Татьяна Алексеева - Резанов и Кончита. 35 лет ожидания

Россия, Иркутск, 1771 г.

Непослушное перо то царапало бумагу, то принималось пачкать ее густыми чернилами, а порой и вовсе норовило вырваться из пальцев. Маленький Николка громко сопел, прикусывал от напряжения кончик языка, ерзал на стуле и шмыгал носом, но ни одно из этих средств не могло помочь ему хорошо выполнить возложенную на него работу. Буквы все равно получались кривые и наползали одна на другую, строчки упрямо загибались вверх, а вместо точек в конце некоторых фраз уже расползались уродливые черные кляксы. С трудом осилив четыре строки, мальчик скосил глаза в тетрадь точно так же мучавшегося рядом с ним старшего брата и немного утешился – Саша писал так же коряво, с той лишь разницей, что у него концы строк опускались вниз, а буквы получались прерывистыми, словно бы разорванными на части. Количество же клякс в обеих тетрадках было одинаковым.

Саша, заметив, что брат смотрит на его записи, тоже оторвался от работы и тяжело, по-взрослому вздохнул. С кончика его пера тут же сорвалась небольшая блестящая капля, и на бумаге расплылось еще одно черное пятно. Мальчик протянул было руку к шкатулке с песком, но толку от этого было немного, основная часть чернил уже впиталась в бумагу, почти полностью скрыв под собой последнее из написанных Сашей слов. Николка чуть злорадно хихикнул, но тут и с его пера соскользнула на бумагу капля чернил, и теперь уже ему пришлось поспешно сыпать на страницу мелкий белый песок и тщетно пытаться спасти хотя бы часть написанного текста.

– Оставь, все равно переписывать придется, – голосом обреченного на самые страшные муки человека сказал Саша. Николка молча кивнул, признавая его правоту. И откуда только взялась эта капля, перо ведь уже еле писало, он как раз хотел его снова в чернила обмакнуть! А впрочем, переписывать все равно бы пришлось, и без этой последней кляксы…

Николка отложил перо и посмотрел на громко тикающие на стене часы. Учитель обещал вернуться через десять минут, прошло уже восемь, он вот-вот придет и опять будет ворчать, говорить, что братья никогда ничему не научатся, и требовать, чтобы они переписывали этот десяток коротких фраз снова и снова, пока текст не будет чистым и красивым. Мальчик представил себе, как ему придется в тысячный раз осторожно макать перо в чернильницу и выводить ненавистные буквы, и чуть не расплакался от досады. Ну неужели ему опять, как вчера и в прошлую пятницу, придется переписывать это задание до самого обеда?! Лучше бы его заставили выучить еще что-нибудь по-французски или по-немецки, хоть целую страницу из какой-нибудь книги – вот это было бы интересно, этим он бы занимался с удовольствием хоть весь день! А вот писать…

И учитель, и няня говорили, что писать бывает трудно только поначалу, но после того, как испишешь много-много листов бумаги, рука сама привыкнет держать перо и выводить аккуратные красивые буквы, и никаких сложностей с этим делом больше никогда не будет. Но вот Саша учится писать буквы и слова уже больше года и все равно по-прежнему роняет на бумагу кляксы и делает ошибки. Да что Сашка – даже старшая Настя, которой уже десять лет, терпеть не может писать и часто получает выговоры от учителя! Сколько же еще времени им всем придется учиться, чтобы письмо стало даваться им легко, сколько еще придется ждать?!

Скрипнула дверь, и вошедший в комнату учитель с усталым видом приблизился к столу, за которым сидели братья. Те, предчувствуя очередную нотацию, опустили глаза в тетради и попытались изобразить на своих лицах искренний интерес к учебе. Однако опыта в притворстве у мальчиков было еще меньше, чем в письме, поэтому «ангельские» выражения их лиц не вызвали у их наставника ни капли сочувствия. Правда, отчитывать нерадивых учеников он на этот раз почему-то не стал.

– Перепишите все еще раз и постарайтесь, чтобы хоть клякс поменьше было, – сказал он спокойным и каким-то грустным голосом и тихо, почти шепотом, словно бы обращаясь не к детям, а к самому себе, добавил: – Все равно все это бесполезно…

– Почему бесполезно? – удивленно спросил Николка.

– Да потому что никому ваш красивый почерк все равно никогда не будет нужен! – недовольно проворчал учитель, усаживаясь за стол напротив мальчиков. – Будете какими-нибудь мелкими чиновниками, переписчиками третьих копий, а там каллиграфия ни к чему, и плохонький почерк сойдет. Хотя, если вы будете писать с ошибками, вас и туда не возьмут…

– Почему не возьмут? – не менее изумленно воскликнул Саша. Но учитель уже опомнился, сообразил, что разговаривает с маленькими детьми, и снова вернулся к своему обычному строгому, но при этом спокойному тону:

– Перепишите все еще раз и на сегодня – все.

