— Меня-то все время кто-нибудь спасал. Один топил — другой вытаскивал… Ха-ха… Как тургеневскую Му-му.

— Ты кофе пей, горячий… — Придвинула Надя подруге чашку. — Му-му никто не вытаскивал. У меня за десятилетку серебряная медаль. А ведь я тебе часто завидовала… — задумчиво произнесла она, выковыривая мякоть киви серебряной фруктовой ложечкой. Ну, думаю, дает Тинка! Балы во дворцах, тусовки на виллах настоящих миллионеров… Да ещё этот, как его там, телевизионный красавчик с любовью преследует!

Кристина не могла остановить разобравший её пьяненький смех:

— Вествуд меня, значит, домогался?! Слава журналистам-международникам! Слава доблестным патриотам! А как же иначе — стоит только появиться русской «Марусе» (такая у меня в «Карате» рабочая кличка была), и все у её ног! Вперед, комсомольцы — вас ждет Сибирь!».

Кристина выпила залпом полчашки кофе и проглотила тост с икрой, протянутый Надей.

— Да, не просто все же денежки нашему брату достаются… — с жалостью посмотрела на подругу Надя. — Жалеть она любила, это куда приятнее, чем завидовать. — Хоть бабки-то приличные привезла?

Кристина отрицательно покачала головой.

— Думала, что на однокомнатную хватит… Копила, копила, на всем экономила… Мои-то новобрачные в центре квартиру хапнули. Но в нашу «хрущобу» Фил свою бывшую жену с дитем заселяет. Это они решили, когда я в Италии была. Думали, там и останусь… Теперь надо о свое хате думать, но Филек материн говорит, что за двадцать тысяч баксов можно только в Подмосковье отдельную присмотреть или хорошую комнату в коммуналке.

— Двадцать тысяч?! — Надя не верила своим ушам, ощутив новый прилив приятнейшей жалости.

Жалости к слабому, сирому, убогому. Не живучая это порода, вырождающаяся. Наследие совдеповской деловой импотенции — слабаки, сентиментальные олухи.

— Да, ты, Тинка, отличилась… Бескорыстная служба на ниве капитализации. Про тебя только статью в «Московский комсомолец» писать. И то, лет десять назад в рубрике «моральные ценности строителей коммунизма»… Извини, даже здесь сейчас самые провинциальные чувырлы за ночь минимум 500 баксов гребут…

— Мне больше предлагали. — Жуя третий бутерброд, заявила Кристина, не став объяснять подробности. — Пять кусков.

— И что? — изумилась Надя. — Что хотели-то?

— Обычной страсти. Без любви, конечно.

— Как без любви? Нечто новое. Это в чем же тогда страсть состоит?

— Ах, ты не поняла, Надь… У меня язык заплетается… Ну, обыкновенно, трахаться на ночь снимали. А я хочу настоящей любви. Такой, знаешь, захватывающей, необычной.

Надин опешила. Пожав плечами, она запахнула на груди пеньюар.

— Это ты на что намекаешь? На лирику ли на отклонения?

— Извини, Белоснежка, что такие слова употребляю — старомодные. Вышедшие из употребления. Ну, аморе, лав — андестенд?.. Твой жених-то, наверное, влюблен, а?

— Жутко! Не знает, чем ещё ублажить. И ревнив, как мавр! Но однажды… Ой! — Надя залилась радостным смехом. — Однажды мы разбирались, кто с кем чего… ну, завелись… А Витька покачал головой печально так, и говорит: «Угораздило же меня в такое дерьмо втрескаться!» Считаю, отменное признание в любви!

— У меня и такого не было. Нет, конечно, всякие слова красивые говорили, — вспомнила Кристина вчерашнее страстное признание Геннадия. Но… не верю. Не хочу верить. Ладно, у тебя скоро визитеры, а я к бабке собралась. Кристина порылась в сумке и вытащила сафьяновый ларец:

— А это тебе подарок.

Надин ахнула, вытряхнув на стол сверкающие колье и диадему:

— Это что, те самые?!

— Да, считай, музейная ценность. Целый месяц в сейфах римского криминального отдела хранились, принимали участие в судебном процессе в качестве вещественного доказательства… Мне за них, кстати, приличные бабки предлагали любители детективных раритетов. Вот здесь, в центре, пустой глаз — как раз от настоящего бриллианта. Остальные, увы, стразы.

— Ну, девушка, угодила! Это же настоящая сенсация! Мой Новый упадет от восторга. Принимаю в качестве свадебного подарка. Потрясла меня, Тинка!

Надин поцеловала подругу и примерив диадему, глянула на себя в коридорное зеркало.

— Именно этого мне и не хватало!

Черный кофе подействовал как снотворное. В электричке Кристина уснула с приятным чувством удавшейся мести: эту диадему вместе с «голубым принцем» она подарила Санте, а теперь отдала Надьке — освободилась от вещицы, тянущей шлейф воспоминаний. Самых разных и, что, отчасти, самое обидное, трогательных. Никогда теперь она не будет мысленно возвращаться в то раннее утро, когда неслась в Рим по автостраде Солнце с веселым певцом. В салоне пахло сосновыми ветками и звучал его голос. А в душе расцветали надежды переливчатые, летучие, как мыльные пузыри… Потом они остановились у её отеля и Кристина вынесла Санте сафьяновый ларчик…

… Анастасия Сергеевна наскоро обняла внучку у калитки и подтолкнула к дому.

— Хорошо, что протопить успела, заждалась. — Она поставила на плиту чайник, обмахнула тряпкой вытертую клеенку, знакомую — в розочках. Кристине стало совестно. Помимо её жизни, её проблем совсем рядом существовали другие, куда более прозаические и страшные. Какое дело этим огородным бабкам до светских сплетен, показов «высокой моды», мафиозных разборок? Душещипательных романов и волнующих тайн им теперь с лихвой хватало в мексиканских и бразильских телесериалах.

