Я почувствовала, что позади меня завозился Джерри, и напустилась на него как фурия, прежде чем он успел ретироваться.
— А тебе придется, черт побери, кое-что мне объяснить…
— Прости, Тресс, клянусь, я пытался дозвониться до тебя еще раз, но телефонная будка в больнице была занята, а мой мобильный вырубился и…
Я в жизни так не злилась. Я дошла до ручки.
— Не вини Джерри, детка, это моя вина. Я отвлекся от дороги на секунду, а потом там кусок дерева подвернулся, или что-то вроде того…
— В следующую минуту — бум, он падает, а я за ним, и — бах!
— И я упал на бок, и следующее, что я помню…
— ЗАТКНИТЕСЬ, ВЫ ОБА!
Мой голос превратился в рев, я сама его не узнавала.
— У вас обоих большие неприятности.
Я схватила Дэна и заметила, как он нахально по-мальчишески подмигнул Джерри, и тогда впервые с того момента, когда я вошла, я осознала, что они оба изрядно пьяны. Это меня добило. Не помню, что я сказала потом, но я помню, что это был кипящий поток сознания, содержавший ссылки на то, что я — не его мать, что они оба, как дети, что я — очень важная персона, которой не нравится, когда ее безо всякой на то причины заставляют тащиться через всю страну, и что я всегда говорила: этот чертов мотоцикл — машина смерти, и Дэн больше никогда на него не сядет. Больше никогда.
Дэн кивал и старался выглядеть раскаявшимся, но я видела, что он подмигивает Джерри, стоявшему позади меня, и на его губах появляется улыбка.
Ненавистные ублюдки. Они еще смеются надо мной.
— Эта рука сломана, Дэн?
Мне нужно было понять, насколько он травмирован, чтобы правильно рассчитать силу удара.
— Нет, просто…
— …сломана. Просто… — встрял его соучастник.
Прямо Аббат и чертов Костелло.
Я буквально топала ногами, настолько я была зла. Я не знала, что мне с собой делать, мне хотелось стукнуть их головы друг о друга.
Потом у меня появилась идея.
— Ладно, — сказала я, — хватит.
Они последовали за мной в гараж, где я схватила молоток с Дэновой полки для инструментов и со всего размаха ударила по мотоциклу, пробив в его боку значительную дыру. Сзади раздался дружный испуганный возглас.
Мне было наплевать. Это было откровением — насилие приносило облегчение.
Я ударила снова. Двое мужчин закричали:
— Нет!
Дэн схватил молоток, в то время как Джерри бросился на колени перед своим возлюбленным «кавасаки» и молил его о прощении за то, что поставил его на пути обезумевшей женщины.
Я повернулась и случайно задела больную руку Дэна.
— Ай! — вскрикнул он.
— Я ДУМАЛА, ЧТО ТЫ УМЕР! — закричала я, а потом со своим передернутым судорогой, злым лицом посмотрела ему в глаза. Так мы стояли мгновение, впившись друг в друга глазами, потрясенные силой эмоций. Я мысленно вернулась назад к нашей первой ночи, когда я не могла поверить, что этот привлекательный незнакомец желал меня; к той бессознательной простоте, с которой Дэн в меня влюбился, и его твердому желанию следовать велению своего сердца.
Если такую женщину, как я, спросить, чего еще ей надо, она всегда что-нибудь придумает.
Но я не хотела потерять Дэна, и я не сознавала, что он мне настолько нужен.
И он не сознавал.
Дэн подошел ко мне и обнял меня здоровой рукой. Даже такой, однорукий, он все равно был сильным.
— Ты можешь мне доверять, детка, я не умру. По крайней мере, не теперь.
Когда он это сказал, я осознала, что, хотя я никогда не доверяла собственным суждениям, я всегда могла полностью доверять суждениям Дэна.
Тогда я поняла, что в моей жизни есть только один человек, которому я могу по-настоящему верить. Мой муж.
Глава сороковая
Джеймс умер во вторник. Я это помню, потому что следила за погодой, ожидая дождя. Все лето яростные бури, бушевавшие так, что я боялась даже выходить из дому, сменялись победоносными солнечными днями, и тогда наш скромный пейзаж становился цветным и ярким. В этот день было не так. Было безветренно и пусто: блеклый день, когда все выглядело так, как всегда. Ни красоты, ни боли, лишь обыденность.
Я помню, что ни о чем определенном не думала, лишь о том, что это самый обыкновенный день, а не бывает дня более обычного, чем вторник, который не о начале, не в середине и не в конце недели.
Джеймс выглядел таким сонным в то утро, что я решила отложить ежедневный туалет и дать ему подремать. В середине утра я дала ему болеутоляющие и засуетилась по комнате, болтая о каких-то глупостях, о кошке Маннелли, которая вытаскивала овощи, что ли. Я стала это делать, только когда Джеймс заболел. Я сделалась болтливой, извергала целые потоки бессмысленной болтовни, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся от его слабости и молчания. Иногда Джеймс поднимал руку, чтобы показать, что я его утомила. Но я могу сказать, что в тот день ему доставляло удовольствие слушать меня. Не мои слова, конечно, а просто звук моего голоса.
