Она старательно расстелила покрывало, сверху него одеяло, накрыла полиэтиленом и только тогда, откинув свисающее до пола покрывало, подлезла под кровать.

Он все так и лежал, не поменяв позы, и не дышал совсем, как почудилось ей.

Катька струхнула!

– Эй! – Она толкнула его кулачком в плечо.

– Это соседка приходила? – отозвался он вопросом.

– Да, она ушла, – успокоила Катька, – переползай сюда.

Он повиновался и коекак переполз изпод кровати на расстеленный полиэтилен.

– Тебя надо осмотреть, но сначала помыть, – распорядилась девочка с неизвестно откуда взявшейся уверенностью в себе и своих решениях.

– В больницу играть будешь? – усмехнулся пацан разбитыми губами.

– Играть не буду! – твердо пообещала Катерина. – Сейчас принесу таз с водой и губку. А ты раздевайся!

– Ух ты! – слабо выказал удивление мальчишка. – Командуешь? Сам до ванной дойду.

– Ты же еле ползаешь! – всплеснула ручками постарушечьи Катька. – Отлежался немного, пока у тебя тут Евгения шарилась.

Он медленно, передыхая, коекак доплелся до ванной комнаты, и даже вытолкал Катьку за дверь, не разрешая помогать ему, и умудрился помыться под душем. Одеваться в рваную и всю в крови одежду не стал, остался в одних трусах и самостоятельно сходил в туалет, но на этом все его последние силы кончились – он свалился на пороге комнаты, как тряпичная безвольная кукла.

Катька присела рядом, гладила его ладошкой по спине и плакала от бессилия. Ничего, отлежался, отдышался и дополз до «больничной» половой койки.

– Тебя как зовут, мальчик? – спросила она.

– Тимофей, – представился пацан, не открывая глаз, – а ты Катька, внучка бабки Александровой, я знаю.

– Не Катька. Катерина, – возразила девочка.

– Это одно и то же.

– Нет, не одно! – очень твердо и уверенно еще раз возразила она.

– Значит, будешь Катериной, – согласился мальчик.

И это были его последние вразумительные слова в ту ночь.

Самую страшную ночь в жизни девятилетней Катерины Воронцовой.

Он был очень сильно, зверски избит. Синяки различной интенсивности и глубины покрывали весь его торс, ноги, но больше всего пострадали лицо и голова. Рассечены обе брови, разбит и, скорее всего, переломан нос, разбиты губы, на затылке в нескольких местах рваные раны. Катюшка старательно и осторожно обработала все раны сначала перекисью водорода, затем, не жалея, йодом, забинтовала разбитый в кровь локоть правой руки. И както умудрилась затолкать в него, потерявшего сознание, две таблетки аспирина и анальгина.

Он метался всю ночь, стонал, дрался с кемто во сне, кричал, и она закрывала его рот ладошкой, чтобы не услышали соседи, порой впадал в забытье, порой начинал бредить непонятными, незнакомыми ей словами.

Она не отходила от него, поила крепким чаем, когда он приходил в себя, отдав свой многодневный рассчитанный паек заварки. То засыпала, проваливаясь в сон, когда он затихал, просыпалась, когда начинал метаться, и плакала от бессилия, от того, что не знает, как помочь, вылечить и что надо делать.

Лишь под самое утро Тимофей успокоился и заснул не тревожным обморочным сном. Катюшка осталась с ним, укрыла их обоих запасным покрывальцем из ее шкафа, поставила рядом будильник – распорядок надо соблюдать – подъем в семь утра! И провалилась в сономут.

Когда заорал будильник, Катерина открыла глаза и увидела Тимофея, он лежал на спине, повернув к ней голову, и внимательно ее рассматривал.

– Ты похожа на кошку, – изрек потерпевший.

– И вовсе не похожа! – обиделась девочка.

– Похожа, похожа! Волосы рыжие, а глаза зеленущие. Такого цвета глаза только у кошек и бывают, да и то у редких. Только худая ты очень. Такая худая, рыжая кошка.

– Ну и пусть! – перестала обижаться Катька.

А чего обижаться? Он совсем не обидно говорит.

– А почему ты с бабкой живешь? Родители померли, что ли?

– Нет, – не стала развивать тему Катька и поднялась с импровизированного ложа.

За время сна полиэтилен прилип к телу и теперь, издавая малоприятные звуки, неохотно отлипал от ручекножек.

– Надо идти умываться и завтракать. Завтрак в семь тридцать.

– Что, прямо так точно, в семь тридцать? – удивился он.

– Да.

– А зачем?

– Таков распорядок дня, – заученной фразой пояснила Катерина.

– И тебе нравится так? По часам?

– Не знаю, – призадумалась вероотступница. – Так надо делать. И все.

– А… – понял Тимофей, – бабка заставляет.

– Она не заставляет. Просто сказала, что так надо делать.

– А на фига тебе сейчас все по часам делать, если никто не проверяет?

