— Что же с ним в таком случае? — спросила Чармиан с пугающей вежливостью.

— Он нездоров. У него острое пищевое отравление… — Старая леди вся дрожала. Крепко стиснутые руки были иссиня-бледные, как снятое молоко.

— Мама, Эван мертвецки пьян, и вы это отлично знаете. Он возвращается пьяным каждый вечер, и вас это тревожит не меньше, чем меня. Не лучше ли, если мы будем смотреть правде в глаза?

— Он обедал с мистером Паркером. Они заказали эскалопы, и Эван сразу же почувствовал себя худо. Он мучился весь день, ты просто не понимаешь, как ему плохо.

— Его вырвало, вы это хотите сказать? — спросила Чармиан с равнодушием ветеринара.

— О, как ты зла, Чармиан! — воскликнула старая леди, и слезы заблестели у нее на глазах — Ты не должна так говорить о нем. Он твой муж, и он болен. Ему нужна врачебная помощь.

— Сомневаюсь, чтобы Эван согласился показаться в таком виде врачу, — вмешался я.

— Он очень не любит их, это верно. Всегда не любил. Но если бы вам удалось уговорить его.

— Я не собираюсь говорить с ним сегодня, — категорически заявила Чармиан и, собрав грязные чашки, ушла в кухню.

Миссис Шолто посмотрела на меня. В глазах ее были настороженность и вопрос. Она хотела знать, может ли она и дальше играть эту комедию.

— Вам ведь тоже не очень хочется вызывать врача? — сказал я — Вы прекрасно знаете, что он скажет.

Она бессильно упала на стул.

— Это она виновата. Она сделала его несчастным.

— Тогда почему он не дает ей развод?

— Нет! — сказала она — Нет и нет. В нашей семье такого не бывало. Они венчались в церкви, они должны снова научиться быть счастливыми.

— Они никогда не будут счастливы, — сказал я.

— Вы хотите сказать, что она даже не попытается? Вы это хотите сказать? Она нарочно делает его несчастным, поэтому он, поэтому он…

— Пьет, — помог я ей.

Я мог бы сказать ей сейчас все, что думал о ней и ее сыне, о том, почему они ни за что не согласятся выпустить из своих рук Чармиан, но у меня не хватило смелости. Мы не подозреваем насколько мы трусливее, чем сами думаем. Наша способность действовать порой почти равна нулю. Обличение в духе третьего акта драмы столь же претит нам, как и дешевые остроты. Мы только думаем, что способны на это. Не видя миссис Шолто, я думал о ней как о паразитирующей, злобной старухе. Когда же видел ее, то невольно испытывал жалость и трусливо пасовал перед старостью при виде этого дряблого подбородка, резких складок у рта, хрупких, почти бескровных рук. Сама правда отступила бы перед подобной беззащитностью.

— Вы должны остановить его, — сказал я.

— Я никогда не могла остановить его, он всегда делал что хотел. Это вы должны заставить Чармиан вести себя иначе. — И слезы бессильного гнева брызнули из ее глаз. — Она очень, очень злая.

Я понял, что спорить бесполезно, и отправился искать Чармиан. Она снова сидела у кроватки Лоры, еле различимая в полумраке спальни. Она сменила платье на длинный красный халат, и ее черные волосы струились по плечам, как темная вода. Редкие блики света падали на алые складки халата и золотую цепь, которую Чармиан забыла снять, на темные с каштановым отливом волосы, и это напомнило мне полотна Гонтхорста или Сурбарана. Мне вдруг показалось, что Чармиан получает известное удовольствие от драматизма обстановки.

— Я думаю о Хелене, — прошептала она. — Как бы поступила она?

— Ушла бы, вот и все.

— Нет. Что сделала бы она, если бы не могла уйти?

— Все равно ушла бы.

— Не говори так громко, разбудишь Лору. Клод, тебе не следует начинать этот разговор с Эваном.

— Почему?

— Сначала я сама с ним поговорю. Если не поможет, тогда я, может быть, попрошу тебя. — Она минуту-две молчала. Запах парафина показался мне слишком сильным, и я прикрутил фитиль лампы. Громко тикали часы, отсекая время, как удары топора.

— Она все еще продолжает утверждать, что Эван отравился?

— Нет.

Слава богу. Бедная старуха. Теперь она уберет за ним, чтобы Агнес завтра утром, не дай бог, не увидела.

Чармиан устало поднялась, тяжело опираясь на кроватку Лоры. Она потянулась, высоко вскинув руки.

— Лучше уж мне это сделать. Зачем обманывать себя? Ведь никуда не денешься, он мне все-таки муж.

— Что ты собираешься делать?

— Убрать за ним, — сказала она с гримасой отвращения.

— Не смей, слышишь! Лучше уж я. Я не брезглив.

Она запротестовала, но я отправил ее спать, а сам, совершенно подавленный всем случившимся, направился в ванную. Здесь уже было чисто, хотя отвратительный резкий запах еще не выветрился. Мокрый кафель блестел. В углу я обнаружил грязную тряпку, которую Эван забыл выбросить, и, взяв ее кончиками пальцев, вышел в кухню, чтобы бросить в топку.

Вошла миссис Шолто.

— Что вы делаете, Клод?

Я объяснил ей.

