Кэт, догадавшись, кто этот человек, ничего не сказала, а Ретт, заметив по ее глазам, что она знает, о ком речь, кивнул головой: – Да, это Дэвид Бредбери. Тебе придется с ним работать.

– Он хороший человек, папа…

– Я это знаю.

Наконец они подошли к машине, и, дождавшись, пока носильщик погрузил вещи Кэт, поехали домой к Ретту.

– Сильно все изменилось? – Ретт посмотрел на дочь, заметив, с каким жадным интересом она смотрит из окна машины. Но она только покачала головой.

– Все по-прежнему.

– И вряд ли, когда изменится, – Ретт улыбнулся ей, – я рад, что ты опять здесь.

Ему хотелось, чтобы дочь снова почувствовала себя хорошо и спокойно дома. Слишком долго жила Кэт среди людей, которые не понимали ее и, в первую очередь, муж.

Машина ехала по третьей Авеню в сторону парка. Кэт видела толпы людей, множество автомобилей, суету раннего вечера, когда люди выходили с работы и растекались по городским улицам в направлении дома.

В воздухе чувствовалось оживление, и даже в тишине машины Кэт могла ощутить его.

– Нигде не встретишь ничего подобного. – Ретт гордо оглянулся вокруг, а Кэт кивнула, соглашаясь, и улыбнулась ему.

– Ты совсем не изменился, папа. И по-прежнему в делах?

– В общем-то, да. Хотя все в жизни должно постепенно меняться, как и мы сами.

Кэт не ответила, она притихла в уголке, продолжая внимательно смотреть в окно. Через несколько минут машина обогнула сквер и остановилась у дома, фасад которого был облицован мрамором. А еще через минуту Кэт поднялась по лестнице в дом отца. Очутившись в солнечной гостиной, она оглянулась вокруг и неожиданно почувствовала себя так, словно после долгого отсутствия вернулась домой. В гостиной стояли обтянутые кожей кресла и мягкие диваны, висели картины со сценами охоты, в простенках стояли шкафы, заполненные редкими книгами, на камине было много медных вещиц, со вкусом подобранных и очевидно дорогих сердцу, огромные окна, совсем не защищенные от солнца, впускали потоки света. Не вызывало сомнений, что в доме живет одинокий мужчина, хотя здесь было уютно и спокойно. Кэт сразу обратила на это внимание. Внизу кроме гостиной находилась жилая комната, столовая и библиотека. Вверху две спальни и кабинет Ретта. В доме была и отделанная деревом кухня, за которой располагалась комната прислуги.

Кэт понравилось в доме отца. Она стояла посреди гостиной, вдыхая родные запахи отцовского табака, его одеколона.

– С возвращением, Кэтти! – услышала девушка знакомый голос и, обернувшись, увидела Джона Морланда, появившегося в дверях библиотеки. Все было как во сне. Ее окружали милые родные люди, перед которыми не надо было притворяться, которые понимают ее и любят такую, какая она есть, а не придуманный ими самими образ.

Мужчины остались в гостиной, а Кэт поднялась в комнату, которую отец приготовил к ее приезду. Она вошла туда и остановилась, потрясенная. Как будто она никогда и не уезжала отсюда, и это был их старый дом, где они были так счастливы всей семьей. В комнате стоял тот же самый спальный гарнитур Кэт, та же самая кровать под прозрачным балдахином, инкрустированные столики, кресла, пуфы, везде расставлены те же самые безделушки, которые ей дарил отец и которые она оставила, когда так спешно сбежала из дома.

Кэт прослезилась от нахлынувших воспоминаний. Она присела к столику, как когда-то, и посмотрела на себя в зеркало. Вместо юной беззаботной девушки на нее из того же самого зеркала смотрела молодая дама с прекрасной гривой черных волос и яркими изумрудными глазами на смуглом лице. Она осталась довольна своим отражением, повернулась спиной к зеркалу и сидела так с минуту, оглядывая знакомые и уже позабытые вещи.

Когда она спустилась вниз, Ретт встретил ее внимательным вопрошающим взглядом: «Ты довольна, девочка?» И она так же без слов ответила ему сияющим взглядом: «Спасибо!»

Скоро в дверь позвонили, и дворецкий впустил кого-то в дом. В гостиной появился Нортон. Не обращая внимания на сидящих мужчин, он внимательным оценивающим взглядом посмотрел на девушку.

– Кэт? – Невысокий, крепкий мужчина с яркими голубыми глазами и седыми бакенбардами шел ей навстречу. Он не был красивым или особенно представительным, но внушал уважение.

– Нортон, – мужчина поклонился. – Рад познакомиться с вами после нескольких месяцев обмена телеграммами. – Они пожали друг другу руки, и Нортон улыбнулся Кэт.

– Если вы не слишком устали, я хотел бы пригласить вас всех на ужин, – Нортон вопросительно смотрел на Кэт, улыбаясь. – Прошу прощения за такой натиск, но нам нужно много чего обсудить. Я знаю, как вы торопитесь вернуться домой. Завтра мы должны встретиться с режиссером и спонсорами, а перед этим я хотел бы поговорить с вами сам, – Нортон извинился взглядом, и Кэт протянула ему руку.

– Я понимаю. Все отлично, и вы правы. Я хочу быстро сделать все, что должна сделать и поехать домой. – Нортон встречался взглядом с Реттом, он хотел знать, в курсе ли Кэт, что ей придется несколько месяцев наездами провести в Нью-Йорке. Но он решил, что не стоит в первый же вечер обременять ее такими заботами. Все станет ясно и просто на следующий день.

