– Рано… лить слезы, – проговорил король. – Надеюсь, Господь… даст мне еще сил… подняться. Но надо предупредить королеву… Скажи ей, что она любой ценой должна сохранить Дамьетту… Любыми средствами… Дамьетта – наша единственная опора. Послушайся ребенка… он полон мудрости… и беги!

– Вы хотите, чтобы я сообщил королеве…

– Да, но ни слова о моей болезни! Если мой час пробил, она узнает об этом… Торопись! Оденься в крестьянскую одежду, и ты дойдешь до Дамьетты.

– Повинуюсь Его Величеству! И да сохранит его для нас Господь живым и здоровым!

Переодеть Рено в феллаха не составило труда. Соплеменница мигом придумала, как это сделать. Рено с ее помощью освободился от доспехов, оставив на себе только льняной джюпон, который точь-в-точь походил на одежду местных крестьян – они носили длинные рубахи без воротников, с короткими рукавами. Джюпон был и так не первой свежести, но его еще вываляли в пыли. Длинный кусок полотна стал на голове Рено тюрбаном, и он со своей курчавой бородкой, так как не брился уже много дней, и смуглым лицом стал очень похож на местного жителя. Во всяком случае, так сказали ему товарищи. Священник пожертвовал Рено свои сандалии и, удивившись, до чего изменил его тюрбан, добавил:

– Я поклялся бы, что вы сарацин, сын мой!

– Я тоже, – согласился Людовик, внимательно следивший за переодеванием. – А теперь иди, и да хранит тебя Господь!

Когда село солнце, Рено и Василий были уже довольно далеко от деревни, шагая вдоль реки, но не слишком к ней приближаясь, чтобы обходить стоянки мамелюков, чьи костры раздувал ночной ветер.


Между тем в Дамьетте Маргарита с беспокойством думала о предстоящих родах, которые должны были начаться не сегодня завтра. В ближайшие дни ей станет не до испуганных, потерявших голову женщин, которые привыкли перекладывать на ее плечи груз своих опасений и страхов. Только Герсанда и Эльвира держались спокойно и мужественно. Редкие вести, доходящие до Дамьетты, становились все тревожнее, и сама Маргарита делала все возможное, чтобы не поддаться днем тоске, а ночью кошмарам. Когда однажды утром она почувствовала, что приближаются роды, она попросила покинуть свою спальню всех, кроме шевалье д’Эскейрака.

– Вы должны дать мне клятву, – сказала она, – и выполнить ее. Поклянитесь, что, если сарацины вернут себе Дамьетту, вы отрубите мне голову раньше, чем они доберутся до меня!

– Почему я должен отрубать вам голову? Может быть, хватит удара кинжалом?

– Говорят, что сарацины могут надругаться и над телом мертвой женщины, но не трогают обезглавленный труп.

– Да, я тоже слышал об этом. Признаться, и сам думал об этом. Клянусь своей честью перед лицом Господа, что выполню желание Вашего Величества.

Маргарита поблагодарила его слабой улыбкой, хотела еще что-то сказать, но знакомая резкая боль помешала ей, и она успела только попросить:

– Позовите даму Герсанду! И моих служанок!

Герсанда прибежала в ту же секунду, она была неподалеку и слышала стон, который вырвался у Маргариты. Она выставила д’Эскейрака за дверь и принялась распоряжаться, готовя все к предстоящему нелегкому испытанию. С кровати сняли все простыни и покрывала, оставив лишь самую нижнюю, накрыв ее сложенным во много раз полотном, на которое уложили Маргариту, освободив от одежды. Герсанда приказала закрыть ставни, чтобы жара не проникала в покои, и усадила у изголовья королевы Эделину де Монфор, чтобы та розовой водой освежала лицо королевы. Теперь оставалось только ждать, и целительница надеялась, что роды будут недолгими. Маргарита рожала в шестой раз, и пока все шло благополучно. Но как часто бывает, вмешалось непредвиденное. К полудню небо стало темно-оранжевым от поднявшейся в воздух пыли, задул хамсин, сухой, изнуряюще жаркий ветер, и задул с такой силой, что мачты кораблей и пальмы сгибались, словно тростник. Во дворце торопились закрыть не только двери и окна, но и заткнуть все щели, спасаясь от пыли. Пологом, каким в богатых домах на Востоке завешиваются от насекомых, завесили постель королевы. Но, несмотря на все предосторожности, тончайший слой пыли покрыл все вокруг. В окружении закутанных, словно мусульманки, женщин в душной тесноте полога Маргарита мучилась схватками шесть часов, и они показались ей шестью веками и концом света. Наконец на свет появился крепкий и здоровый мальчик. И как только он издал первый крик, буря, словно по волшебству, стихла. Женщины, затерянные в сердце неведомой страны, которая теперь внушала им непреодолимый страх, увидели в этом знак Божьей милости и возблагодарили Господа не только за благополучное разрешение королевы, но и за покой, который пусть ненадолго, но воцарился в их сердцах.

– Как вы назовете своего сына, сестра моя? – спросила юная графиня Анжуйская, которая пришла в спальню, как только начались роды.

Маргарита с трудом улыбнулась, глядя на пожелтевшее от пыли нежное лицо Беатрисы, – она была счастлива, дав жизнь еще одному сыну, но трепетала и за эту слабую жизнь, и за жизнь его отца.

