Ольга Дашкова - Рецидив

— Ты вроде улетел.

— Вернулся обратно.

— Быстро ты.

Смотрит с недоверием, берет стакан из моих рук, рассматривает его.

— Тебя никто не отравит.

— Да, ага, был один уже такой.

— Что произошло?

— Я не хочу об этом говорить. Я хочу домой.

Жадно пьет воду, я не тороплю, просто смотрю на нее. Вот именно сейчас ей нужна помощь, она прекрасно это знает, но сопротивляется, выпускает шипы и яд, все делает наперекор.

— Домой нельзя, ты знаешь. Я ведь говорил тебе не ходить в клуб. Говорил?

— Морозов, только не ори, голова и так раскалывается.

Садится на диван, ее чуть ведет в сторону, тяну руку, чтоб придержать, но останавливает меня жестом. Гордая, да? Отворачиваюсь, боюсь сорваться на крик, держу эмоции под контролем, но рядом с ней ни одна моя установка не работает. Чертова упрямица.

— Кто был тот человек, что вырубил меня?

— Мой друг.

— Странные у тебя друзья.

— Кто бы говорил о странных друзьях.

Замолкает, видимо у нее у самой нет сил на нашу перепалку, поджимает губы, тут же кривится от боли. А мне самому больно оттого, что чувствует она. Разве такое возможно?

— По коридору ванная, твой рюкзак у двери. Мы на кухне.

Быстро выхожу, снимая пальто на ходу, чтобы не наговорить еще чего лишнего, а так хочется встряхнуть ее за плечи, чтобы вытрясти всю дурь из головы, чтобы поняла, кто ей друг, а кто враг. Кирилл на кухне, что-то читает на экране ноутбука, пахнет едой, понимаю, что так толком и не ел эти дни.

— Бармен — забавный персонаж. Владимир Сорокин, двадцать пять лет, живет один, однокомнатная квартира в том самом Лесном переулке досталась в наследство от бабки. Ничего примечательного, но он несколько раз проходил лечение в психиатрической клинике, лечился от расстройства психики и депрессии.

— Маньяк, что ли, или так, припадочный?

— Скорее, тихий сумасшедший, но в период обострения, как раз в эти периоды лежал в дурке.

— Кого только не бывает.

— Твоя девчонка умеет подбирать друзей.

— Она не моя девчонка.

— Да ладно? А зачем я тогда ее спасал?

— Ты проявил гражданскую сознательность.

Наливаю две чашки кофе, себе и Агате. На плите под крышкой омлет с беконом.

— Ну, пусть будет так. Накорми ее, а то в обморок упадет, вся прозрачная.

— Не упаду.

Мы с Кириллом вместе поворачиваемся, Агата стоит в черном спортивном костюме, в руке телефон, волосы мокрые, собранные в высокий пучок. Лицо и правда бледное, на губе ссадина.

— Мне надо позвонить.

— Поешь, тогда позвонишь. А лучше этого не делать и не включать телефон.

Смотрит волком, если учесть, что мы, можно сказать, ее спасли, ну, не мы, а Кирилл, можно было бы быть и приветливее.

— Садись, — ставлю на стол две тарелку с омлетом, кофе. — И можешь сказать спасибо Кириллу, что он тебя вытащил из дерьма, в которое ты, как обычно, вляпалась.

— Я сейчас вообще встану и уйду.

— Да кто тебя пустит.

Точно, она меня сейчас испепелит взглядом.

— Спасибо. Но я не просила меня спасать.

— Отвезти обратно?

Садится, берет чашку с кофе, подносит к лицу, вдыхает его аромат, прикрыв глаза. Ничего не отвечает.

— Правда, спасибо, — тихо так.

Делает несколько глотков, смотрит на Кирилла, тот кивает головой и снова что-то читает в ноуте. Ест молча, на меня даже не смотрит, но когда тарелка пустеет, все-таки поднимает голову.

— Что дальше?

— Рассказывай.

— Что рассказывать?

— Все рассказывай.

Агата

Глеб смотрит на меня в упор, брови сведены, голубые глаза блестят холодным блеском. Кручу в руках чашку с недопитым кофе, стараюсь не отвести свой взгляд. У нас такая игра детская в гляделки, но я проигрываю. Смотрю в сторону, в большое окно, за которым ночь. Интересно, какое сегодня число и день недели, я совсем потеряла связь со временем.

Очнулась не сразу, сквозь сон слышала голоса, разговаривали двое мужчин, но не могла разобрать ни слова. Уже решила, что это мои любимые братишки Шиловы, я дома или у них, как это часто бывало из-за моих кошмаров и панических атак. Но как только приоткрыла глаза, поняла, что это не так.

Глеб смотрел взволнованно. Что он делает здесь? Ведь он улетел, сам говорил — на пару дней, они что, уже прошли? Может, у меня галлюцинации? А когда он заговорил и спросил, как я себя чувствую, как ни странно, вздохнула с облегчением. Но вместо того, чтобы сказать спасибо или дать понять, что рада его видеть, а ведь я на самом деле была рада, я по привычке включила стерву.

Что мне сейчас ему рассказать, когда он так настойчиво этого требует? Не просит, а именно требует. Я понимаю его, любому человеку нужна ясность. Но что я могу рассказать, когда сама мало что знаю?

