Мораг Прунти - Рецепты идеального брака

Майкл уже был женат на одной молодой женщине из зажиточной католической семьи из Нового Орлеана.

В восемнадцать лет эта девушка сбежала в Нью-Йорк в поисках своего счастья, и, как только она прибыла на центральный вокзал, она встретила и полюбила Майкла Таффи. Он отвез девушку домой, где познакомил ее с Морин, которая тут же оценила богатство новой знакомой сына и связалась с ее родителями. Испытав облегчение от того, что их дочь находится в безопасности в обществе респектабельных граждан, эти люди щедро наградили миссис Таффи, оплатив ее дорогу и проживание. Через несколько месяцев девушка забеременела, поэтому быстро организовали свадьбу и назначили приданое. Как водится, с течением времени девушка стала скучать по своей обеспеченной южной жизни. Когда до рождения ребенка оставалось несколько недель, она сказала, что скучает по родителям, и попыталась убедить Майкла поехать с ней назад в Новый Орлеан. Похоже, что к тому времени Майкл устал от капризов богатенькой девчонки и сказал своей матери, что не хочет уезжать из Нью-Йорка. Девушку посадили на поезд до Нового Орлеана, ее приданое семья Таффи забрала с собой, и о разводе не заговорили.

В любом случае для нашего поколения брак, заключенный не в церкви, не имел значения. Единственный приемлемым вариантом брака был тот, что признавался католической церковью, и только с момента заключения такого брака ты мог считаться женатым раз и навсегда.

Когда Морин Таффи приехала в Охамор за наследством своего деверя, она быстро сообразила, что тут можно было поймать на крючок крупную рыбу в лице моей тети Анны, и положила глаз на ее деньги.

Я была приманкой.

Анна подозревала Таффи с самого начала и попросила своих многочисленных нью-йоркских знакомых проверить их. Достаточно было ответной телеграммы, чтобы тетя полностью составила представление о семье Таффи.

Анна рассказала об этом моей матери, и мои родители, отстранившись от нее, наказали ее за то, что она послужила глашатаем дурных вестей. В те времена католический стыд проявлялся довольно странным образом: моя мать винила Анну за то, что та рассказала ей эту информацию, а себя за то, что услышала ее. Мои родители никогда мне об этом не говорили, и я считала, что их молчание объясняется скрываемой любовью ко мне. Они чувствовали себя обязанными рассказать Джеймсу, поскольку он должен был стать моим мужем. Он был знаком со многими людьми, и, если бы он когда-нибудь узнал о Майкле Таффи, это бы уничтожило его доверие к моим родителям. В конце концов он же согласился взять их дочь без приданого. То, что он молчал об этом так долго, говорило о его терпении.

Я не знала, что ранило меня сильнее: известие о том, что Майкл предал меня, или то, что Джеймс все это время знал об этом и скрывал это от меня.

Все это вылилось из него стремительным, желчным потоком. Как мои родители, образно выражаясь, пали на колени от облегчения, когда появился он; какое облегчение они испытали, поняв, что ему дела нет до моей шокирующей истории. Моя мать предложила ему меня как работящую, деликатную подругу. Несмотря на то что Джеймс все же это сказал, я слышала, как дрожал его голос оттого, что он ранил меня. Он помолчал и добавил:

— И ты ею была.

Гнев Джеймса развеялся в сухом воздухе, но я не стала оплакивать его и занялась своими делами.

Поздно ночью я вышла в поле позади дома и, смотря на звезды, попыталась убедить себя в том, что мой муж мог солгать. Я хотела возненавидеть его, но не смогла. Я слишком хорошо знала Джеймса, и его жизнь, полная услужливости и любящей доброты по отношению ко мне в сравнении с жестоким безразличием с моей стороны всегда склоняла чашу весов на его сторону.

Я хотела, чтобы мой Майкл вернулся. Не сам человек — он был настолько далеким, что мог быть и мертвым, — а мечта о нем. Мечта о дерзком, привлекательном молодом влюбленном, с яркими синими глазами и черными, черными кудрями. Я хотела закрыть глаза и увидеть себя в мягком лавандовом платье на травянисто-зеленом холме и моего любимого в дымке передо мной; его глаза в солнечных лучах сияют сапфировыми бликами, чего довольно, чтобы покорить девичье сердце. Я хотела вернуть свежие, яркие краски своей молодости, которые дарили мне мои мечты о любви.

Скоро я состарюсь, и все поблекнет.

Очисти и натри несколько крупных картофелин, затем помести эту массу в решето и выжми из нее воду, но не настолько, чтобы масса была совершенно сухой. На каждую чашку тертого картофеля приходится чайная ложка соли и от четверти, до половины чашки муки. Мне нравится класть поменьше муки, потому что я не люблю, когда тесто слишком густое, но мука является связывающим компонентом, поэтому чем меньше ты ее насыпешь, тем сложнее будет печь оладьи. У них есть отвратительное свойство — они прилипают. Добавь такое количество молока, чтобы оладушек падал с ложки, а не стекал с нее. Нагрей свиное сало или жир на железной сковороде, пока она не задымится, и обжаривай оладьи с двух сторон до образования темной коричнево-золотистой корочки.

