настолько ошарашена тем, что Джимми Коттон держал мою камеру, что даже не сопротивлялась, когда Макс повернул меня так, что я прижалась к его боку, одной рукой обнял меня за талию, а другой за плечи. Моя щека легла на его плечо.

— Улыбнитесь, — сказал Джимми Коттон — сам Джимми Коттон! — держа мою камеру, и я счастливо улыбнулась, оттого что не кто иной, как сам Джимми Коттон фотографирует меня (не говоря уже о том, как приятно было находиться в объятиях Макса).

— Хорошее будет фото, — произнес Джимми Коттон, повозившись с моей камерой, прежде чем подойти и вручить ее мне.

Я взяла ее, думая, что могу умереть на месте и сделаю это счастливой, потому что Джимми Коттон только что меня сфотографировал. Хотя это значило бы, что у меня не будет возможности распечатать эту фотографию и герметично упаковать.

— Слыхал про Додда? — спросил Коттон Макса. Макс продолжал обнимать меня за плечи одной рукой, касаясь пальцами моей шеи, но вторую руку опустил.

— Да.

— Проснувшись сегодня, я подумал, что солнце светит ярче, — проворчал Коттон, и я тихо хихикнула от удивления.

— Он был козлом, — поведал мне Коттон.

— Начинаю понимать, — ответила я.

— Утром Мик приезжал ко мне. Повезло, что Нина еще не привыкла к смене часовых поясов и сказала ему, что не спала и была со мной в постели, когда все произошло.

Лицо Коттона застыло, и он спросил:

— Какого черта Микки творит? Спрашивать тебя об алиби?

Я все еще находилась под впечатлением от того, что Макс рассказал Джимми Коттону (из всех людей) о том, что я была с ним в постели, но Макс, кажется, не заметил моего недовольства, хотя я была уверена: оно было таким сильным, что его нельзя было не почувствовать.

— Ни для кого не секрет, что мы не ладили.

— Ни для кого не секрет, что ты не относишься к тем мужчинам, которые совершают подобное.

— Коттон… — начал Макс.

— Особенно ты, — продолжал Коттон.

— Джимми…

— Особенно по отношению к Додду, — продолжил Коттон и посмотрел на меня. — Десять лет назад у Макса была гораздо более веская причина нажать на курок и грохнуть этого козла. — Теперь он посмотрел на Макса. — И Микки это знает.

— Он просто делает свою работу, — сказал Макс, но я была заинтригована тем, что сказал Коттон. Я слышала фразу «десять лет назад» совсем недавно и вот сейчас, что казалось мне любопытным совпадением.

К сожалению, Коттон очень злился, и мне никак не удавалось вставить хоть слово, чтобы попросить его объяснить.

— Большая наглость — приехать к тебе.

— Я был не первым, к кому он приехал.

— И не последним, — сказал Коттон, глядя на меня. — Додд никому не нравился. Черт, Микки мог и ко мне приехать.

— У тебя нет оружия, Коттон, ты пацифист и против насилия, помнишь? — напомнил ему Макс.

— Если и был человек, способный поколебать самого убежденного пацифиста и противника насилия, то это Кертис Додд, — ответил Коттон.

Макс хохотнул. Я ждала, что они скажут что-нибудь еще, но оба мужчины замолчали.

Мне оставалось или спросить, а я уже говорила себе, что не желаю знать, или промолчать. Мне пришлось приложить усилие — очень уж хотелось узнать про десять лет назад, про Макса и Кертиса Додда, — но я промолчала.

— Ну, я пойду. Вам, двоим голубкам, не нужен старик, портящий настроение.

— Вы не портите настроение, — быстро ответила я, и он улыбнулся.

— Любые разговоры портят это, — сказал он, кивая головой на вид за моей спиной. — Это нужно переживать в тишине или, еще лучше, с кем-то, кто много значит для тебя. — Почему-то при последних словах его глаза скользнули к Максу, прежде чем он снова посмотрел на меня и закончил: — Поэтому мне лучше идти.

Я не стала рассказывать, что едва знаю Макса и поэтому он ничего для меня не значит (по крайней мере я убеждала себя в этом), но Коттон уже попрощался с Максом и повернулся.

— Для меня было честью встретиться с вами, Коттон, — окликнула я его. Он остановился и обернулся.

А потом задал странный вопрос:

— Да? Почему?

— Потому что… — Под его внимательным взглядом я почувствовала себя смешной и запинаясь закончила: — Вы Джимми Коттон.

— Обычный человек.

— Человек, который умеет обращаться с камерой.

— Таких полно, — снисходительно сказал Коттон. Он явно не принадлежал к тем людям, которые рады похвалам такого непрофессионала, как я. Хотя, полагаю, он вообще не радовался похвалам от кого бы то ни было.

— Извините, — сказала я негромко, но достаточно, чтобы он услышал, — но я была на многих выставках, и только ваша заставила мое сердце болеть, потому что оно не могло постичь красоту, которая предстала моим глазам.

Рядом со мной замер Макс, а Коттон так глубоко вдохнул, что его грудная клетка расширилась.

— Так что, — тихо продолжила я, — вы не просто человек, который умеет обращаться с камерой. Не для меня. Вы Джимми Коттон, чьи фотографии сделали это со мной, и я очень признательна. И поэтому для меня большая честь встретить вас.