Он не сделал мне ничего плохого, а я веду себя, как последняя сука, потому что не привыкла к такому, потому что боюсь, что все хорошее, что мне может дать и дает человек, внезапно закончится, и я снова окунусь в ад. Зачем мне это? Пусть лучше ничего не будет.

После небольшой перепалки с Морозовым и холодного душа голова начала соображать хоть маленько. В зеркало на себя смотреть было страшно: бледное осунувшееся лицо, синяк на скуле, разбитая губа. Хорошо, что в рюкзаке был спортивный костюм и белье, в котором я пришла в клуб, можно было переодеться, а не расхаживать в пропитанной кровью футболке и с голым задом.

Меня даже не волновало, как там тот извращенец и по совместительству бармен Володя, как сильно я его порезала, и что мне за это светит. А он ведь может пойти в полицию, написать на меня заявление. Господи, когда все это закончится?

Смотрю на друга Морозова, сидит в кресле, что-то сосредоточено набирает в ноутбуке. Странный он, неразговорчивый, даже не повернулся ни разу в нашу сторону.

— Что именно ты хочешь знать?

— Все.

— Сколько я спала?

— Почти двенадцать часов.

— С ума сойти. Твой друг и, как уже выяснилось, мой спаситель, только тронул меня за шею, и я вырубилась. Интересно, где такому учат?

— Если ты решила заговорить мне зубы, то не советую.

Морозов смотрит на меня, словно на врага народа, а там, в привате и на моей убогой кухне, он смотрел на меня совсем иначе. Мне захотелось почувствовать этот взгляд снова, даже ладони вспотели. Ловлю себя который раз на ощущениях, что мое тело реагирует на близость этого мужчины, хочется протянуть руку и провести кончиками пальцев по щетине на подбородке. Смотрю на него в упор, прикусываю губу, тут же кривлюсь от боли, а Глеб повторяет мою мимику, словно ему тоже больно.

— Я не понимаю, что ты хочешь услышать. Что именно “все”? Когда родилась и пошла в школу? Или как докатилась до такой жизни, что какой-то долбаный маньяк-извращенец, у которого вся стена обклеена моими фотографиями, говорит о том, что спасет меня? Спасет от всех, от всего гребаного мира и уже приготовил нам уютное гнездышко, даже зубную щетку и полотенце розового цвета.

Стараюсь не сорваться на крик и не повысить голос. Глеб также сканирует меня взглядом, руки на столе сжаты в кулаки.

— Он что-то сделал тебе?

— Что?

— Он тебя тронул?

На скулах играют желваки, он бледнеет, только глаза становятся еще холоднее, так, что мой позвоночник сковывает льдом. Он что, на самом деле переживает о том, что меня мог кто-то тронуть?

— Нет. Я его тронула. Порезала бритвой, нашла в ванной у него. А потом я его толкнула, он так неудачно упал, ударился головой о стол. Думала — убила, но пульс был, и потом он шевелился, значит живой.

Глеб опустил голову, я слышала, как он выдохнул, разжал кулаки. А мое глупое сердце забилось чаще, и уже вместо холода обдало жаром. Может, я простыла? Ведь не могу я так реагировать на этого мужчину.

— Что дальше? — спросил, не поднимая головы.

— Я искала телефон, ключи, но нашла не сразу, долго рассказывать, нашла рюкзак, свой телефон, дозвонилась до тебя, но ответил мужчина. Ключи валялись на полу, но у двери уже были ребята Коваля, я слушала, о чем они говорили. А потом твой друг, и моя отключка.

— Кому ты еще звонила? — снова смотрит, но уже не так зло.

— Никому, — вру, а самой противно.

— Агата, кому ты еще звонила?

— Я же говорю — никому!

— Хорошо, давай по-другому. Как ты оказалась в багажнике “Приоры” с двумя парнями, что остановили мой “Ягуар” и угнали его?

— Я ведь уже говорила.

— То, что ты говорила — пиздеж чистой воды. Ни одно твое слово ничего не стоит. Кто те парни?

Он снова заставляет меня все рассказать о Шиловых, но как я могу предать единственных близких мне людей? Как я могу быть такой крысой с теми, кто был со мной и не дал наложить на себя руки? Кто вообще этот Морозов такой? Сегодня он есть в моей жизни, а завтра уже нет. Я совсем его не знаю, но где-то в подсознании ощущение того, что я знаю его всю жизнь.

Конечно, это был он, я узнала его, но были сомнения. Именно Глеб тогда угнал Мерседес моего отчима со счастливыми тремя семерками, гореть этой суке в аду. Я спала на заднем сидении, мама сказала быстро собираться, что мы уезжаем, взять самое необходимое. Я так крепко уснула после изматывающей тренировки в школе танцев, что не слышала, как нашу машину угнали вместе со мной.

За рулем был парень, а не отчим, бейсболка надвинута на глаза, он сосредоточенно вел машину, сильные руки сжимали руль. Я испугалась лишь первые несколько секунд, а потом только разглядывала его. Странно, но во мне не было страха, я была уверена, что ничего плохого он мне не сделает.

Когда высаживал, а я дерзила, обещал отвезти в бордель, но конечно не отвез бы. Потом, через некоторое время, я винила именно того парня во всех своих бедах. Что если бы не он, мы бы улетели далеко, в другую страну, и мама бы была жива, и эта скотина не тронула бы меня пальцем.