На обед я сделала картофельное пюре с беконом и капустой. Джеймс теперь ел очень мало, но я решительно готовила ему диетическую пищу. Каждый день я готовила ему хорошую еду и беспокоилась и ныла, когда он не ел. Я не сдавалась.
В этот вторник я сдалась. Он попросил на обед теплого молока с хлебом. Он, как ребенок, сказал только:
— Мякишей.
Пока я его кормила, я продолжала болтать. Моя глупая словесная ерунда уравновешивала его физическую немощь, отвлекала от унизительных салфеток, и ложек, и жидкой пищи, поэтому я неосознанно сплетничала.
— И вот я говорю Мэри: «Начни заново, и на этот раз с подробностями. Расскажи мне, что он тебе сказал, а потом, что ты ему ответила…»
Я вытерла Джеймсу рот, и тогда он поднял руку и взял меня за запястье.
Я подняла глаза к потолку, чтобы показать ему, что понимаю его. Он просил меня остановиться, пока не сошел с ума, и я замолчала, не договорив.
Джеймс покачал головой и попытался сжать мое запястье сильнее, у него не получилось, и его рука скользнула по моей, но он ее не выпустил. Он хотел что-то сказать, но, казалось, не мог.
— Что? — спросила я и начала перечислять по списку. — Яблочного желе? Чаю? Газету? Хочешь, чтобы я почитала тебе газету? Включить телевизор?
Джеймс отрицательно покачал головой, будто не мог говорить, но его лицо было подвижным, и я видела, что в нем была энергия. Я рассердилась.
— Говори, старый дурак. Скажи мне, чего ты хочешь.
Джеймс откинулся на подушку, закрыл глаза и заговорил. Это был едва слышный шепот, но я ясно его слышала.
— Скажи, что любишь меня.
Я была ошарашена.
Джеймс разрушил то понимание, что существовало между нами на протяжении пятидесяти лет, — наш молчаливый договор. Он был моим мужем, но мое сердце всегда принадлежало другому мужчине. Джеймс это знал. В ту ночь, когда умерла его мать, Джеймс сказал мне, что любит меня. Я так ничего ему и не ответила. С того дня он понимал, что, если уж я не сказала этих слов, чтобы утешить его, я уже никогда не скажу ему их.
Сейчас он умирал, и это было больше похоже на манипулирование, чем на просьбу.
Глаза Джеймса по-прежнему были закрыты, когда он снова повторил свою просьбу: еще тише, как будто самому себе. Повторил вопреки скромности, вопреки надежде, вопреки моей молчаливости:
— Скажи, что любишь меня, моя единственная Бернардина.
Я знала, что он ждет. Из всего, что я когда-либо делала для Джеймса, это было единственным, чего он хотел. Возможно, потому, что он знал, что это было единственным, чего он никогда не получит.
Зазвонил будильник возле кровати, а это означало, что ему пора было принимать лекарства. Мы оба замялись, но перед тем, как я встала, чтобы занять себя, у меня было такое чувство, что мне стоит на мгновение задержаться, чувство, которое шло будто бы и не от меня, будто бы кто-то удерживал меня на стуле.
Я смотрела на этого человека, которого знала всю свою жизнь. Человека, которого я не любила, с которым я прожила дольше, чем со своей матерью, отцом, с ребенком. Человека, который был мне чужим, когда я выходила за него, и который, тем не менее, стал моим самым лучшим другом. Человека, от которого я старалась отгородиться, но который все же знал меня лучше, чем кто бы то ни был.
Я не пошла за его таблетками, вместо этого я осталась сидеть и впервые заметила, насколько он хрупок и истощен. Казалось, что Джеймса уже нет в комнате. В нем не осталось ничего от крепкого, элегантного школьного учителя, солдата, отца, мужа. Все, что осталось, было едва дышащей тенью души, просящей любви. Не спрашивающей, любила ли я его или любила ли я его когда-либо, а просто желающей, чтобы я сказала слова: «Я люблю тебя».
Хотя бы один раз. Этого одного раза было бы достаточно, чтобы освободить его.
В тот момент то, что всю жизнь казалось мне невозможным, вдруг показалось простым. Мне не обязательно было любить Джеймса, чтобы сказать ему, что я его люблю. Мне просто нужно было произнести: «Я тебя люблю».
Джеймс ненадолго закрыл глаза, и его губы в последний раз произнесли мое имя.
В тот момент, когда его не стало, на меня снизошло озарение.
В тот момент, когда я впервые сказала своему мужу, что люблю его, я осознала, что это было правдой.
Я целый час его обнимала и повторяла: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя» — снова и снова в пространство нашей опустевшей комнаты. Я представляла, как душа Джеймса в потоке моих слов уносится в окно и дальше на Небеса. Сколько нужно слов, чтобы донести душу до Небес? Сколько «я люблю тебя»?
Мне должно было казаться, что я говорю это слишком поздно. Но это было не так, и это было моим самым великим откровением.
"Рецепты идеального брака" отзывы
Отзывы читателей о книге "Рецепты идеального брака". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Рецепты идеального брака" друзьям в соцсетях.