Прошлой ночью я чуть дом не спалила, когда жарила эти чертовы оладьи боксти. Жир со сковородки разбрызгивался! Могла ли я придумать какое-нибудь более опасное блюдо для приготовления поздно ночью, когда я была на грани нервного срыва, как сейчас? Что должна приготовить женщина, когда ее муж после восьми месяцев брака грозится уйти от нее?

Я говорю себе, что это просто для работы, но в глубине души я надеюсь, что аппетитный запах жарящихся до золотистой корочки оладушек заставит Дэна нетерпеливо спуститься по лестнице, чтобы устроить позднюю дегустацию. Так он всегда делал, вваливался на кухню и сгребал оладушки с вершины аккуратно сложенной горки. Дэн считал, что все, что я готовила, было для него, и так же считали все, кто приходил ко мне на кухню, и меня это ужасно бесило. По крайней мере, я думала, что бесило. В ту ночь я уже не была в этом так уверена.

Это напомнило мне о бродячем котенке, которого я однажды подобрала на улице перед своим домом. Нам не разрешалось держать животных, поэтому я позвонила в организацию спасения домашних животных, чтобы его забрали. После того как спасатели уехали, я скучала по этому маленькому комочку и гадала, почему я не смогла все устроить так, чтобы оставить себе этого котенка. В течение нескольких последующих месяцев я испытывала это пустое чувство вины до того дня, когда, проходя мимо зоомагазина, я не осознала, что это было вовсе не чувство вины. Просто я хотела завести котенка. Я была одинока.

Сейчас, очевидно, все было куда более серьезно, но принцип остался тот же. Теперь, когда Дэн грозился уйти, я хотела, чтобы у меня был настоящий брак.

Короткий эпизод с Ронаном многое в моей голове расставил по местам, и мое отношение к мужу стало более ясным. Возбуждение, драма, учащенное сердцебиение, щекочущее кожу желание в конце концов были не для меня. Это приводило меня к слишком большому количеству ненужных отношений в жизни и было не более чем временной беспокойной динамикой. Когда твои чувства подвергаются испытанию, ты переполнена этой страстной уверенностью. Чем-то настолько сильным, что это сказывается на твоем теле. Твой желудок сжимается, тебя бросает в жар — и ты думаешь, что же это, если не любовь?

Открою тебе секрет, Тресса, есть такая маленькая вещь. Она называется «секс».

Это можно принять за проявление страсти, но, когда ты разберешься во всей ситуации до самой сути, ты поймешь, что это просто желание секса.

Это десятисекундное откровение разрушило мою идеалистическую фантазию о безумной страсти и заставило меня посмотреть на иногда однообразную, но всегда безопасную любовь замужней женщины другими глазами. Мне потребовалось тридцать восемь лет, чтобы дойти до этого десятисекундного откровения.

Может быть, я расплачивалась за то, что зациклилась на одном, забыв о другом.

Или, может быть, просто нужно было делать выбор. И в этом случае я выбирала Дэна.

Выбрать Дэна было легко и безопасно. Он был честным, на него можно было положиться, и он никогда бы не дал мне пропасть. Каким-то достижимым, будничным образом Дэн заставлял меня чувствовать себя хорошо. Я не всегда испытывала добрые чувства к нему, но я нравилась самой себе, когда была с ним. Он горой стоял за меня. В конце концов, это и было мне нужно. Ото было правильно.

И теперь я все это испортила своим глупым желанием быть «уверенной».

Ночью я не ложилась. Я продолжала готовить, а потом прикорнула на диване, оставив вокруг себя беспорядок. Должно быть, я заснула, потому что меня разбудило присутствие Дэна на кухне.

Дэн — высокий, широкоплечий мужчина, с крепкими мышцами. Обычно он шумит мягко и приглушенно, как звук завтрашнего грома. В это утро что-то клацало, металл стукался о металл, дверцы хлопали. Дэн определенно разогревал приготовленный завтрак, хотя было маловероятно, что он голоден. Даже несмотря на то что это была моя кухня, он имел неясное представление, где что находилось. При мысли об этом я улыбнулась и почувствовала нежность. Если я сохраню это чувство, все, может быть, будет нормально. Может быть, мне удастся выехать из этой беды на колеснице любви.

Хотя, на какой колеснице? Кого я пытаюсь обмануть? Тогда уж на скейтборде, но все равно стоило попробовать.

Я подловила Дэна, когда он взял оладушек с вершины горки. Мягким и солнечным голосом я сказала:

— Эй, дружище, руки прочь.

Дэн посмотрел на меня так, что я поняла — все пропало.

Больше не было невинного, покладистого, безобидного мужа, которым я его считала. Которого, как я считала, я могу позволить себе не любить, потому что он был неисчерпаемым источником невинного восхищения. Это же означало, что он все простит, ведь верно? Я была сложной и страстной, а он? Он был землей для Трессы, он возвращал меня к реальности. Кем ты считала Дэна? Глупым, никчемным дураком?