— Теперь ты ищи дом по этой стороне, а я — по той. Должно быть что-то вроде магазина.

Мы миновали огромное здание кинотеатра, кричащее и безвкусное, исполосованное подтеками, словно не дождь так разукрасил его, а кто-то попросту выжал на него грязную половую тряпку. Проехали пестрящий рекламой пассаж, откуда доносился грохот джаза, многочисленные бары и лавки дешевого платья. Промелькнула свалка — большая воронка от некогда разорвавшейся бомбы, почти доверху заваленная мусором. Тут все еще витал дух смерти: говорили, что в результате прямого попадания бомбы под обломками рухнувшего дома погибло без малого шестьдесят человек. Там, где теперь цепкий вьюнок оплел остатки фундамента и стен, в сумерках, словно призраки, таились боль, страдание и страх. Свалка была огорожена щитами с наполовину отклеившимися листами афиш, напоминавшими фигуры, склоненные в земном поклоне. Лишь одна совсем еще новая афиша держалась на месте и приглашала в местную ратушу на «атомный бал».

За свалкой шли дома пониже, а магазины и лавки были еще более неприглядные и грязные, чем те, что встречались нам до сих пор, и здесь мы наконец увидели то, что искали, — широкие двойные стекла витрины, украшавшие фасад дома в грязно-коричнево-зелено-синих пятнах — окраска, которую почему-то принято называть маскировочной. Во всю витрину протянулась замысловатая надпись: «Автомобильный салон «Марта».

Чармиан, не доехав, затормозила. Она поставила машину в боковой улочке против салона; мы вышли и остановились, обозревая довольно оживленную Хай-стрит, словно некую библейскую гору Галаад с вершины горы Фасги. В правом углу витрины стояла маленькая спортивная машина, окрашенная в ярко-красный и синий цвета; к ней был прислонен щит с каким-то объявлением: должно быть оно предупреждало счастливчика, пожелавшего ее приобрести, что он сможет осуществить свою мечту не ранее чем года через три. Кроме машины, в этой части витрины ничего больше не было. Зато левая ее половина представляла собой невообразимый хаос: автомобильные части, старые мотоциклы, велосипеды, насосы, инструменты и какие-то марсианские комбинезоны из желтой прорезиненной ткани. Стекла были покрыты таким толстым слоем пыли и грязи, что нам с Чармиан с того места, где мы стояли, все виделось словно сквозь пелену тумана.

Был четверг, день, когда в этом квартале магазины закрывались рано. Лишь бар в пассаже, мясная лавка да «Автомобильный салон «Марта», казалось продолжали свою деятельность. Тротуары почти опустели, и редкие прохожие, прячась под зонтиками и капюшонами плащей, спешили укрыться в подъездах. Вдруг появилась девушка лет семнадцати в прозрачном дождевике. Она торопливо засеменила по тротуару, держась поближе к стенам и пряча от дождя непокрытую голову. Ступив на скользкую застекленную решетку, которыми обычно наглухо закрывают оконные ямы глубоких подвалов, она вдруг поскользнулась и, громко вскрикнув, шлепнулась на тротуар.

Из дверей «Автомобильного салона» вышел коренастый парень в комбинезоне и очках, по виду механик. Подскочив к девушке, он грубо дернул ее за руку, помогая подняться, и что-то сказал, поддерживая ее, пока она, тяжело повиснув у него на руке, растирала ушибленную лодыжку. Затем мы увидели, как девушка сняла туфлю и показала парню свернутый каблук. Она, очевидно, просила его приладить каблук, ибо смотрела на парня почти умоляющим взглядом, то-то быстро говорила, жестикулируя, — это было похоже кадр из немого фильма, так как слов мы не слышали. Парень презрительно замотал головой. Девушка, не на шутку, должно быть, повредившая ногу, уронила туфлю и стала снова массировать лодыжку. Парень прислонился к косяку двери и уставился скучающим взглядом куда-то в небо. Девушка подняла туфлю и стала снова о чем-то просить парня: видимо, ей предстоял немалый путь и проделать это в туфле со сломанным каблуком было почти невозможно. Эта картина словно застыла на мгновение в немом кадре, как бы олицетворяя униженную просьбу и безжалостный отказ, отчаяние и каменное равнодушие.

Парень вдруг резко мотнул головой вверх и вниз, презрительно скривил губы и неожиданным мальчишеским дискантом выкрикнул:

— Да заткнись ты! Думаешь, мне больше делать нечего? — (Это именно так и было — парень явно изнывал от безделья.) — Отстань от меня со своим дурацким каблуком.

Перепуганная девушка попятилась от него и, припадая на ногу, торопливо засеменила по тротуару, а парень продолжал выкрикивать ей вслед:

— Давай, давай, поживее!.. — И так до тех пор, пока она почти не скрылась из виду. Тогда он, по-солдатски щелкнув каблуками, лихо отдал кому-то невидимому честь, повернулся через левое плечо, сделал три шага направо, три налево и исчез в дверях магазина «Марта».

— Не могу сказать, чтобы мне нравился этот помощничек Эвана, — с деланным спокойствием тихо промолвила Чармиан, стараясь не показать, что она нервничает.

