Не нужно ничего говорить.

Нет, нужно! — Джонас подвел ее к кровати, усадил рядом с собой и взял за руку. Взошла луна. — Я приехал на Косумель с одной-единственной целью. И здесь для меня ничего не изменилось, зато изменилось многое другое. Когда я впервые увидел тебя, я подумал, что тебе многое известно и ты что-то скрываешь. Сначала я связывал свой интерес к тебе с Джерри. Но вскоре я понял, что дело не только в нем. И мне захотелось самому узнать о тебе все.

Зачем?

Не знаю. Я не могу не тревожиться за тебя. — Поймав ее удивленный взгляд, он улыбнулся. — Ты как будто вполне самодостаточна — и все же производишь впечатление брошенного, беспризорного ребенка. Сегодня я нарочно завел с тобой разговор о Вере и о том, почему ты здесь оказалась. Когда ты поведала мне историю своей жизни, я не смог совладать с собой. Она выдернула руку.

—Все понятно. Общаться с матерью-одиночкой непросто.

Кипя гневом, он снова схватил ее за руку.

Хватит приписывать мне слова, которых я не произносил! Ты стояла на кухне и рассказывала о себе, и я представил тебя — юную, наивную, доверчивую, преданную, брошенную. Я узнал, что с тобой случилось, и понял, почему ты сама разрушила свою мечту, отказалась от того, что хотела больше всего на свете.

Я уже говорила, жалеть меня не нужно!

Знаю. — Он поднес ее руку к губам и поцеловал. — Но тогда мне показалось, что я обязан тебя защищать.

Джонас, неужели ты думаешь, что у кого-нибудь жизнь складывается так, как он мечтает в детстве?

Усмехнувшись, он положил руку ей на плечо и притянул ее к себе. Лиз ненадолго застыла, не зная, как реагировать на его ласку. Наконец, она положила голову ему на плечо и закрыла глаза.

Мы с Джерри собирались стать партнерами, — признался Джонас.

В чем?

Во всем.

Она тронула пальцем монетку, висящую на цепочке у него на шее.

— У Джерри тоже была такая.

—Нам подарили их дедушка с бабушкой, еще в детстве. Одинаковые золотые пятидолларовые монеты. Странно, но я всегда носил свою орлом вверх, а Джерри свою — орлом вниз. — Джонас сжал медальон в кулаке. — Когда нам было по шестнадцати лет, он угнал свою первую машину.

Она нерешительно погладила его по руке.

Мне очень жаль.

Главное, она ему вовсе не была нужна — мы могли брать любую машину в гараже. Он объяснил, что хотел только проверить, сойдет ли ему это с рук.

В общем, он тебе жизнь не облегчал.

Да, он никому не облегчал жизнь. И особенно себе самому. Но он не был способен на подлость. Бывало, я его ненавидел, но никогда не переставал его любить.

Лиз теснее прижалась к нему.

—Любовь ранит больнее, чем ненависть.

Он поцеловал ее в макушку.

Лиз, ты, наверное, ни разу не консультировалась с юристами... по поводу Веры.

Зачем?

Маркус несет ответственность — по крайней мере финансовую — перед тобой и Верой.

Один раз я взяла у Маркуса деньги. Больше не возьму.

Пособие на ребенка оформляется очень быстро. Подумай: тебе не придется работать семь дней в неделю!

Лиз глубоко вздохнула и отстранилась, чтобы видеть его лицо.

Вера — моя дочь, она всегда была только моей с той секунды, когда Маркус передал мне чек. Я могла бы сделать аборт и вернуться к прежней жизни, той, которую я для себя наметила. Но решила по-другому. Я решила рожать, воспитывать ребенка и поддерживать его. С самого рождения Вера стала для меня источником радости, и я ни с кем не хочу ее делить.

Когда-нибудь она спросит у тебя, как зовут ее отца.

Лиз облизнула губы и кивнула:

—Я ничего не стану от нее скрывать. Пусть сама решает.

Джонас подумал: не стоит давить на нее сейчас, но на всякий случай нужно попросить свою помощницу просмотреть законы о детском пособии и установлении отцовства.

Ты позволишь мне с ней познакомиться? Я помню, мы договаривались, что после ее приезда я уберусь из твоего дома и из твоей жизни. Я и уберусь, но мне бы хотелось ее увидеть.

Если ты к тому времени еще будешь в Мексике.

Еще один вопрос.

Она улыбнулась чуть непринужденнее, чем раньше.

—Только один!

У тебя ведь не было других мужчин? Улыбка увяла.

Нет.

Он ощутил укол признательности и чувства вины.

Тогда позволь мне показать тебе, как все должно быть на самом деле.

Ты совершенно не обязан...

Он ласково откинул челку с ее лба.

Нет, обязан. Ради нас обоих. — Он поцеловал ее в закрытые глаза. — Я захотел тебя сразу, как только увидел... — Его поцелуи, нежные и тихие, напомнили ей весенний дождь. Медленно он снял с ее плеч халат, проводя по шее теплыми губами. — У тебя кожа как золото, — прошептал он и провел пальцем по груди, где оттенок менялся. — И такая белая! Я хочу видеть тебя всю.

Джонас...

—Всю, — повторил он, глядя ей в глаза. Пламя страсти вновь разгорелось в ней. — Хочу любить тебя.

Она не сопротивлялась. Никогда в жизни никто не касался ее так бережно, не смотрел на нее с таким восхищением. Он легонько наклонил ее, и Лиз, исполненная ожиданием, легла на кровать.

