— Я недостоин такого милостивого внимания герцогини, — возразил больной. — Я — воин, привыкший жить на свежем воздухе, и потому мне здесь гораздо привольнее и здоровее, чем в монастыре. Я останусь здесь.

Гордая герцогиня прикусила себе губы.

— На руках отца Хрисанфа? — спросила она.

— Да, он очень хороший лекарь.

— Не только Хрисанфа, но еще и на руках красивой молодой девушки, которая бросилась передо мною на колени и просила меня доверить ей раненого, — сказал, смеясь, архиепископ.

— Где же твоя сестра милосердия, Хрисанф? Приведи ее сюда; скажи ей, что архиепископ желает ее видеть.

— Какая сестра милосердия? Где она находится? — спросила с удивлением герцогиня.

— Она живет в избушке моей сестры, — ответил ей отец Хрисанф.

«Вот кого мне предпочитают! — думала герцогиня. — Крестьянскую девушку, которая умеет лучше лечить больных, чем я!»

— Альберт, — сказал отец Хрисанф, — приведи Рингильду.

— А это кто такой? — спросила герцогиня монаха, указывая на Альберта.

— Это мой паж, — сказал больной, которому вся эта сцена не нравилась и начинала его тяготить.

Альберт вышел из палатки и пошел звать Рингильду.

— Меня зовет архиепископ и герцогиня? Ну, что же! Пойдем! Моя совесть чиста перед ними, и я их не боюсь, — ответила брату Рингильда и направилась с ним в шатру.

Рингильда вошла в палатку. На ней было одето простое белое льняное платье, напоминающее древнегреческие одеяния. Оно плотно облегало ее стан. Ноги ее были обуты в белые чулки и туфли, сделанные дома из желтой соломы. Белый шелковый кушак, вышитый ею самой серебром гладью, опоясывал ее талию.

Рыцарь dominus Эйлард не спускал с нее глаз. Архиепископ также смотрел на нее.

Она поклонилась с достоинством обоим гостям и остановилась, ожидая вопроса архиепископа.

Герцогиня с трудом скрывала свою досаду. Опять эта девушка становилась поперек ее дороги.

— Поздравляю тебя, Рингильда! Ты достигла полного успеха в твоей заботе о нашем дорогом больном. Скоро ты поставишь его на ноги, — сказал архиепископ молодой девушке.

— Благодарю вас, ваше высокопреосвященство, за ваше милостивое слово, — ответила ему Рингильда. — Но не я, а отец Хрисанф лечил нашего больного. Я же только от искреннего сердца желала ему полного выздоровления и молилась Богу за него.

— Скоро ты постигла науку сердца. Наука послушания тебе совсем чужда, — сказала герцогиня.

— Как это? — воскликнул архиепископ.

— Ведь мы с этой девушкой давно знакомы, — продолжала герцогиня. — Она воспитывалась в нашем монастыре и убежала оттуда!

Рыцарь dominus Эйдард продолжал смотреть прямо в глаза Рингильде. Он был уверен в том, что эта девушка невинна и, если ушла из монастыря, то имела на это какое-либо право.

Рингильда покраснела и опустила глаза.

— Наши монастырские правила строги, и тебя нужно заключить в какой-нибудь отдаленный монастырь, чтобы твое наказание послужило примером для других моих воспитанниц.

— Но, ведь высокочтимая герцогиня хотела остричь ее, как солдата, и вышить кому-то знамя ее волосами, — вмешался отец Хрисанф. — Рингильда хорошо сделала, что ушла из монастыря. Я бы тоже самое сделал на ее месте.

— К воспитанницам нельзя применять правил, годных для монахинь, — вмешался в разговор рыцарь dominus Эйлард.

— Гладьте ее по головке, если вам это доставляет удовольствие, — сказала герцогиня рыцарю. — Но я буду требовать законного наказания за ее побег.

Она поднялась со своего сидения и сказала архиепископу:

— Уйдемте отсюда! Нам нечего тут делать.

Архиепископ Андреас простился с раненым и, проходя мимо Рингильды, смеясь и незлобно погрозил ей пальцем.

Вскоре повозка архиепископа скрылась из глаз встревоженных ее появлением счастливых людей этого мирного сельского уголка.

Видя, что и архиепископ взял сторону Рингильды, герцогиня ни слова с ним не говорила до своего монастыря. Он высадил ее там и поехал дальше. Кунигунда и графиня Галланд следовали за ними.

* * *

Прошла еще неделя, и рыцарь dominus Эйлард встал с постели. Как ясно для него светило солнце, как хорошо ему пели песни птицы; как радостно было у него на душе в обществе Рингильды, которая так искренно и самоотверженно любила его.

Август и сентябрь месяцы стояли теплыми, как июль.

Он, опираясь на руку Рингильды, совершал сперва маленькие, а потом и более отдаленные прогулки. Обоим казалось, что вся природа воспевала их любовь и осень стояла такая необыкновенно теплая, как лето, потому что вся природа праздновала великое для них событие.

Ни один из них не заикнулся о своей будущности, которая их страшила.

Рингильда знала, что ее любовь к нему безнадежна, но все же в сокровенных тайниках своего сердца чувствовала, что этот человек принадлежит ей и что никто не властен отнять у нее его сердца, которое он сам ей отдал.

