Элен избрала принцип полного равенства инициативы. Теперь, когда, поссорившись, мы расставались, она более не терзалась сомнениями, позвоню я ей или нет. Она звонила сама, когда того хотела, без всякого ущерба для своего самолюбия.

В любви женщина всегда находится в неравном положении. Условности продолжают существовать и в наши дни: мужчина назначает свидание, он первым признается в любви и первым делает предложение. На танец по-прежнему приглашает мужчина. Только определенного типа женщины (такие, например, как Хэтти Чандлер) могут позволить себе пренебрегать этими условностями. Элен, очевидно, тоже постепенно переходила на эти позиции.

Любые обобщения, когда речь идет о любви и отношении к женщине, неприятно отрезвляют и коробят — они, как правило, вульгарны или претенциозны. Мои обобщения не явились бы исключением. Если я потерпел неудачу, то, должно быть, потому, что вообще избегал обобщать, и особенно там, где это касалось Элен.

Я любил ее; она была обаятельной женщиной, искренней, умной. Однако в то время я абсолютно не способен был ее понять.

Была еще одна сторона ее жизни, не игравшая, как мне тогда казалось, никакой роли и которую я явно недооценил. Причуды отца Элен и ее отношение к ним я считал почти фарсом. Для Элен же все это было очень серьезно, почти трагично. Спустя несколько дней она снова пригласила меня к себе. Она была в отличном настроении, и никто из нас не вспоминал вечер в кафе, когда мы встретились с Эйрли.

Я справился о здоровье ее отца.

— Он в постели, — ответила Элен. — Кажется, небольшая простуда, но все болит. Я обложила его грелками, дала таблетку аспирина, и теперь он вполне доволен.

Услышав мой голос, Стивен Коупленд окликнул меня из своей спальни, и Элен провела меня к нему.

Это была уютная комната, где все было приспособлено для нужд больного. Кровать стояла так, чтобы дневной свет падал слева и удобно было читать, у изголовья на стене — бра под колпаком, рядом с кроватью — тумбочка, а справа на расстоянии вытянутой руки — книжная полка, откуда без особых усилий можно было достать любую книгу.

Но Стивен Коупленд не читал. Он лежал на спине, укутанный по горло одеялами, и его остренькая бородка в стиле Луи Бонапарта потешно торчала из простыней, как птичий клюв. Карие круглые, будто у китайской болонки, глаза ярко блестели, а кончик курносого носа, комично крохотного на широком лице, пылал.

— У вас когда-нибудь бывала простуда? — вместо приветствия спросил он меня. — Мне кажется, у меня простуда. Боли в пояснице, в правом плече и предплечье. И в глазах туман. Как вы считаете, это простуда?

Я спросил, не болит ли у него голова.

— Да, тупая боль, — ответил он испуганно. — Постоянно. А почему вы спросили?

— Потому что это очень похоже на обострение болезни печени.

Мои слова неожиданно обрадовали его.

— Да? А мне казалось, что боли в спине и голова… Ты не собираешься поить нас чаем, Нэлл? Я не прочь выпить чашечку.

— Чайник уже вскипел. Закрой глаза, лежи спокойно — и головная боль пройдет.

— Не нравится мне эта боль в руке, — пробормотал он каким-то глухим голосом, — она все время перемещается то ниже, то выше и отдает в грудь. Словно тупым ножом ударяет. Нет ли у вас вечернего выпуска газеты?

— Да, вот, пожалуйста.

— Почитаю-ка я о горестях мира. Может, позабуду о собственных, — промолвил он слабым голосом и смущенно улыбнулся.

Элен принесла ему на подносе чай, и мы оставили его одного.

Я заметил, что настроение у Элен испортилось.

— Он что-то затевает, я чувствую. Как вы думаете, что он придумает на этот раз? Ну хоть бы сказал, что с ним! Весь ужас в том, что он молчит. Если бы он сказал, какие страхи его мучают, ручаюсь, в девяти случаях из десяти мне удалось бы его разубедить. — Она смущенно усмехнулась, испугавшись, что мне это покажется бахвальством. — Говорила ли я вам, что когда-то мечтала стать врачом?

— Да, кажется, говорили.

— Меня всегда привлекала медицина. Я начиталась медицинских пособий и хорошо знаю симптомы многих заболеваний. К тому же я безошибочно ставлю диагнозы. У меня дар. Не смейтесь, это действительно так.

— Я не смеюсь. Уверен, что это именно так.

— Наш домашний врач тоже такого мнения. Он все время подтрунивает надо мной, и всякий раз, как я приглашаю его к отцу, он прежде всего справляется: «Ну, а ваш диагноз, коллега?» За все время я ошиблась только один раз.

Она, видимо, гордилась, как почти все одаренные люди, именно теми из своих талантов, которые меньше всего имеют отношение к их обычной деятельности и которые, в сущности, им ни к чему. Так, знаменитый писатель может скромно умалчивать о принесших ему известность книгах, но зато до смешного похваляться талантом кулинара, известный спортсмен ни единым словом не упомянет о своих рекордах, зато надоест рассказами о том, как местная газетка тиснула его никудышные вирши. Так и Элен искренне верила, что из нее вышел бы первоклассный врач. Возможно, она была права.

