Рено, следуя за эмиром, дошел до края огромного ковра. Остановившись, он вежливо поклонился, но не преклонил коленей, как преклонил бы перед христианским королем, и, выпрямившись, осмелился посмотреть султану в лицо. Аль-Назиру Юсуфу исполнилось тридцать. Его продолговатое лицо казалось еще более удлиненным благодаря раздвоенной бородке, темные брови сошлись в одну линию, темные глаза глубоко запали. Опершись локтем на колено и положив подбородок на ладонь, он задумчиво смотрел на приближающегося к нему христианского рыцаря, с которым он так необычно обращался.

Рено поискал глазами переводчика, но малик в нем не нуждался.

– Мой верный эмир Шавшан задал тебе вопрос, на который ты ему не ответил. Он спросил тебя: «Кто ты?»

– Эмир сказал неправду. Я ответил ему.

– Неполно и уклончиво. Имя твоего отца названо неточно, и ты не захотел назвать имя твоей матери.

– Не стану спорить. Но если ты властен над моей жизнью и смертью, то прав на мои воспоминания и на мое происхождение у тебя нет. Молчание – последнее богатство узника.

– Хорошо сказано. Абу Саид, который был большим мудрецом и большим поэтом, написал: «Лишь молчание – сила, все остальное – слабость». Но он сказал и другое: «Молчи со всеми, но только не с другом».

– Другом? Ты оказываешь мне большую честь, сеньор. Я хотел бы знать, почему ты решил, что мы с тобой друзья?

Промолчав в ответ, аль-Назир Юсуф трижды хлопнул в ладоши, и Шавшан подошел к двери, встречая старую женщину, которая вошла, прихрамывая и опираясь на костыли. Одета она была в черное, с плотным покрывалом на голове, которое обычно носят дочери ислама, но мусульманкой она не была… На бледном морщинистом лице выделялись выцветшие глаза, которые когда-то были голубыми и до сих пор хранили какой-то ледяной отсвет. Однако слабое на вид существо дышало энергией: поклонившись султану, старуха заковыляла к Рено, остановилась перед ним и вперилась в него пожирающим взглядом.

– Он отказывается сказать, кто он такой, – сказал малик, обращаясь к старухе. – Может, ты ему скажешь, кто ты?

Глаза старухи внезапно наполнились слезами, но она не отвела их от Рено.

– Меня зовут Амина, – сказала она дрожащим от волнения голосом, – я родом с Кипра. В 1204 году я взяла на руки и вскармливала своим молоком последнюю дочь, которую родила королева Изабелла. Ее звали Мелизанда де Лузиньян Иерусалимская, и больше я с ней не расставалась. Я последовала за ней в Антиохию после того, как она вышла замуж за Боэмунда Кривого. Я была с ней и тогда, когда она втайне родила мальчика и его нужно было спрятать…

Комок подступил к ее горлу, и она всхлипнула, но Рено, еще до того, как она назвала свое имя, понял, что перед ним стоит та, что спрятала младенца от гнева Боэмунда и привезла, рискуя собственной жизнью, в Тортозу, передав тамплиеру по имени Тибо де Куртене… И больше не думая о том, смотрит на них кто-то или нет, Рено крепко обнял свою спасительницу и заплакал вместе с ней…

Сердца их переполняла радость, и они молча держали друг друга в объятиях, ведь теперь разорванная цепочка соединилась вновь. Прошло немало минут, прежде чем Рено спросил:

– А мама? Она жива?

– Нет, к сожалению. Эта минута искупила бы многие ее страдания! Боэмунд, не ведаю как, узнал, что произошло в его отсутствие. Когда я вернулась, он подверг меня пыткам, чтобы я во всем призналась, и моя любимая госпожа ради того, чтобы спасти меня, сама призналась ему в своем грехе. Он убил ее… своими собственными руками. А до того, как это случилось, моя госпожа сумела устроить мне побег, несмотря на мои переломанные ноги, и я нашла убежище в Алеппо под крышей того, кого она так любила…

– Аль-Азиза Мухаммеда, моего отца… И твоего тоже, – с важностью завершил рассказ Амины малик. – Спасибо, Амина! Иди отдохни, твое путешествие было долгим. А ты, брат мой, садись со мной рядом, и мы с тобой поговорим.

– Погоди! Дай нам еще минутку, – умоляюще проговорил Рено. – Я хочу знать, жив ли еще Боэмунд Кривой.

Но Шавшан уже увел Амину, и вместо нее ответил аль-Назир Юсуф:

– Да, но не к своей чести. Он служит теперь монголам. Хан Хулагу стал теперь его господином. Оставь его наедине с собственным стыдом. Когда-нибудь его кровь обагрит клинок. А ты сядь, отдохни, приди в себя.

Потрясенный встречей, Рено приблизился наконец к нежданному брату и уселся на желтые подушки. По хлопку султана дюжина слуг вошли, неся серебряные подносы со всевозможной снедью и сладостями и поставили их перед хозяином и гостем. Рено омыл руки душистой водой, подождал, пока слуги оставили их одних, и только тогда спросил:

– Как ты догадался, кто я такой?

