Но сейчас ее теплота властно притягивала его как человека, которого слишком долго держали на морозе.

13

После часа езды дорожное покрытие кончилось, и они поехали по проселочной дороге. Стены джунглей все ближе придвигались к грузовику. Изменился характер растительности: вместо высоких стройных деревьев их окружали заросли кустарника и густая поросль вьющихся растений, приобретавших в темноте зловещие очертания. «Вот оно, наконец», – подумала Шон. В течение этих двух недель они постоянно будут окружены этими стенами, окажутся внутри, а не снаружи. Высоко над головой, невидимый в темноте, шатер из ветвей распростер над ними свой охранительный свод.

Чувство покоя снизошло на нее после того, как она поговорила с Кейтом и Джейми. Она сожалела о том, что вела себя как безумная, что набросилась на Дэвида. Она не хотела возвращаться к прежнему тону во взаимоотношениях с ним, хотела цивилизованного, а не базарного расторжения их брака. По сжатию его руки, обнимавшей ее за плечо, по мягкости тона, каким он говорил с ней, она почувствовала, что прощена. Дэвид был спокоен.

Робин чутко всматривалась в окружавшую их тьму.

– Здесь такой мрак. Как только Мануэль различает дорогу? – Ей приходилось говорить громко, чтобы перекричать жужжание насекомых.

У грузовика была исправна только одна передняя фара. Выглянув из-за кабины, Шон при свете этой фары разглядела узкую, изрытую колеями дорогу и нависший над ней занавес листвы. Вид был жуткий.

Они едва различали друг друга. По мере того как колеи становились все глубже, им приходилось перемещаться со своих тюков на холодное железное дно кузова, чтобы удержаться в нем при особенно сильной встряске. Шон пересадила Коко себе на колени.

– Можно я еще ее подержу? – спросил Дэвид. Коко охотно пошла к нему. Дэвид умел находить общий язык с животными; он укрыл обезьянку своими широкими ладонями.

После четырех долгих и тяжелых часов поездки грузовик внезапно свернул в кусты, где, казалось, вообще не было дороги. Ветки цеплялись за плечи, листья трепали по щекам. Так они проехали милю-другую, в полном молчании. Шон напрягала мускулы, чтобы противостоять качке.

– Лучше посадим Коко обратно в клетку, – сказала она, беря эльфа из рук Дэвида. Когда Шон запирала клетку, обезьянка посмотрела на нее с укоризной.

– Смотрите, там свет. – Ивен протянул вперед руку.

Размытое пятно света постепенно приобрело форму четырех квадратных окон маленького здания – или чего-то подобного, – но когда они приблизились, Шон увидела, что это были окна каюты лодки. Шатер листвы расступился над ними, и замерцала серебряная луна. Перед ними при мягком свете луны мерцала вода. – Наверное, это Рио-Тавако, – сказала Шон.

Теперь они могли разглядеть лодку. Женщина с длинными черными волосами вышла из каюты, и дверь-ширма снова затворилась за ней. У нее в руках была керосиновая лампа.

– Тэсс? – позвала она.

Тэсс выбралась из кабины и подошла к женщине, которая радостно сжала ее в своих объятиях.

У Тэсс, вероятно, есть какая-то другая жизнь, подумала Шон. В той жизни смягчаются острые углы ее натуры. Как иначе объяснить ту очевидную радость, с какой встречала ее черноволосая женщина?

– Меня зовут Чарли, – сказала женщина, не дожидаясь, пока Тэсс ее представит. Она поцеловала в щеку каждого из них, как будто они были старыми друзьями, и помогла им перенести багаж из грузовика Мануэля на свою лодку.

Лодка была около тридцати футов длиной и в темноте казалась обветшавшей. Палуба, со всех сторон окружавшая каюту, горбилась у Шон под ногами. И все же было приятно чувствовать себя на воде, отдаваясь легкому покачиванию лодки, после долгих часов сидения на железном днище кузова тряского грузовика.

– Вы провели на этой лодке в одиночестве весь вечер? – спросила Робин.

– Я одна на этой лодке уже месяц. – Чарли засмеялась и отвела прядь густых волос от щеки. Она была стройная, но большая грудь и масса черных волос придавали ей внушительный вид. На ней была свободная белая блузка с кокеткой, окаймленной узором из голубых и оранжевых птиц. Темная кожа, огромные черные глаза смотрели приветливо. Она повернулась к Мануэлю. – Поужинаешь с нами, Мэнни?

Мануэль извинился, но, прежде чем уехать, прижал Чарли к себе и крепко поцеловал ее в губы. Она рассмеялась.

– Не забывай о своей жене, – сказала она. – Recuerdate Maria.[1]

Шон хотелось, чтобы он поужинал с ними. Ему придется возвращаться в Икитос глубокой ночью. Она чувствовала себя беспомощной: не зная испанского, она не могла даже его толком поблагодарить. Они смотрели, как он разворачивается, покачиваясь на ухабах и выхватывая из темноты единственной фарой кусты и деревья. Чарли повернулась к ним, ее глаза сияли.

– У меня есть для вас черепаха! – воскликнула она, отодвигая шаткую ширму двери. Керосиновая лампа высветила четыре узкие кровати, покрытые тонкими незастеленными матрасами, по две с каждой стороны каюты. В одном из углов располагалась маленькая печка, на одной из конфорок которой стоял большой котелок. В комнате стоял приятный вкусный запах.

