— Я слышала, как ты поднимаешься. Что-то ты рано сегодня. Случилось что?

— Нет, ничего. Все нормально, мам.

— Я же вижу, что-то случилось. Тебя уволили? Или ты наконец сообразила, что вряд ли стоит посвящать всю жизнь торговле тряпками? Рафаэла, девочка, тебя занесло куда-то не туда.

— Оставь меня в покое.

— Как ты со мной разговариваешь? Что вообще с тобой происходит?

— Да, да, я чокнулась! Слетела с катушек! У меня в этом году спецкурс по тихому помешательству! И успехи грандиозные! Может, даже дадут диплом с отличием! Вот только экзамены сдам! Короче, будь так добра, не мешай мне зубрить! Иди домой.


Все. Ее праву вмешиваться в мою жизнь наст конец. Уходя, она хлопнула дверью. Резко и решительно, что означало: первой мириться она не станет. Я избавилась от матери, по-настоящему избавилась. В общем-то не такой уж плохой день.

13

На следующее утро меня разбудил телефонный звонок. Жерар. Позвонить ни свет ни заря входило составной частью в план его мести. Как выяснилось, у него родилась идея. Ну надо же, хмыкнула я про себя. Поскольку и Лола, и Синди покинули его одновременно, до него вдруг доперло, что он остался без продавца. «Слушай сюда! Поднимай свою задницу и чеши на работу, да побыстрее! Доработаешь до конца месяца, как полагается, а я пока подыщу кого-нибудь поприличней. Учти, платить тебе я не собираюсь. За так поработаешь. И не советую вякать. Помни, что я с тебя глаз не спущу. Только попробуй кинуть мне какую-нибудь подляну, я тебе все кости переломаю. Все. Возражения не принимаются». Отныне мне запрещалось вступать с покупателями в разговоры, разве что с целью впарить им как можно больше свадебных платьев и пластмассовых букетов. Трубку он швырнул, не дав мне вставить ни слова. Впрочем, что бы я ему ответила, ведь никаких вопросов он не задавал. Выходило, что я подписала договор с этим дьяволом. Лола не подавала признаков жизни. Я все еще не могла в это поверить. Горе навалилось на меня каменной глыбой. Боль и пустота. Ничего справа, ничего слева. Не на что отвлечься. Слишком жестокая кара — в наши дни так уже не карают. Но в то же время мне нравилось ощущать эту боль внутри себя как некий чужеродный предмет, как некий пустивший корни росток, который уже не выполоть. Я плакала сухими слезами и, не в состоянии исторгнуть из себя ни капли влаги, все никак не могла наплакаться. Вот что было хуже всего — эти внутренние слезы, которые оставляли нетронутым лицо, но изничтожали душу. Бушевавшее во мне наводнение подмывало устои, заволакивало налетом плесени надежды. Если так пойдет дальше, понимала я, все здание моей веры в людей вскоре обрушится.

Зачем я здесь? Обстановка в магазине совершенно изменилась. Из нее ушло волшебство. Я оглядывалась вокруг, словно в первый раз, и в свете реальности видела вещи такими, какие они есть. Заляпанный ковер, уставшие вечно улыбаться манекены — наверное, им тоже надоело постоянное вранье. О нет, жизнь — вовсе не сладостный сон с неизменно хорошим концом. Жерар теперь безвылазно торчал в кабинете. До меня доносились проклятия, изрыгаемые им в адрес костей, и их сухой перестук, повторявшийся с завидной регулярностью, раз в четыре секунды. Стук, стук, стук. Может, я схожу с ума? Я убила полгода на чокнутую психопатку, объявившую крестовый поход против брака, и что же? Она меня бросила. Даже платья взирали на меня с презрением. Никогда не любила подводить итоги. Но подсчитала, что мне осталось промучиться в этом тряпочном аду еще двадцать шесть дней. Двадцать шесть дней до истечения срока действия моего договора. После чего все придется начинать сначала. Я сама отрезала от себя друзей и семью, поставила крест на профессиональной карьере. Моя предшествующая жизнь была не слишком яркой. Но сейчас меня не покидало ощущение, что я проделала долгое путешествие, из которого вообще не собиралась возвращаться, и, ступив на родную почву, еще не скоро избавлюсь от отвратительного синдрома jet-lag[7]. Мне даже думать было противно о том, что я опять буду сидеть напротив старушки Кароль и рассуждать о переделке мира. Похоже, обратной дороги нет. Во всяком случае, в мои намерения не входило выбивать пыль из своей старой жизни.