Катерина призадумалась совсем уж всерьез над загадочным, но смутно понятным «на фига». Бунт в душе ребенка крепчал от обоснованных доводов и подозрения о возможности другого устройства жизни. Вот что случится, если она позавтракает, скажем, не в семь тридцать, а в семь сорок пять? В это время обязана выйти из дома для двухчасовой прогулки – сидения на скамейке и чтения книжки.

А если не выходить?..

На сем свободолюбивые вредные порывы Катерина притормозила.

– Нам надо быть оченьочень осторожными, – рассудительно пояснила она Тимофею. – Все бабушки во дворе привыкли, что я живу по расписанию, значит, меня должны видеть во дворе вовремя. И еще у меня программа по чтению и музеи, я не могу пропустить это, мне бабушке отчитываться. Понимаешь?

– Я сегодня уйду, – сказал он, подумал и уточнил: – Вечером. Сейчас не смогу. Мне отлежаться пару дней надо. Доберусь до своего места в подвале, там и отлежусь.

– Нет, – твердо, повзрослому, возразила Катерина. – Ни в какой подвал ты не пойдешь! Тебе лежать надо, за тобой уход нужен, тебе надо горячую еду кушать, в туалет ходить и мыться. Здесь останешься! Мы справимся!

– Ладно. Тогда завтра уйду, – согласился он на небольшую отсрочку.

– Кто тебя так побил?

– Как кто? – удивился необычайно Тимофей. – Отец, конечно! Кто ж еще? Пацаны, что ли, с другого района? Так пусть попробуют – зубов не соберут, сопливы!

– Как отец?! – ахнула Катька, никогда не сталкивавшаяся с такого рода жестокостью.

– Да я сам виноват! – вздохнул пацан. – Нельзя ему под руку попадаться, когда он градус перебрал! А я не успел свалить, мать прятал, вот и…

Он пробыл у нее четыре дня.

Катерининых сэкономленных денежек им хватило на скудные медикаменты, и на обезболивающий анальгин, и на продукты, самые простые и дешевые. И на запретное всеми строжайшими запретами расточительство – мороженое!

Правда, одно на двоих.

Катерина старательно демонстрировала бдительным соседкам неукоснительное соблюдение своего распорядка дня, покупая конспиративно необходимое им с Тимофеем на обратной дороге из планового посещения музеев. Положенные на день к прочтению страницы обязательной литературы она читала вслух Тимофею.

А еще они разговаривали!

Чудо из чудес! Неведомое доселе девочке Кате!

Никто. Никогда. С ней. Не разговаривал!

Вот не знала она, что можно комуто рассказывать о себе и слушать, что он расскажет о себе, своей жизни, интересах, делах, не предполагала даже, что вот просто так можно поведать о мыслях своих!

Формулировки такой не знала и не владела: «Я думаю…»

А он ее научил!

Он был старше ее на три года.

Он был старше ее на целую взрослую жизнь!

Он был старше ее на знание нескольких взрослых жизней!

Уходя через четыре дня по всем правилам конспирации для нелегалов – в момент выхода Катерины на вечерний моцион, Тимофей повернулся к ней перед дверью и очень серьезно сказал:

– Кошка, ты теперь мне сестра. Думай, как разобраться со своим расписанием, так чтобы мы могли видеться каждый день. Тебя надо очень многому научить, иначе пропадешь. Я теперь за тебя отвечаю.

Чему научить? Почему пропадет? Куда пропадет?

Этого Катерина тогда еще не понимала.

Он единственный называет ее Кошка, он единственный, кому она стала нужна понастоящему, он единственный, кто стал для нее семьей, он единственный, кто спас ее и заставил стать настоящей Катериной Воронцовой!


«Он просто единственный во всей моей распоганой и странной жизни», – подумала Катерина Анатольевна Воронцова, наконец засыпая, умаявшись за день трудами праведными и докучливыми неприятностями.


– Софья, не пугай отца! – возроптал Кирилл Степанович на неожиданное заявление дочери. – Я пребываю в умиротворяющей уверенности, что мы прекрасно обходимся без подростковых выкрутасов и поведенческих ужасов переходного возраста!

– Это не выкрутас, а осмысленное решение! – деловито заявила дочь, откусывая с аппетитом бутерброд.

– О как! – подивился отец. – Значит, ты как бы между прочим, за завтраком, заявляешь, что не хочешь ехать к матери, и утверждаешь, что это осмысленное решение?

– Ты меня неправильно понял. Я не сказала, что не хочу ехать к маме, я сказала, что сейчас не могу ехать.

– Главное, своевременно, – похвалил отец. – Завтра у вас самолет, билеты и визы на руках. Чего бы не передумать!

– Пап, – перешла на серьезный тон нарушительница отцовского спокойствия, – мне надо остаться, а мой билет мы как раз успеем сдать! Макс пусть летит, а я к ним приеду через месяц. Объясняю: мама Гарика предложила ему и мне поработать три недели во французской булочной продавцами и официантами. Это кафе находится рядом с французским посольством, и туда в основном приходят французы. Вот я и попрактикуюсь в языке, а заодно пора учиться зарабатывать.