Однако минутное оживление Элен тут же прошло. Она была не на шутку встревожена.

— Я уверена, что отец что-то задумал, — снова повторила она. — Если бы вы знали, как это ужасно! Я сыта его капризами по горло.

— А если вас с ним не будет? — спросил я. — Предположим, вы выйдете замуж?

Щеки ее залил нежный румянец — так отсвет заката окрашивает снег. Растерявшись, она испуганно взглянула на меня, но быстро овладела собой.

— Очевидно, уедет к тетушке Тине — это его сестра. Хотя он счел бы это сущим наказанием впрочем, как и она тоже.

— Ваша тетушка замужем? У нее есть близкие?

— Никого, — ответила Элен с горечью. — Что вы! Она всю жизнь избегала привязанностей и забот. Моя тетушка неплохо пожила в свое время. Оставшись богатой вдовой, она махнула на Антибы, и ее фотографии неизменно украшали страницы иллюстрированных журналов, во всяком случае, она делала все для этого. В свое время она так сорила деньгами, что теперь вынуждена жить очень скромно. И тем не менее у нее прекрасный дом в Шине и так далее. Ах, если бы она только согласилась взять его к себе!

— Ей придется это сделать, когда вы выйдете замуж.

— Я не собираюсь замуж, — резко ответила Элен. Она поднялась и посмотрела на себя в круглое зеркало в золоченой раме, пригладила волосы. Когда она снова заговорила, то голос ее был совершенно спокойным.

— Разумеется, когда-нибудь мне придется об этом подумать. Пока моя работа меня вполне удовлетворяет, но я знаю, что в любую минуту могу потерять к ней интерес. Если Чарльза переведут в другое ведомство, я, разумеется, здесь не останусь. Нет, работа и одиночество — это едва ли меня удовлетворит. Разумеется, я думаю о будущем.

«Разве ты не знаешь, что твое будущее — это и мое будущее? — хотелось мне крикнуть ей. — Неужели тебе нужны слова, чтобы понять это?»

Да, очевидно, слова были нужны. Наша близость, столь богатая чувствами, скупо проявлялась в словах или действиях. Она продолжала казаться мне волнующей игрой — мне, но не Элен.

Если бы я понимал это тогда, я не заставил бы Элен пойти на это унизительное притворство — сделать вид, будто в ее планах для меня нет места.

Из спальни неожиданно послышался голос Стивена.

— Нэлл, зайди ко мне на минутку!

Мы зашли вместе. Стив сидел на постели, лицо у него было красное, взгляд — остановившийся и незрячий.

— Нэлл, я очень боюсь, у меня острая боль в сердце. — Он задышал медленно и тяжело и прижал руку к груди. — Ах! — застонал он. — Опять. Боже мой, что это, Нэлл?

Она села на край кровати, очень спокойная и уверенная.

— Думаю, что это простуда, отец.

— Но со мной такого никогда не было! Обычно небольшая ломота и только, ничего похожего на это. Нет, это что-то другое, Нэлл.

Она пощупала его лоб, проверила пульс.

— Клод, дайте мне, пожалуйста, термометр. Он на комоде.

Я подал ей термометр. Она взглянула на ртутный столбик, опустила термометр в стакан с водой, встряхнула его и сунула Стивену под язык.

— А теперь помолчи немного.

Сама же она продолжала тихонько беседовать со мной, выжидая, когда пройдет положенное время. Стивен вдруг замычал, пытаясь что-то ей возразить, но Элен приложила палец к его губам.

— Нет. Подожди еще немного.

Минуты, пока измеряется температура, могут показаться длиннее минут молчания в День перемирия. Пока мы с Элен ждали, я мысленно поцеловал ее, попросил стать моей женой, женился на ней, и мы отправились через океан в свадебное путешествие: мы бродили по Лувьерскому лесу (почему именно там, в силу каких ассоциаций — непонятно) теплым тихим вечером, когда в свете заката стволы высоких сосен кажутся отлитыми из золота.

Стивен с громким криком выплюнул термометр.

— Ну что ж, — спокойно заметила Элен, — думаю, ты держал его вполне достаточно. — Она посмотрела на термометр, слегка нахмурилась, но тут же лоб ее разгладился. — Пустяки. Чуть повышена, да иначе и быть не может после горячего чая. Завтра утром мы на всякий случай вызовем врача.

Стивен подозрительно и настороженно наблюдал за нею — точь-в-точь старый недоверчивый пес, приглядывающийся к новому почтальону: никак не может решить, стоит ли хватать незнакомца за лодыжку.

— А теперь я тебя хорошенько укрою — бодрым голосом медицинской сестры сказала Элен, — две таблетки аспирина и полный покой. Тревожиться нет оснований.

— Правда? — Лицо Стивена приняло хитрое выражение, а когда мы уже выходили из комнаты, он как бы невзначай заметил: — Говорил ли я тебе, Нэлл, что вчера в зеленной лавке встретил старую миссис Фоссет?

— Нет. Ну и как она?

— Она-то ничего, а вот бедняжка Анна совсем плоха. У нее плеврит.