– Тебя узнал Шавшан. Ты не можешь этого знать, но ты – живой портрет нашего отца, только со светлыми волосами. Шавшан сказал мне об этом, и когда мы узнали твое имя, то послали за старой Аминой в Алеппо, где ее поселил наш отец. Давай теперь поедим, а поговорим позже.

Они ели в молчании, выказывая уважение к пище и еще потому, что негоже говорить с набитыми ртами. Рено пытался понять, какие еще подводные камни сулит ему его новое положение. Подумать только! В его жилах течет та же кровь, что и в жилах аль-Назира Юсуфа, и султан принимает его с удивительной деликатностью, ни словом не обмолвившись о пропасти, которая разделяет мусульманина и христианина. Однако нужно было воспользоваться благоприятным стечением обстоятельств и попытаться защитить Санси.

Отведав, как подобало, всех блюд, Рено вытер руки шелковой салфеткой, поблагодарил хозяина за еду и застыл в ожидании. Ждать ему пришлось не слишком долго. Полузакрыв глаза, малик тоже молчал какое-то время, в задумчивости поглаживая усы. Наконец он заговорил:

– Как мы поступим с прошлым, что встало вдруг перед нами? Забудем о нем и будем продолжать наши отношения?

– О чем ты?

– О будущем, которое ждет нас впереди. Как ты себе его представляешь?

– Может быть, оно продлится недолго или же будет бесконечным, в зависимости от того, какое ты примешь решение. Я твой пленник.

– Твое будущее зависит только от тебя, раз мы с тобой родились от одного отца. Теперь ты можешь мечтать о чем угодно… Ты можешь даже стать королем Иерусалима… Если примешь Закон и поклонишься пророку, да будет свято его имя во веки веков!

– Представь, хоть на секунду, себя на моем месте, о великий султан! Как бы поступил ты? Ты бы отказался от своего прошлого? От своей веры? От своего бога?

– У всех у нас один бог. А король? Я сказал тебе, что ты можешь им стать. В том самом городе, который тебе дороже всех на свете!

– Как я смогу царствовать в городе, если отрекусь от того, кого положили там во гроб? Ты благороден и чист душой в отличие от многих других властителей, которым нет дела до родственных уз, и они не задумываясь избавились бы от столь неуместного брата. Но ты, рожденный от мусульманской принцессы…

– Моя мать была рабыней-туркменкой, но это не имеет никакого значения. Значим только отец!

– Но не для меня! И не потому, что моя мать была принцессой. Она страдала, она любила, она умерла из-за любви. Я думаю, нам лучше забыть о том, что нас роднит, и вернуться к тому, с чего мы начали.

Аль-Назир Юсуф не мог скрыть своего изумления.

– Ты хочешь снова стать моим пленником? Ты что, лишился разума?

– Я хотел бы его лишиться, и тогда воля небес, люди, вещи – ничего не имело бы для меня значения… Но я не откажусь от свободы, если ты захочешь мне вернуть ее. Вернее, не так! Если ты хочешь, чтобы я благословлял тебя до последнего своего часа, надень на меня цепи, но верни свободу знатной и благородной даме, которую отдал тебе в руки предатель-тамплиер. А потом зови для меня палача!

Принц хотел взять из алебастровой вазы, стоявшей рядом с ним, засахаренную сливу, но, услышав слова Рено, резко опустил руку.

– Эта женщина так тебе дорога? – спросил он.

– Да, я очень дорожу ею, – ответил Рено, постаравшись быть искренним.

Он любил королеву, и у него не повернулся язык назвать Санси дамой своего сердца. Помолчав, он добавил:

– Она вдова, осталась одинокой и беспомощной, а рыцарь, если он достоин звания рыцаря, обязан защищать вдов, сирот, обездоленных и…

– Ты сказал, она потеряла супруга?

– Да. Я не знаю, сколько времени прошло со дня его смерти. Она сказала, что он был значительно старше ее, но она его любила.

– Я думаю, что он был просто очень стар, если оставил девственницей такую соблазнительную женщину.

Вновь повисло молчание, но Рено не мог удержаться от вопроса:

– Ты сказал: девственницей? Откуда тебе это известно?

Малик развел руками, и его жест был красноречивее слов, потому что яснее ясного говорил о том, что произошло. Но он все-таки счел необходимым сказать еще кое-что:

– Боюсь, ты меня не понимаешь. Ее огненные волосы воспламеняют мое желание. Много лет я мечтал о женщине с огненными волосами. У моего отца была такая рабыня, но она не была такой красивой, у нее не было чудесных изумрудных глаз. Но я страстно желал и ее и, быть может, не сдержал бы своего желания, если бы она не предала своего господина и не умерла… под бичами. Когда я унаследовал от моего отца трон, я стал повсюду искать женщину, которая стала бы воплощением моей мечты. И я нашел ее… Если она заняла место и в твоем сердце, я сожалею, но не требуй от меня сочувствия. Нет! Это невозможно! Ее тело – букет наслаждений, открывающий двери в рай…

В этот миг султан обращался не к Рено, он говорил сам с собой, и сладостные воспоминания туманили его взгляд. Рот его тронула сладострастная улыбка, и он даже облизнулся, словно кошка. Рено почувствовал, что смертельно ненавидит своего непрошеного брата и с удовольствием задушил бы его. Он вскочил на ноги.