– Что касается ужина, я с удовольствием. Папа, Барт, а вы?

– С радостью соглашаемся.

Все четверо улыбнулись друг другу, Кэт на мгновение присела в одно из удобных кресел в стиле Людовика XV. Удивительным ей казалось оказаться снова после всех последних лет в подобной обстановке.

– У нас есть еще немного времени, сейчас я принесу чего-нибудь выпить, – Ретт поднялся и отправился на кухню.

Через час Кэт переоделась, причесала свои черные смоляные волосы, снова надела жемчужно-ониксовые серьги матери. В это время на ней уже было черное шелковое платье. Увидев ее в этом наряде, Ретт подумал, насколько простым стал вкус его дочери. Платье хорошо смотрелось на ней, но в сравнении с роскошными прежними нарядами, это черное шелковое платье было очень скучным.

В 10 часов они пошли в ресторан на ужин. Как только все четверо сели, Кэт ощутила огромное облегчение. Оказалось, что все эти годы она жила совсем в другой атмосфере, а сейчас почувствовала себя, как дома. Ретт взволнованно смотрел на дочь, а она улыбалась ему одними глазами. К ужину заказали икру, телячьи отбивные, аспарагус и суфле на десерт. К концу ужина мужчины попросили принести для себя коньяк и закурили. Кэт сидела, наблюдая за спутниками, наслаждаясь с детства знакомой атмосферой и знакомым запахом. Ей показалось, что прошла целая вечность с тех пор, когда она в последний раз ужинала так, как сегодня. Когда Кэт уже в сотый раз за вечер оглянулась вокруг, она снова пришла в восторг от внешности женщин, их косметики, драгоценностей, одежды, причесок. Все было великолепно, нельзя было отвести глаз, все вызывало восхищение и поклонение. Было приятно смотреть на роскошно одетых женщин, и девушка почувствовала, насколько просто одета она. Неожиданно Кэт поняла, насколько она изменилась за эти пять лет.

После коньяка Нортон сказал, что теперь он должен серьезно поговорить с Кэт.

– Ну, Кэт, что же вы думаете по поводу нашего дела? – Нортон смотрел на нее с удовлетворением человека, преуспевающего в жизни и уверенного в себе. У Нортона было право на это. Ему удалось сделать для Кэт большое дело.

– Я очень взволнована всем этим, Нортон. Но я не знаю всех деталей.

– Вы узнаете, Кэт, узнаете.

И на следующий день она узнала. Очень приличная сумма гонорара, лучший театр на Бродвее, режиссер, ради которого актеры готовы умереть. Кэт уже знала, что это был Бо.

Это был тот крепкий случай в театре, когда обстоятельства складывались очень удачно. Вообще, пьесу вряд ли можно было поставить быстрее, чем за шесть месяцев, но из-за простоты постановки, возможностей театра, единства актеров и режиссера все говорило за то, что она может быть выпущена зрителю через три месяца. Режиссер был уверен, что никто даже из ведущих актеров не откажется играть в этом спектакле. Недоставало единственного – согласия Кэт. Все упиралось в автора.

– Ну? – спросил Нортон девушку в конце этого изнурительного дня. – Давайте сегодня подпишем все документы, и дадим пьесе зеленый свет, мадам. – Нортон смотрел на Кэт и махнул рукой в сторону горы бланков договоров, лежащих на столе. В технической стороне этого дела Кэт не понимала ничего. Единственное, что она реально оценивала – это сумму гонорара, и тот факт, что ей придется все время ездить в Нью-Йорк, пока пьеса не будет поставлена. А мало ли какие события могут произойти за это время, ведь премьера может состояться не раньше Рождества. Все упиралось в это. Кэт казалась уставшей и обеспокоенной, когда Нортон взглянул на нее через стол.

– В чем же проблемы?

– Я не знаю, Нортон… Я… Я должна поговорить с мужем. Не знаю, что делать с ребенком… – Нортон был почти в ужасе. Ребенок? У нее был ребенок?

– Ребенок?

Женщина нервно рассмеялась.

– Трехлетний сын.

Нортон невольно всплеснул руками и снова улыбнулся.

– Приезжайте вместе с сыном, мы найдем ему няню в Нью-Йорке на эти 3–4 месяца, или приезжайте со своей, а после Рождества вы вернетесь домой. Ну, черт с ним, если хотите, привозите с собой и мужа! В конце концов, вам платят столько, что вы можете приехать и со всеми друзьями.

– Я знаю… знаю… не хочу показаться неблагодарной… Но дело в том… мой муж не сможет приехать, он доктор… – Кэт запнулась, глядя на Нортона. – Не знаю. Я боюсь. Я написала пьесу, вот она готова, на этом мое дело закончилось. Я сделала свою работу.

– Что вы сделали? – минуту Нортон смотрел на Кэт пристальным, суровым взглядом. – Вы не сделали ничего. Ноль. Вы написали пьесу. Но если она не будет поставлена, если вы не воспользуетесь своим шансом выпустить ее на сцену, то, моя дорогая, вы не сделали абсолютно ничего. Тогда, может быть, вам лучше забрать пьесу назад в Калифорнию и поставить ее в каком-нибудь местном театре, где никто никогда не слыхал о вас, и ничего не знает о пьесе. – В комнате повисла гробовая тишина после высказывания Нортона. – Разве вы этого хотите, Кэт? Уж насколько ваш отец был против вашего увлечения театром, но сейчас даже он помогает нам убедить вас работать. – Нортон напряженно улыбался, готовый к любым решениям Кэт, а она стукнула кулачком по столу.