Закоулки помещения утратили свой невинный вид. На каждом шагу меня подстерегали воспоминания, горькие, как после разрыва с любимым. За каждым манекеном мне чудился ее подвижный силуэт, отовсюду слышался ее беспричинный смех. Воцарившаяся тишина весила целую тонну. Один колокольчик еще пытался шутить, но от его задорного перезвона на сердце становилось только тягостнее — он лишний раз напоминал, что, кроме него, шуметь здесь больше некому. Даже покупатели утратили всякий колорит. Они приходили, потому что собирались жениться — раз и навсегда. Я села в автобус, не опоздавший ни на секунду. Тоскливо было, хоть вой. Дома сняла со стены картину, но на опустевшем пространстве передо мной возникли не мечты, а воспоминания. Незначительные эпизоды, каждый из которых мне хотелось навсегда зафиксировать на стене, чтобы вся эта эпоха не канула в небытие. Я впервые в жизни страдала от тоски по конкретному человеку. Жалко, что я неверующая, — могла бы помолиться. На рожу Жерара я смотреть не могла без содрогания. Во сне мне являлась Синди, и я лупила ее, эту заразу, что было сил: вот тебе, гадина, посмотри, что ты наделала. И девчонок спасать стало некому. Без руля и ветрил, они будут дрейфовать, пока их не прибьет в тесные квартирки, где нет места мечтам. Лицемерка проклятая! Мелкая душонка, даром что сиськи большие. А ведь как притворялась, как стелилась! «Лола, золото мое!» А сама в это время… Но мещанское нутро взяло свое. Все, что ей нужно от жизни, — это свой домик — плохонький, да мой. Я от души желала ей утонуть в собственном олимпийском бассейне. Изменница, безмозглая дура. Подушка намокла от теплых слез. Я уснула в луже сожалений.

14

В воскресенье рано утром у меня зазвонил телефон. Я услышала на том конце провода ее взволнованный голос. Мы должны срочно увидеться, сказала Лола, и все мои упреки мгновенно рассыпались в пыль. Через полчаса я уже сидела в забегаловке на площади Пигаль и ждала ее прихода. Лола всегда фанатично относилась к своей прическе: по одной укладке можно было прочитать ее прошлое, настоящее и будущее. В тот день она заколола свои мелко вьющиеся волосы в высокий пучок, из которого выбивалось несколько испуганных прядей; удерживала всю эту шаткую конструкцию обыкновенная шариковая ручка. Я без труда прочитала заключенное в ней послание: «Креплюсь из последних сил. Еще чуть-чуть, и сорвусь». Лола рухнула на стул напротив меня и сделала затяжку, такую глубокую, что едва не спалила всю сигарету. Столбик пепла оторвался и упал прямо в стоящую возле ее ног раскрытую сумку, но она не обратила на это ни малейшего внимания.

— Блин, ну, я влипла, ты даже себе не представляешь.

— Почему ты мне раньше не позвонила?

— Потому что! Что я, Жерара не знаю? Он же меня с собаками ищет! На что хочешь спорю — он и за тобой следит. Не сам, конечно, а кто-нибудь из его дружков-приятелей. Можно подумать, ты кино про шпионов никогда не смотрела!

— Не слишком много, — признала я. — Ну ладно, если следовать заветам непогрешимой Мата Хари, что нам сейчас делать?

