Мы поехали на машине. На красной малолитражке с сиденьями, покрытыми связанными крючком ковриками. Мы тронулись. Она сидела неподвижно. Подняв голову. На первом сиденье. Никогда не меняла скорость. На ветровом стекле магнит удерживает лицо ее сына. Овал, покрытый пластиком. Внизу написано «Господи, отврати от него беды». Господи, отврати от меня это очередное мучение. Дорога казалась бесконечной. Мы ехали на другую сторону земли. Она вела машину очень медленно. Прижимаясь к кромке тротуара. По желтой линии. Ближе к обочине. Она проклинала всех, кто ехал быстрее. Бедняги, мы же не на магистрали! Я сжимала зубы, чтобы не укусить ее. Когда мы наконец добрались до места парковки, я вздохнула, открыв рот. Возблагодарим небеса. Анджелика, хоть один раз постарайся подождать меня. На двери висел звонок с фотографией очень худой женщины. Я позвонила и очутилась в богадельне. Свекровь стояла за мною, позволив мне выйти на открытое место. Она боялась какого-нибудь подвоха. Может быть, нас изнасилуют. Похитят. Там сидели семидесятилетние синьоры. В их окружении я могла считать себя сосущей и лижущей лолитой. Нимфеткой. Меня эти пожилые дамы окружали, как гарнир. Лососи с чешуйчатой кожей, которым придадут силы сатанинские обряды. Скрестив руки, они читали журналы. У них уже все кончено. Они печальны. Трупы в юбке до колена. Анджелика, раз и навсегда, постарайся сесть. Ведь мы не можем стоять как мамелюки. Я уселась, пытаясь отстраниться от всего. Бесполезно. Они вылезали отовсюду, как грибы. Свекровь цеплялась к ним, задавая вопросы. Ей не хватало только зажженной фары, чтобы направить ее в их лица. Я исподтишка рассматривала синьор, ожидавших реставрации. Возможно, в этот полдень был сбор счастливых победительниц «Пятноля». У них у всех был удрученный вид запыленных домохозяек. Жесткие из-за переизбытка лака прически. С такими волосами они могли подниматься на высоту. Они казались воздушными винтами. Они не были обычными женщинами. Они были женщинами-вертолетами. Я уставилась на самую молодую. Если на нее прямо посмотреть, быть может, ей было лет шестьдесят. Я угадывала ее жизнь. Выстраивала ее стропила. Муж. Двое детей. Он ей изменял. Холодноватая. Должно быть, она была красивой женщиной. Я бы запретила эти слова. Рискую каторгой. Какая разрушительная мощь. Итак, Анджелика, если ты решишь остаться, то через тридцать лет ты окажешься в том прелестном местечке, в котором она уже побывала. С волосами-винтами. Пергаментной шеей. Если ты себя не убьешь, то тебе придется побывать там. Один раз тетя показала мне папку с фотографиями. Черно-белыми фотографиями ее молодости. Она в купальном костюме. В вечернем платье. С ребятами. Меня потрясло не то, что я видела ее на ногах, а то, что я узнала, что она была другой. И она была маленькой девочкой. Подростком. Другой. Когда я была совсем маленькой, то думала, что пожилые люди всегда были такими. Они такими родились. С седыми волосами. С морщинистой кожей. Уже с одиннадцати лет я испытывала ужас перед старением. Когда я размышляла об этих неизбежных переменах, то бледнела от страха. Я убегала в туалет, чтобы заслонить себя от вида этих страданий. Сидя в ванной, я избегала зеркала, как будто оно было чумой. Я поворачивалась к нему спиной. Гладила плитки. Я была в ловушке. И мне придется стать развалиной. Женщиной-вертолетом. И от меня, как от старух, уже начал исходить запах вареной ветчиной. Даже самый сильный другой запах не мог перебить его. Я обнюхивала себя, чтобы убедиться, что это пока что не так. Запах вареной свинины испускали поры. Под кожей в засаде сидел Маттео. Я должна была пересилить себя. Крепко держаться. Тщетно не поминать его имя. Он ударил бы ножом мне в спину и был бы вынужден вырвать его. Я не могла позволить себе ошибок. Отвлечений. Подпорок. Мне следовало анестезировать себя. Вколоть в себя в нужных точках жидкость. Лишить себя сознания. Я отхлестала себя по лицу. И вернулась к другим. Я смотрела на землю, чтобы не видеть их. Свекровь уже подружилась со всеми. Она устроила пир. Раздавала рецепты. Ее коронная курица. Советы. Она ни на минуту не замолкала. Вдруг появилась синьорина в белом халате. Жесты как у врача, который может спасти тебя. Удалить рак. Возродить тебя. Она громко позвала меня, попросив, следовать за ней. Она привела меня в подземелье. Повсюду зеркала в рост человека. Ты могла смотреть в них отовсюду и видела свое отражение. Кошмар. Закройте мне, как лошади, глаза шорами. Густая челка. Лететь галопом. Синьорина надела бумажные трусики. Мне пришлось надеть на себя носовой платок с двумя треугольниками и лечь. Должен был начаться восстанавливающий массаж. Я глиняный горшок. Я тревожно снимала с себя одежду. Перед моим лицом голая стена. Отовсюду на меня смотрят железные ружья. Казнь меня ждет. Ну, расслабьтесь. Ложитесь на живот. Ее руки стали ланцетами. Ощупывая меня, она разрезала мою кожу. Я была твердой, как Буратино. Мое тело было из дерева. Я цепенела при каждом растирании. Я становилась металлом. Я не могла переносить, когда она меня трогала. Потом разговор. У вас очень красивое тело. Я должна поздравить вас. Когда она это сказала, я возродилась. Я поставлю ей памятник из чистого золота. Она не массажистка, а спасший меня ангел. Как я полюбила всю ее. Как наслаждалась, когда она прикасалась ко мне. Какая радость переполняла каждый мой мускул. Я смягчалась, используя благодеяния массажа. Я пускала слюни, позволив подушечкам пальцев ласкать меня. О, как я обожаю свое совершенное тело! Какого черта я нахожусь здесь и выслушиваю ее комплименты! Она попросила меня перевернуться. Теперь она могла делать со мной все. Даже содрать с меня кожу. Сияло нежное и прекрасное солнце. Лимонный сок с кусочками льда. И прекрасная я. Она мадонна в белом халате. Я видела горшочки. Целый отряд низких цилиндров, расставленных на мебели. Магическое варево. Некоторое время ими пользовалась и румынка.