— А я не могу сказать, что мне нравится район, который он себе выбрал, — ответил я. — Давай-ка предоставим ему самому расхлебывать кашу, которую он заварил, и вернемся домой, пока еще есть время.

— Нет. — Чармиан нервно постукивала носком туфли по тротуару. — Я должна повидаться со своим муженьком.

— Но мы оба изрядно вымокли и продрогли. Если проторчим здесь еще немного, непременно схватим воспаление легких.

— Ну и пусть. Но я все равно должна докопаться до истины. — Меня поразило ее спокойствие. — Идем.

Мы перешли через улицу. Чармиан, изобразив на своем лице светскую улыбку, с решительным видом шагнула в магазин, я последовал за нею. Несколько минут мы были совершенно одни в пустом помещении, ибо механик, должно быть, ушел в заднюю комнату. Мы стояли в грязном и загроможденном всяким хламом помещении; пахло смазочным маслом, резиной и тем дешевым сортом сигарет, которые напоминают по вкусу спрессованный табачный пепел. Магазин освещала только одна лампочка под неожиданно высоким и невообразимо грязным потолком. Прямо под нею, в глубине магазина, тянулся длинный прилавок, по бокам которого, справа и слева, были стеллажи. На прилавке стояла чашка с холодным коричневым чаем, на котором застыла маслянистая пленка густой заварки, и пепельница из розовой жести, полная окурков, рядом лежали дешевый американский журнал в яркой обложке и небрежно завернутая в газету игрушка — маленький ярко-желтый цыпленок.

Чармиан обошла магазин танцующей походкой, негромко напевая, и каблуки ее, казалось, отбивали ритм песенки, которую она мурлыкала себе под нос.

Из задней комнаты, с силой отдернув закрывавшую дверной проем портьеру, с деловым видом вышел уже знакомый нам парень в рабочем комбинезоне. Не удостоив нас взглядом, он сгреб с прилавка завернутого в газету игрушечного цыпленка и снова скрылся в задней комнате, с шумом задернув за собой портьеру.

Мы продолжали ждать. Наконец снова щелкнули кольца портьеры, и перед нами предстал механик, на сей раз преисполненный спокойного достоинства.

У него было бледное, совсем еще мальчишеское лицо, невыразительные серые, словно вылинявшие, глаза и низкий начес светло-каштановых волос. Лицо со странно пухлыми и как будто одутловатыми щеками делало его похожим на какую-то нелепую карикатуру взрослого младенца.

— Я вас слушаю, сэр, — по-военному четко произнес он, распрямив плечи и скосив на Чармиан полный восхищения взгляд; но затем он все же заставил себя снова посмотреть на меня, пытаясь изобразить внимание, что придавало ему суровый и почти сердитый вид.

Но Чармиан легонько оттеснила меня в сторону.

— Я миссис Шолто. Скажите, мой муж здесь?

Парень медленно прикрыл веками глаза, так что сначала они казались лишь наполовину закрытыми, а затем и вовсе опустил их вниз, и короткие светлые ресницы почти легли на щеки. Это было поистине забавное зрелище, он пытался изобразить нечто похожее на глубокое удивление, даже шок — наверное, он сам потом будет рассказывать друзьям: «Вот это был номер! Положеньице, скажу я вам».

Затем он так же медленно поднял веки и, широко открыв мутно-серые, как у новорожденного младенца, глаза, сказал:

— Майор Шолто отлучился на минутку, мадам. Если вам и джентльмену угодно подождать, прошу вас, присаживайтесь. Он скоро вернется.

Парень вышел из-за прилавка, извлек откуда-то два шатких стула и, к нашему удивлению, галантно смахнул с них пыль концом своего галстука.

— Может, хотите чашечку чаю? Чайник на плите.

Мы отказались.

— Если вы не возражаете, — важно сказал он, — я займусь делами…

И он уже готов был снова скрыться за портьерой, как в магазин вошел паренек лет семнадцати-восемнадцати, с семитскими чертами лица и косящим взглядом блестевших, как свежеочищенные каштаны, глаз.

— Не повезло, — заявил он, — все закрыто.

Механик круто повернулся к нему и впился в него взглядом, который должен был, очевидно, испепелить вошедшего.

— Могу я тебя спросить, где ты шлялся столько времени?.. Ты ушел в два часа… — Он с особым ударением произнес последние слова. — А сейчас четверть четвертого. Что ты скажешь на это?

Паренек покосился на нас, и его мягкие губы слегка дернулись.

— А ну иди-ка сюда! — повысив голос, почти заорал механик. — Не вздумай у меня выкручиваться. Я все равно выведу тебя на чистую воду. — Он приподнял портьеру и величественным жестом приказал пареньку пройти. — А ну давай, Морис, побыстрее.

Морис пригнулся и, проходя под рукой механика, как бы невзначай пнул его ногой. Механик вполголоса выругался. Портьера опустилась, за нею тотчас же послышались возня и приглушенный смех. Затем мы услышали звук пощечины и громкий голос Мориса:

— Ах ты, ублюдок чертов! — За портьерой вполголоса выругались, затем все стихло.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала Чармиан, усевшись на стул, удобно скрестив ноги и сложив руки на коленях. — Должна сказать, что в этом заведении все же что-то есть, а?