— Мата чего? А, не важно. Главное для нас — взаимовыручка. Слушай, мне нужна твоя помощь. Я пока прячусь у Лейлы, но долго я там не выдержу. Лейла — хорошая баба, но ее дочку я просто не перевариваю. Они с Лапулей вечно ссорятся. Война в песочнице, блин. Короче, мне надо оттуда сваливать, пока они друг дружке глаза не выцарапали из-за коробки цветных карандашей. Тем более что я не сомневаюсь: первой ударит Лапуля. А мне потом отвечать.

— Ну хорошо, и какую роль ты отводишь мне?

— Очень простую. Помоги мне снять квартиру. На меня в агентствах по найму смотрят косо. И квитанций об оплате у меня нет. Ты — совсем другое дело. Выглядишь как надо, умеешь говорить умными словами. Тебе они точно поверят. А ты просто скажешь, что хочешь снять квартиру на двоих с подругой.

— А не могла бы ты, Лола, объяснить мне, с какой стати я должна всем этим заниматься? Мне кажется, ты не отдаешь себе отчета в том, что ты делаешь с людьми. И знаешь, почему? Потому что ты все время думаешь только о себе. Ты втянула меня в историю с этим антибрачным бом. Я бросила учебу. Я пошла за тобой с закрытыми глазами. А потом ты вдруг исчезаешь и предоставляешь мне выкручиваться самостоятельно. Разгребать бардак, который ты учинила. И вот в один прекрасный день ты возникаешь ниоткуда, жалуешься на трудности и сообщаешь, что это еще не конец, потому что я еще могу тебе пригодиться. Но почему ты так уверена, что я опять побегу таскать тебе каштаны из огня?

Она посмотрела на меня странным взглядом и взяла мои руки в свои. Это, конечно, был киношный жест, но она исполнила его достаточно убедительно, чтобы мне захотелось ей поверить. Она наклонилась ко мне, перегнувшись через пластик столешницы, и погладила меня по щеке.

— Успокойся, пожалуйста. Никогда еще не видела, чтобы ты так нервничала. Честно говоря, тебе это совсем не идет. Послушай, Рафаэла. Все, что ты делала, ты делала добровольно, потому что тебе это нравилось. Я ни к чему тебя не принуждала. Теперь я стала для тебя обузой, и ты хочешь от меня избавиться. Никаких проблем. Просто я думала, что мы с тобой подруги.

Она неторопливо поднялась, бросила на стол несколько монет и сделала вид, что собирается уходить. Я не хотела поддаваться на столь примитивный трюк. Все во мне восставало против ее дешевой игры на моих чувствах. Но в то же время я понимала, что из нас двоих решимости больше у нее. Если я дам ей уйти из этого кафе, то потеряю ее навсегда. Нарочито замедленным движением она подняла с пола свою сумку. И я сломалась.


Два часа спустя мы сидели в такси, куда усадили Лапулю и погрузили вещи, и на всей скорости мчались к моему дому. Лола старательно прятала за напускной озабоченностью торжествующую улыбку. Они с водителем вели разговор об экономике и хором сетовали на несправедливость жизни, стоимость которой растет быстрее доходов. Они даже устроили небольшое состязание, предъявляя друг другу для сравнения свои несчастья. Однако шофер, с парализованной женой и пожизненным кредитом за двушку в неблагополучном пригороде, явно вырвался вперед, не оставив ей надежды сократить расстояние. Мы остановились перед домом османовской[8] постройки, и Лола восхищенно присвистнула. «Ничего себе! Так, значит, здесь ты и живешь?» — «Да». Мраморную облицовку подъезда она изучала с внимательностью наводчика. Мы волокли за собой два чемодана и целую гору пластиковых пакетов, в которые она без разбора покидала свое имущество. Допотопный фен, фотоальбом с наклейкой на обложке «Не открывать», шмотки всех цветов радуги. Я торопилась пронести все это, пока нас не засекла консьержка и не побежала докладывать моей матери, что я устраиваю в доме цыганский табор. А что, подумалось мне, это было бы прикольно. «Первый цыганский табор в Шестнадцатом округе» — и улица, запруженная ободранными трейлерами. Уверена, мои родители это бы оценили.