Красавица, — шептал Джонас, любуясь, как в лунном свете ее кожа отливает молоком и медом; глаза же, черные-черные, широко раскрытые, затаили неуверенность. — Я хочу, чтобы ты мне доверяла. — Он начал ласкать ее снизу, с лодыжек. — Когда я смотрю на тебя, мне хочется, чтобы ты перестала меня бояться.

Я тебя не боюсь.

А раньше боялась. Наверное, раньше я сам хотел, чтобы ты меня боялась. Но больше не хочу.

Его губы обследовали ее ноги снизу вверх; когда кончик его языка дошел до чувствительного местечка под коленом, она невольно задрожала всем телом и прошептала:

Джон ас!

Расслабься. — Он легко провел рукой по ее бедру. — Хочу расплавить тебя до самых косточек... Позволь мне подарить тебе удовольствие.

Она повиновалась только потому, что сил сопротивляться не осталось. Он шептал ей на ухо ласковые слова, гладил, покусывал, ласкал — до тех пор, пока она, воспламенившись, не почувствовала потребность ответить ему тем же. Но он хотел, чтобы она сейчас только получала — хотел взять ее так, словно прежде к ней не прикасался ни один мужчина. Ни он и никто другой. Медленно, осторожно и очень, очень терпеливо он доводил ее до крайней степени блаженства. Когда он провел губами по бедру Лиз, ему показалось, что кожа женщины гудит.

Она даже не представляла, что любовь бывает такой... глубокой и потаенной. Она открыла для себя новую свободу, которую раньше обретала только под водой. Сейчас она тоже как будто плыла в невесомости — тело сделалось легким, послушным, но она остро реагировала на каждое его прикосновение. Как во сне, сквозь нее проплывали ощущения — нежные, туманные, плавно перетекавшие одно в другое. Сколько может длиться такое блаженство? Неужели вечно?

Худощавая и гибкая, со стройными, мускулистыми ногами, она напоминала ему танцовщицу, дисциплинированную и тренированную.

Из вазы, стоящей на туалетном столике, пахло сухими цветами, но голова у него кружилась не от цветочного запаха, а от аромата свежести, идущего от самой Лиз, — такой бывает насыщенная прохладой и энергией атмосфера у водопада. Все мысли куда-то улетучились; осталась лишь потребность доставлять ей радость. Когда любовь бескорыстна, она обладает невероятной силой.

Язык его добрался до самого жаркого местечка, и она невольно выгнулась ему навстречу: из состояния невесомости ее вдруг швырнули в кипящую лаву! Он ласково, но безжалостно подвел ее к пику наслаждения и наслаждался ее дрожью, все сильнее возбуждаясь сам.

Она не предполагала, что можно так долго гореть в пламени страсти, и не ведала, что человеческое тело способно вынести такую бурю. Его сильные руки раскрывали ей тайны, о которых она раньше не могла знать. Его губы, согретые ее теплом, предлагали ей загадки и тут же сами шепотом отвечали на них. Он приручал ее, соблазнял, брал ее нежно и в то же время властно. Хватая ртом воздух, она позволяла ему все, что он хотел, и изнывала от желания узнать от него больше.

Когда он вошел в нее, она подумала: о большем нельзя и мечтать! Если это и есть любовь, она никогда не знала ее раньше. Если это и есть страсть, то прежде она лишь скользила по поверхности. Настало время рискнуть и погрузиться на глубину... Жаждущая, нетерпеливая, она прильнула к нему всем телом.

Наконец-то он почувствовал, что она поверила ему; ее доверие невыносимо трогало его. Никогда еще его желание не было таким полным. Хотя он знал, что такое быть частью другого человека, он даже не думал, что вновь ощутит всю полноту такого взаимного слияния. Он отдался на волю сильнейшей страсти, вынести которую было почти невозможно. Он понял, что принадлежит ей так же всецело, как хотел, чтобы она принадлежала ему.

Джонас брал ее медленно, продлевая сладкую пытку до бесконечности. Она провела губами по его влажной от пота коже. Пульс на шее бился так же неистово, как и у нее. У Лиз закружилась голова; ею овладело ликование, которое вскоре смыла громадная волна страсти.

Он ловко перевернул ее, посадил сверху, и она испытала новый прилив радости. Она дарила ему себя, и ее гибкое и податливое тело вибрировало от страсти. Она прильнула губами к его губам и жадно целовала его. Волосы разметались у нее по спине. Она чувствовала на своей груди его жаркое дыхание.

Они катались по кровати, не размыкая объятий. Страсть все нарастала — невозможная, отчаянная страсть. Перед тем как прорвало плотину и их унесло бурным потоком, он прошептал ее имя.


Просыпалась она медленно, лениво и нехотя, сладко потягиваясь. Не открывая глаз, Лиз ждала, когда зазвенит будильник. Она нечасто чувствовала себя такой расслабленной даже при пробуждении, поэтому позволила себе понежиться и насладиться роскошью ничегонеделания. Через час она придет в свой дайвинг-центр и примется за повседневные дела. На ум пришел катер с прозрачным дном, и она нахмурилась. Должна ли она сегодня выходить на «Фантазии»? Странно, она не могла вспомнить. Вдруг, вздрогнув, она поняла: она вообще ничего не помнит, потому что ничего не знает. Вот уже два дня она не заглядывала в расписание. А вчера ночью...