Целый год она занималась распространением косметических товаров. Приходили соседки, чтобы намазать свои лица образцами кремов. Она вынимала свой чемоданчик. Объясняла их преимущества. Демонстрировала кремы. У нее была модель. Восемнадцатилетняя девушка для конкурса красоты, которая жила рядом. На ноги она наносила глину. Обертывала целлофаном. Казалось, что клиентки ждут чуда. Они окружали эту всю перемазанную бедняжку. Ждали звонка будильника. У румынки будильник служил таймером. Когда раздавался звонок, начиналась суматоха. Я видела, что они нервничают.

Высказать свой приговор. Прислуга иностранка справлялась с любым недоверием. Она умела продавать. Показывала свою модель. С ее кремами вы все станете свежими. Свершится чудо. Тетя не переносила этих послеполуденных вторжений. Она запиралась на ключ в своей спальне. Молилась Иисусу Христу. Я слышала, как она мучается, читая молитвы. Становилась параноиком. Я делала себе маски из плавников акулы. Чтобы не было морщин. Я их хотела в обмен на свое хорошее поведение. Я сидела рядом с ее клиентками, убеждая их, и они намазывали меня кремом. Я мазала и Мариеллу. Мы намазывали кремом груди, надеясь, что они станут больше. Но я ни на что не надеялась, лежа на топчане, обернутая повязками. После опьянения от комплиментов я начала нервничать. Время от времени мне казалось, что я лежу на мраморе. В мертвецкой. До меня долетал голос моей свекрови. Возможно, это была немного извращенная галлюцинация. Ее «раз и навсегда» кружилось по комнатам. Синьорину в белом халате притягивало ко мне. Мой спутник. Она знала каждый миллиметр моего тела. Я была в ее руках. Особенно когда она положила мне на глаза два кружка из ткани. Она могла заставить меня расплакаться. Шарить во всех уголках моего тела. Пересчитать все недостатки моей кожи. Кто бы ее увидел. Мне было больно, потому что я долго лежала в горизонтальном положении. Кровь не циркулировала в моих ногах. Я уже собиралась подняться, когда она мне сказала, можете идти принять душ. Как будто она читала мои мысли, эта паразитка. Теперь я заново родилась, и мне было наплевать, будет ли она еще говорить чудесные слова. Она меня сосала, прилепившись к моим коленям. Иголкой, которая у нее росла из подбородка. Я села, выпрямив спину. Наконец я была свободной. Мне было трудно держаться на ногах. Как парализованной тете. Меня ввели в длинную и красивую раздевалку. Непохожую на раздевалку в танцевальной школе. С атмосферой концентрационного лагеря. Ее освещали неоновые лампы. В глубине боксы из алюминия и стекла. Одежда клиенток висит в шкафчиках без створок. Туфли выстроились в шеренгу. Я начала их примерять. Одну пару за другой. В каждой из них я немного походила. Вдруг мне захотелось надеть дешевый костюм. Опрятный. Я его выбрала среди всех других. Было понятно, что эта одежда имеет большое значение для хозяйки. Возможно, что самая лучшая хранилась в шкафу. Я представила ее в тихой комнате, на диване подушки в кружевах. Над кроватью распятие. Фотографии умерших родственников. Флакон духов среди всяких безделушек. Покрытое лаком унаследованное от бабушки бюро. Совершенство, достойное усопших. Я надела ее туфли. Ее юбку. Ее блузку. Когда я повязала на шею платок, мои нервы сдали. Этот платок пах магнолией. Запах магнолии. Так же пахло и от моей матери в ту ночь. В ту ночь, когда она мне приснилась и мне казалось, что она здесь. Она вернулась через много лет. В самых гадких моих мыслях она возвращалась в лимузине. Шофер с позументами. Прическа как у американской актрисы. В алмазах. Пудель с бантиками. «Гранд отель» с расстеленной на земле шкурой. У нее американский акцент. Она вернулась такой красивой. Из-за этого она меня и оставила. Чтобы очутиться в раю. Приобщиться к роскоши. Она вернулась, и я страстно ее ненавидела. За ее безжалостность. Эгоизм. За то, что обменяла меня на достойную комедии жизнь. А в ту ночь в моем сне она появилась с усталым лицом. Его изменила слабость. Очень хрупкая. Никакого макияжа. Она выглядела как работница на конвейере. Она лишилась даже наглости. Она ожидала меня у двери с распростертыми объятиями. На свету. Побежденная. Ее согнули неудачи. Я обняла ее. Обнимала и ничего не чувствовала. Никакого гнева. Ненависти. Любви. Никаких намеков на какие-либо чувства. Гладя ее волосы, я ничего не чувствовала. Никакой любви. Никакой ненависти. Никакого гнева. Только запах магнолии.