– Я думаю, что мой дорогой супруг предпочел бы назвать его Жаном, как мы назвали того, кого потеряли так скоро…

Взгляд Маргариты остановился на присланной из Англии книге со стихами Марии Французской, и она добавила со вздохом:

– Но он родился в такое трудное и печальное время, что я хотела бы добавить к Жану еще и имя Тристан[48]…

Она прикрыла глаза, показывая, что хочет отдохнуть после долгих страданий, но из-под сомкнутых ресниц показалась слеза и покатилась по щеке.

Отдохнуть королева не успела. На улицах со стороны порта послышались шум и крики, а вскоре захлопали двери и во дворце. Шевалье д’Эскейрак появился на пороге спальни, собираясь оповестить о городских событиях королеву. А королеве, только-только завершив омовение малыша, служанки принесли новорожденного, и она качала его на руках, поглаживая белесый пушок на его головке.

– Ваше Величество, – вскричал старый воин, – творится что-то неслыханное! Капитаны кораблей хотят уплыть и бросить нас всех на произвол судьбы!

– Уплыть? Тогда как король, мой супруг, доверил им охрану Дамьетты и нас, слабых женщин? По какой причине? Что произошло?

Эскейрак опустил голову, ища слова, которые не так больно ранили бы Маргариту, но она торопила его:

– Говорите же! Что произошло?

Набравшись мужества, старый воин проговорил с тяжелым вздохом:

– На рассвете – так они мне сказали – прискакал всадник-мамелюк и прокричал: если кто дорожит жизнью, пусть садится на корабль и уплывает как можно скорее, потому как французского короля взяли в плен… И вместе с ним все его войско!

– Нет! Этого не может быть! Это невозможно!

Побелев, как простыня на ее постели, Маргарита передала младенца Герсанде и выпрямилась, опершись на подушки.

– Это ложный слух! Короля хотят лишить кораблей, чтобы он не мог вернуться домой по морю. Как могли опытные капитаны, достойные люди, поверить таким глупостям?

– Они им поверили, мадам, – подтвердил д’Эскейрак, отводя в сторону глаза, полные слез. – Я сам близок к тому, чтобы им поверить. Всадник неверных потрясал в воздухе голубым джюпоном, расшитым лилиями!

– Господи, помилуй!

Маргарита скрестила на груди руки, сжав их крепко-крепко, чтобы не пустить дальше сердца тоску, которая так сильно его стеснила. Несколько минут она молчала, тяжело и прерывисто дыша, стараясь совладать с охватившим ее ужасом и вернуть себе самообладание. Ей это удалось. Д’Эскейрак робким шепотом спросил, что Ее Величество намерена предпринять, и Маргарита полным голосом, в котором звучал праведный гнев, ответила:

– Позвать ко мне этих людей! Я хочу видеть их здесь! Перед собой! Немедленно!

Старик понял, что возражать королеве не стоит, и тут же вышел, чтобы исполнить ее приказ. Между тем королева попросила облачить ее в длинный голубой далматик, расшитый лилиями, и возложить ей на голову, обвитую толстой каштановой косой, золотой обруч, украшенный жемчугами и сапфирами. Величественная в своем царственном наряде, она вновь оперлась на подушки, лежа на высокой постели, которую мигом привели в порядок. Не прошло и четверти часа, как в опочивальне вновь появился д’Эскейрак в сопровождении грубых, здоровых бородачей, и вокруг сразу кисло запахло кожей от их рубах с металлическими пластинами, повеяло морем, пряностями и потом. Вошедшие были удивлены, они не ожидали увидеть то, что увидели. Слабая женщина в слезах должна была лежать на постели, но эта постель походила на трон, и на ней возлежала королева! Рядом с ней стояла крупная высокая женщина в светло-сером платье и держала на руках младенца. Мужчины сняли с голов шапки, стояли и мяли их в руках, и на их очень непохожих лицах читалось упрямство. Маргарита почувствовала, что легкой победы ей не одержать.

– Итак, достойные сеньоры, – начала королева, – до меня дошли слухи, что вы вознамерились уехать и оставить нас здесь, забыв, что вам поручено королем, моим благородным супругом, охранять Дамьетту, ее жителей, Мое Королевское Величество, моих дам и служанок. Скажу по чести, я не поверила этим слухам.

Капитан, пизанец по имени Гамбакорти, отделился от тесной группы мужчин. Маргарита знала его, он был капитаном «Королевы», на которой она плыла. Тогда он казался ей любезным человеком, теперь от этого впечатления не осталось и следа.

– Вам придется поверить в наши намерения, благородная королева, – сообщил он. – Нам нечего больше делать в этом порту, кроме как дожидаться смерти. И предложить вам мы можем только одно: ступайте на корабль и уезжайте с нами. Вы и все ваши дамы.

– Почему вы решили уехать?

– Король и его войско в плену… Его Величество очень болен. Его люди, решив, что он уже умер, сдались в плен.

– Откуда у вас столько новостей, мессир Гамбакорти? А вот я, его жена, ничего такого не знаю. Мне сказали, что вести привез вам всадник-мамелюк. Почему же он не пришел во дворец? Или вы находитесь в тайных сношениях с неверными?