Когда они вместе совершали маленькие прогулки. Рингильда ему говорила:

— Быть твоей рабой во сто крат для меня ценнее, чем быть богатой и жить в роскоши и славе с другими.

Они шли рука об руку по большой зеленой поляне; солнце в этот раз уже близилось к своему закату.

Обширный пейзаж, окаймленный со стороны ручья густым сосновым лесом, расстилался перед их глазами. Стоял теплый осенний вечер. Воздух был наполнен смолистым ароматом высоких сосен.

Над свежезапаханной землею полей подымался легкий пар; среди зелени деревьев пробивалась кое-где красноватая зелень. На всем царило полное спокойствие. Они шли молча, прислушиваясь ко всем мелодиям наступающего вечера, и им казалось, что вся природа радуется их счастию.

Он ей говорил теперь:

— Я чувствую себя более здоровым и довольным, чем когда-либо. Моя душа возродилась к счастью, потому что ты со мною. Я больше не одинокий человек, до которого никому нет дела.

В лесу у камня протекал ручеек чистой воды, а по берегам его росли темно-голубые большие незабудки.

Они сели на скамейку. Рыцарь dominus Эйлард взял руку молодой девушки в свою руку и поцеловал ее.

— Моя дорогая Рингильда, — сказал он ей, и положил свою голову на ее плечо.

Рингильда покраснела, встала со своей скамейки и пошла к ручью, где она начала собирать незабудка. Он не спускал глаз с нее. Набрав большой букет этих цветочков, она связала его травкой, помочив его в воде, стряхнула сочившуюся воду, и принесла его рыцарю, говоря:

— Посмотри, как эти цветы свежи! Я их собрала для тебя.

Он серьезно и пристально посмотрел в глаза молодой девушки и сказал ей:

— Ты кажется меня боишься, Рингильда! Я теперь в раю. Ты меня любишь; я вполне счастлив твоею близостью, твоим ко мне глубоким чувством, которое светится в твоих глазах. Ты храм, в котором живет моя душа. Мне и этого счастия довольно. Скоро назову тебя своей невестой перед Богом и людьми. Скоро, очень скоро. Я с нетерпением жду этого дня. День и ночь, вблизи или в отдалении, ты одна стоишь перед моими глазами. Мое сердце твое; я тебя люблю больше себя и своей жизни, я не могу тебя забыть, потому что никто не любил меня так, как ты меня полюбила.

Они встали со скамейки и пошли далее. Они шли медленно и незаметно приблизились в монастырю, где жил отец Хрисанф.

— Как бы мне тебе яснее выразить то, что я чувствую, — воскликнула Рингильда. — Слушай.

Они оба стали друг против друга, прислонившись к дереву.

— Когда я в первый раз увидела тебя и ты пристально взглянул мне в лицо, я сознала, что ты обладаешь душевными качествами, которые мне нравятся. Я вычитала в твоем взгляде, какая у тебя чувствительная душа, какою добротою наполнено твое сердце. Вот почему я тебя люблю. Ты мой идеал, алтарь, которому я буду преклоняться до последнего своего вздоха. Если я не буду твоей женой, то буду последней слугой в твоем доме, лишь бы тебя слышать. Каждое твое слово, движение, походка, тень твоя действует на меня, как появление чего-то прекрасного, гармонически-цельного, достойного любви!

Они находились близь монастыря.

— Ах! лишь бы нас злые люди не разлучили! — промолвила Рингильда. — Пойдем в монастырь. Я хочу известить отца Хрисанфа в самый счастливый день моей жизни.

Солнце садилось уже за лес, освещая своим красноватым светом монастырские арки, полные мрака и таинственности.

Послышался колокольный звон, созывающий монахов к вечерней молитве.

Рыцарь dominus Эйлард вошел в церковь, где все монахи молились Богу. Отец Хрисанф находился между ними; он велел послушнику поставить скамейку для рыцаря и Рингильды.

Они молились, прислушиваясь к церковному пению, исходившему-из алтаря. Огни мерцали над алтарем, над которым висела икона Рождества Спасителя мира. Старый монах, стоя на коленях, читал вечерние молитвы, и целый хор ему вторил, отвечая за молящихся.

Рыцарь dominus Эйлард сидел на скамейке, а Рингильда, стоя близь него на коленях, благодарила Бога за его исцеление. Среди молитвы она не могла не мечтать о том, что в скором времени будет стоять с ним у алтаря и отец Хрисанф будет венчать их.

Когда вечерня окончилась, они вышли из церкви и, пройдя галерею, окружающую двор, прошли в монастырский садик. В нем монахи сажали цветы и травы, нужные им для лекарств.

В более отдаленной половине его они хоронили своих усопших братьев.

Вскоре отец Хрисанф присоединился к молодым людям, и все трое сели на скамейку в саду.

— Какое спокойствие, какое счастие наполняет мою душу, отец Хрисанф! — начал рыцарь. — Я никогда не забуду, что вам обязан своим исцелением.

— Не я тут имею какую-либо заслугу, а один Бог. Он этого желал для блага и славы нашей родины, — ответил ему монах.

— Я так полюбил Борнговед и твою воспитанницу, что намереваюсь скоро увезти се отсюда. Ведь она родная сестра моего Альберта?