— Спасибо демократам, что дали на старости лет настоящую жизнь посмотреть, да ведь и жизнь не простая штука… Наша докторша Татьяна Леонтьевна после «Дикой розы» весь поселок обегала. Там Веронику Кастро похитили, ну, эту — Розу. И все старухи влежку — никакого валокордина и нозепама не напасешься…

Бабушка, коротко повыспросив у внучки про Италию, с интересом перешла к своим проблемам. Оказалось, что чужеродные Луисы, Хулио, Альберто и Эстебаны стали здесь такими же реальными персонажами, как алкаш Фомка Козловский, терроризировавший нецензурным пением все участки. «Мне сегодня хорошо, мне сегодня весело: моя милка мне на х… бубенцы повесила!» нагло распевал он в праздники, пренебрегая патриотическими песнями.

— На прошлое лето пожаловаться не могу. Одних огурцов тысяч на сто продала, слив было — завались и, конечно, цветочки. — Похвасталась Анастасия Сергеевна.

— А что, наши цветы все идут? Ведь теперь в Москву столько импортных завезли — красота! Розы — на метровых ногах и любых расцветок. У них ведь там теплицы огромные и все на компьютерах.

— А здесь на своем горбу, — то ли с гордостью, то ли с горестью сказала бабка. — Гладиолусы сырость съела, гиацинты обмельчали, подмерзли, что ли. Стебли тонкие, еле-еле соцветия держат. Ты бы мне оттуда хоть какой-нибудь цветок привезла, как у этих, что в киосках торгуют. Семян-то сейчас навезли полно, только редко из них что выходит.

— Природные условия у нас другие: «зона рискованного земледелия»… В Италии этих гиацинтов — как у нас клевера. Правда, правда! А цветы мы с тобой хорошие обязательно посадим. Я ведь пока здесь жить буду.

— Как «пока», — лето, что ли? Мать намекала, что Филимон тебе квартиру подыскивает, но говорит, планы у тебя пока не ясные. — Бабушка поставила персональную Кристинину чашку с медвежонком на боку, уцелевшую ещё из детского набора, и пододвинула тарелочки с пирожками. — Ешь, ешь, твои любимые, с яблочным повидлом и черникой. Черничные пироги меня ещё свекровь печь научила, мол, старинный семейный рецепт. И уж больно мудреный — возле теста даже шуметь нельзя. Оно и сквозняков боится, и перегреву… Я теперь по-своему делаю.

— Вкусно. Люблю, когда начинки много. Как это она у тебя не протекает? — задумчиво рассмотрела Кристина пирожок и тут же спросила. — Ба, расскажи про деда, что расстреляли. Ну, мужа твоего, Алексея Карповича.

— Чего ты вспомнила? Реабилитированный он, все документы есть. Еще при Хрущеве выдали.

— А фамилия его какая? Павлухин — это ведь от твоей свекрови? А её муж кто был?

— Ерунда это все, внучка. В те годы много клеветали и многого боялись, фамилии, созвучные дворянским, скрывали. А теперь наоборот — все, оказывается, князья и графья, Голицыны да Юсуповы. Бородки отпустили и в своем дворянском собрании заседают… Прадед твой был человек интеллигентный, мягкий, царство ему небесное. Да я его и знала-то совсем немного, а потом, когда мужа сослали, как родственника врага революции возненавидела. Сам свекор к тому времени уже покоился на старом московском кладбище. И фамилия под крестом выбита — Шереметьев. Только зря все это, ошибка! Совпадение — и больше ничего! Уж сколько я по начальству ходила, доказывала, говорят: «Вы что, гражданочка, не доверяете компетентности наших органов?..» Будет прошлое ворошить. Ты лучше мне свои планы опиши на что теперь замахиваешься?

— Во-первых, на диплом о высшем образовании. Хочу переводчицей стать и ещё какую-нибудь деловую специальность получить — вроде менеджера, секретаря… Но это уже чуть позже… — Кристина замялась, не зная, посвящать ли бабушку в её прогнозы на материнство.

— Значит, моды показывать больше не будешь? А иностранцам откажешь от ворот поворот? Что так, все, наоборот, туда рвутся. — В бодром тоне Кристины Анастасия Сергеевна почуяла что-то неладное.

— У каждого свое. Мое счастье, видать, здесь. Значит, буду искать. И знаешь, — Кристина обняла бабушку и шепнула в её шерстяную, пропахшую дымом, линялую кофту. — Я тебе скоро правнучка принесу…

После долгих оханий и всхлипов бабушка успокоилась и даже стала уговаривать Кристину верить в светлое будущее. Привела примеры из двух сериалов, где намучившиеся героини все же одевали подвенечное платье, предъявив рожденных в гордом одиночестве сыновей своим любимым. И детишки, уже подросшие и очаровательные, оказывались очень кстати в счастливой молодой семье.

Прошло два дня. Кристина вздрагивала от каждой останавливавшейся поблизости машины. Но Геннадий не появлялся. Она приняла твердое решение деликатно отказать ему и старательно «накачивала» негодование — уж очень была похожа внезапная вспышка страсти русского богача на неожиданные симпатии лже-Стефано, вытащившего из своего пруда озябшую нимфу. Но то, что Геннадий так легко отступился от своих намерений, несколько обижало. Порой казалось даже, что опять проморгала она сдуру нечто ценное. Нельзя же теперь, в самом деле, в каждом разбогатевшем гражданине РФ видеть мафиози, а в любом мужчине, признающемся в нежных чувствах, подозревать корысть?