– Вы остаетесь здесь одна? – вернулась Робин к своей теме.

Чарли пожала плечами.

– Здесь меньше опасности, чем в городе. Если понадобится, у меня есть средство себя защитить. – Она кивком головы указала на дробовик, стоявший в углу. – Я люблю одиночество. – Она сняла со стены складной стол и поставила его между кроватями. – Садитесь, – сказала она.

Шон с благодарностью расположилась на одном из мягких матрасов.

– Чему ты улыбаешься? – спросил ее Ивен с другого конца стола. Все повернулись, чтобы посмотреть на нее.

Значит, она улыбалась?

– Я не знаю, – ответила она и почувствовала, что ее улыбка становится все шире. – Просто я довольна. – Слово удивило ее. Может быть, она слишком устала, чтобы волноваться? Или это связано с гостеприимством Чарли или с домашним видом этой ветхой лодки. А может быть, это запах блюда из черепахи заставляет ее чувствовать себя так, будто ей снова десять лет, она сидит на кухне, а отец накладывает ей на тарелку консервированное мясо и рассказывает о животных, которых он вылечил за день.

Чарли поставила на стол тарелки, до краев наполненные супом, в котором плавали большие куски черепахового мяса. Шон поймала на себе взгляд Робин, не решавшейся приступить к экзотическому блюду. Оно не было рыбным в точном смысле слова, но черепаха не была и млекопитающим. После минутного колебания Робин принялась за еду. Это было настоящее лакомство.

– По вкусу напоминает свинину, – сказал Ивен, пытаясь приободрить Робин.

Правда ли у свинины такой вкус? Шон не могла вспомнить.

– Где ты достала черепаху? – спросила Тэсс.

– Подарок от друзей. Помнишь Пакиту и Марко? У них были тут дела, чуть выше по течению, и они принесли мне черепаху и немного фруктов.

Мег во время ужина не проронила ни слова. «Она боится Тэсс, – подумала Шон, – боится сказать что-нибудь не так». Тэсс сидела рядом с Чарли, разговаривая с ней при помощи намеков и обрывков фраз, понятных только им двоим.

Трудно было понять, что их связывает, – Тэсс, с ее холодными руками, и Чарли, всегда готовую рассмеяться.

– Как вы познакомились? – спросила Шон. Чарли и Тэсс переглянулись, Чарли засмеялась.

Лучше бы вам этого не знать, – ответила она.

– Через организацию, – сказала Тэсс.

– Ботаническую? – спросила Шон.

– Политическую, – ответила Тэсс.

Можно и так сказать, – подтвердила Чарли.

– Мы с Чарли входим в организацию, которая борется за права женщин. В Перу они грубо попираются.

Робин вынула свою ложку из супа, она едва дотронулась до него.

– Не заметно, чтобы ваша свобода была так уж стеснена в Перу, Чарли. Вы живете здесь, одинокая женщина в джунглях, с лодкой и ружьем.

– Обладать лодкой и ружьем, – еще не значит обладать равными правами, – вскинулась на нее Тэсс.

Ивен повернулся к Тэсс.

– Это еще не причина, чтобы так набрасываться на Робин.

– Оставь в покое бедную девочку, Тэсс. – Чарли дотронулась до плеча Робин. – Может показаться, что я вольна делать все, что захочу. Но это не так. Со мной нет моих детей, и мне не дозволено даже видеть их. Я развелась три года назад, и моему бывшему мужу присудили опеку над детьми.

– Вы не можете даже навещать их? – спросила Шон.

Чарли покачала головой.

– Мне казалось, что опека всегда присуждается матери, по крайней мере, в Южной Америке, – сказал Ивен.

Чарли кивнула.

– Теперь вы можете себе представить, какой чудовищной матерью они меня считают.

Снова воцарилось молчание. Шон видела неподдельную боль в глазах Чарли и подумала о том, как это противоестественно. Заботливость казалась органически присущим Чарли свойством. Едва познакомившись с ней, Шон почувствовала, что окружена заботой, которой ей недоставало в течение дня. Что могла она сделать плохого своим детям? Била их? Что-то непохоже.

– У вас есть хороший адвокат? – спросил, наконец, Дэвид.

– Несколько.

– Сколько лет вашим детям? – спросила Шон. – Сейчас им должно быть шесть и семь. Обе девочки.

И снова долгое молчание.

– Вы говорите безо всякого акцента. – Ивен переменил тему. – Вы перуанка?

Чарли сказала, что приняла перуанское гражданство, когда вышла замуж за перуанца, но по происхождению она гречанка, родилась в Афинах. Ее семья обосновалась в Нью-Йорке, когда ей исполнилось десять лет.

– Если у меня и есть акцент, то это акцент Бронкса. – Она засмеялась, и они засмеялись вместе с ней. Ее смуглость внезапно утратила налет экзотичности.

Она встала.

– Выпьем немного «Писко»? – предложила она.

– Конечно, – ответила Тэсс.

Может быть, Чарли была алкоголичкой? Но разве этого достаточно, чтобы запретить ей даже навещать своих детей?