Он откинулся на спинку стула и стал смотреть в окно, на затянутое тучами зимнее небо и слегка раскачивавшиеся на ветру голые деревья. Братья переглянулись и, не сговариваясь, одновременно потянулись перьями к чернильнице. Николай успел первым – он осторожно обмакнул кончик пера в черное отверстие, дотронулся им до его края, чтобы снять излишки чернил, и начал аккуратно выводить на бумаге первую букву. Саша, поглядывая то на брата, но на учителя, который, казалось, полностью потерял интерес к их уроку, тоже начал писать не менее старательно.

Дело пошло лучше, первая строка у обоих братьев получилась ровной, а следующие, хоть и стали загибаться у одного вверх, а у другого – вниз, все-таки тоже выглядели более аккуратно. И только последние слова мальчики, измученные нетерпеливым ожиданием конца урока, снова написали коряво, завершив страницу очередными кляксами. Однако в целом написанный текст в обеих тетрадях выглядел уже намного лучше, и учитель, заглянув в них, удовлетворенно улыбнулся:

– Вы молодцы, очень хорошо. Завтра продолжим.

– До свидания, месье, – попрощались с ним братья и, едва дождавшись, когда учитель выйдет за дверь, тоже вскочили со своих мест, как всегда, невероятно счастливые, что им больше не надо сидеть неподвижно на жестких и неудобных стульях.

– Почему это он сказал, что из нас только мелкие переписчики получатся?! – выпалил Николка, все еще удивленно хлопая глазами.

– Да, какой-то странный он сегодня… – неопределенно пожал плечами Саша, которому очень не хотелось признаваться младшему брату, что он тоже не понял слов учителя. Николка, догадавшись об этом, разочарованно фыркнул. Однако его любопытство было сильнее гордости, и от попыток выяснить, почему же учитель так плохо о них думает, мальчик не отказался.

– Может, у Насти спросим? – предложил он брату.

– Еще чего! – мгновенно вспыхнул тот. Старшая сестра обычно не упускала случая, чтобы посмеяться над «малышами», как она называла Николку и Сашу, и упрекнуть их в глупости и неспособности понять самые простые вещи. А потому одна мысль о том, чтобы дать ей для этого такой роскошный повод, приводила мальчика в сильнейшее возмущение.

– Ну, ты как знаешь, а я спрошу! – Младший из братьев вприпрыжку побежал к двери. Он уже не мог успокоиться, ему нужно было выяснить все, и ради этого он готов был стерпеть даже насмешки острой на язык и высокомерной сестры.

– Не смей! – Саша погнался за ним, стремясь помешать неразумному брату опозорить их перед девочкой. Догнать шустрого Николку ему удалось только у самой двери. Младший брат уже тянулся к бронзовой дверной ручке, когда старший повис у него на руке и принялся оттаскивать его от двери. Николка сперва попытался вырваться, но хватка у восьмилетнего Саши была крепкой, и отцепить его от себя менее сильному младшему брату не удалось. Тогда Николка, извернувшись, со всей силы лягнул брата ногой. И тут же почувствовал, как его рука выпускает дверную ручку и они с Сашей оба валятся на пол – старший брат, вскрикнув от боли, не удержал равновесия и стал падать, увлекая за собой своего более легкого противника.

– Пусти! – завопил Николка тонким, почти девчоночьим голосом.

– Даже не думай!!! – рявкнул на него в ответ Саша.

– Все равно спрошу!!!

– Только попробуй!..

Драться мальчики умели не слишком хорошо. С самого раннего детства все их попытки выяснить отношения кулаками быстро пресекались сначала няней, а потом – учителями и гувернантками. Даже на прогулках им не разрешалось смотреть, как дерутся уличные мальчишки или дети живших при доме слуг: их сразу же уводили подальше от таких неподобающих сцен, попутно объясняя, что «благовоспитанные мальчики из хороших семей никогда так не делают». Однако Николку с Сашей, да и их сестру Настю тоже, эти воспитательные меры не убеждали, и они всеми силами старались задержаться неподалеку от дерущихся, чтобы посмотреть, как те это делают. А время от времени между ними самими случались яростные и совершенно неподобающие «благовоспитанным детям» стычки.

Так было и сейчас. Братья уже не думали о том, с чего началась их ссора, они почти забыли об уроке письма и неприятно удививших их словах учителя – главным для каждого из них теперь было победить в драке, оказаться сильнее и ловчее. Боролись они упорно, хотя и неумело, смутно помня, как лупили друг друга в прошлые разы и как выглядели драки мальчишек из простых семей на улице. Николка пытался добраться до двери, Саша прилагал все усилия, чтобы не дать ему это сделать. Братья громко сопели и пыхтели, но больше не спорили и не кричали друг на друга, опасаясь, как бы их возмущенные вопли не привлекли внимание кого-нибудь из взрослых.

Увы, все предосторожности мальчиков оказались напрасными. И няни, и воспитатели с учителями, и родители никогда не оставляли их одних дольше, чем на несколько минут, а потому в самый разгар драки дверь, до которой Николка так и не сумел дотянуться, распахнулась, и на пороге показалась их старшая сестра Настя, ее учительница-француженка и – что было особенно некстати – хозяин дома, граф Петр Гаврилович Резанов.

– Так… – сказал он не предвещающим ничего хорошего тоном.