— Эван сам все убрал. — На ее щеках вспыхнули темные пятна. То, что Эван пьет, могло огорчать и сердить ее, но не казалось столь постыдным, как то, что в пьяном виде он мог быть грязным или отвратительным. Это было для нее мучительнее всего.

— И тем не менее — сказал я и, захватив чистую тряпку и дезинфицирующий раствор, опять ушел в ванную. Лишь после этого я зашел к Эвану. Он спал, улегшись прямо в одежде на кровать.

— Столько сейчас случаев пищевого отравления, — в отчаянии лепетала миссис Шолто, когда я собрался уходить. — Столько людей стали жертвами. Мне так неприятно, что вам пришлось этим заниматься. Благодарю вас, Клод.

— Если утром ему не станет лучше, пригласите доктора Стивенса, — сказал я.

— Эван еще так молод.

— Он достаточно взрослый человек, чтобы отвечать за свои поступки.

— Вы, должно быть, считаете, что я не понимаю.

— Я знаю, что вы все понимаете, и мне вас жаль. Но…

— Вам жаль меня? — вдруг перебила она. И легкая ироническая усмешка мелькнула на ее губах.

— Да, жаль. Но жалости не станет, если вы не поможете Чармиан.

— Что я могу сделать?

— Уговорите Эвана дать ей развод.

— Нет, — сказала она твердо и совершенно спокойно, словно теперь все зависело только от нее. — Я никогда этого не сделаю.

И словно назойливого коммивояжера, она выставила меня на лестницу, закрыла за мною дверь и, как бы окончательно закрепляя свою победу, накинула цепочку.

Как всегда, когда невзгоды Чармиан особенно удручали меня, я искал утешения у Элен. Мы ужинали у Гвиччоли, и я наконец рассказал ей все о себе, Мэг и Сесиль.

Она выслушала меня молча и лишь потом с тревожным любопытством спросила:

— Можно ли, потеряв в молодости любимого человека, потом забыть эту потерю?

— Не знаю. Раньше мне казалось, что это невозможно.

Она не смогла скрыть радости, на мгновение осветившей ее лицо. Затем оно снова стало серьезным.

— Знаете, я видела Сесиль Арчер.

Я совсем забыл, какой известностью пользовалась в свое время Сесиль. Мне показалось невероятным, что Элен могла что-либо знать о ней и, более того, видеть ее.

— Неужели? Где же?

— Я хорошо помню: мне было восемнадцать, это был день моего рождения, и дядя повел меня на какой-то большой утренний концерт. Я помню Грэйси Филдс и Эдит Бэйкер. Помню только их и еще Сесиль Арчер. Она произвела на меня огромное впечатление, и я долго потом мечтала стать певицей мюзик-холла. Она была очень небольшого роста, правда?

— Да, пять футов, два или три дюйма.

— Темно-рыжие волосы, алое платье и никаких украшений. Она пела какие-то остроумные, хлесткие куплеты высоким, тонким голосом. Очень странный голос, сначала он мне не нравился, а потом… Сколько лет ей было тогда?

— Лет двадцать пять, должно быть. Она была в зените славы.

— Она была просто великолепна! — воскликнула Элен, и я знал, что она искренна, что это сказано не для того, чтобы сделать мне приятное. — Какая-то необыкновенно подкупающая манера петь — она была где-то далеко от меня, на сцене, и пела не для таких, как я, восемнадцатилетних дурочек, и тем не менее мне казалось, она могла бы быть мне подругой, могла бы помочь мне, например, выстирать блузку или что-нибудь в этом роде.

Ее слова доставили мне искреннюю радость.

— Как она была бы счастлива слышать это.

— Я не ошиблась? — спросила Элен. — Она действительно была такой?

— Не знаю. Как ни странно, но я очень мало ее знал. Ей были уже известны и слава и поклонение публики, но, мне кажется, вы в ней не ошиблись.

Она явно колебалась, прежде чем задать следующий вопрос.

— Ваше чувство к ней прошло?

— Да, — ответил я. — Оно прошло гораздо раньше, чем я сам это понял. Но память — это словно старый любимый плащ. С ним расстаешься с трудом. — И тут я вспомнил. — Моя сестра обожала Сесиль.

— Чармиан была тогда совсем еще ребенком, не так ли?

— Да. Но они часто виделись. Сесиль жила отдельно, когда ее отец женился на Хелене, но часто бывала в отцовском доме. Я думаю, Чармиан лучше, чем кто-либо, могла бы подтвердить или опровергнуть ваше впечатление о Сесиль.

— Как вы думаете, она согласится позавтракать со мной, если я ей позвоню? Я давно хотела спросить вас об этом. Она бывает свободна днем?

— Да. До последнего времени она держала няньку, но, когда Эван стал пить, ей пришлось отказаться от постоянной прислуги и взять приходящую.

— Мне не стоит расспрашивать об Эване?

— Лучше не надо. Насколько я знаю Чармиан она, очевидно, сама захочет вам все рассказать.

После ужина мы побродили по Сент-Джеймс-парку, полюбовались отражением луны в озере. Элен попал камешек в туфлю, она сняла ее и вытряхнула, держась за мое плечо, чтобы не ступить ногой в чулке на гравий дорожки. Я привлек ее к себе и крепко обнял. Она повернула ко мне свое слегка удивленное лицо, и тогда я поцеловал ее в губы.