Когда войско выступило в поход, ни один человек не подозревал, что султана, страдавшего от язв, вот уже пять дней как нет в живых. Он скончался в крепости Эль-Мансура. И еще долго крестоносцы не узнают об этом благодаря мужеству его жены Шедшер Эддурр. Договорившись с евнухами и эмиром Фахреддином, который стоял во главе войска, она сохранила в секрете смерть старого султана. Ее сын и законный наследник Туран-шах находился в это время далеко, в своих землях в Месопотамии, так что нужно было не только известить его, но и дождаться. Если бы обо всем этом знал король Франции, он полетел бы вперед как ветер, но Людовик ничего не знал.

Король думал о множестве каналов, что рассекли и раздробили всю дельту Нила. Он приказал своему войску двигаться с большой осторожностью. Наступать было решено по правому берегу Нила, не обгоняя флотилии небольших суденышек, которые везли провиант и обеспечивали защиту от врага, если он вдруг появится на левом берегу. Гребцам приходилось грести против течения и ветра, и в иной день войско одолевало не больше одного лье, так что воины довольствовались лишь лицезрением мамелюков, что маячили на горизонте. С такой скоростью войско достигло бы цели не меньше чем через месяц. Медлительность питала ярость франков, они сгорали от нетерпения. Особенно рыцари-храмовники, которые по традиции шли первыми с крестом в руках, а следом за ними шагали воины графа д’Артуа.

Первое столкновение произошло приблизительно на полпути, и случилось оно в день святого Николая, 6 декабря. Турки внезапно налетели на отряд тамплиеров маршала Рено де Вишье и выбили из седла одного из рыцарей. И, хотя король строго-настрого запретил ввязываться в бой, Вишье, позеленев от гнева, завопил:

– За ними, именем Господа! Доколе терпеть бесчестье!

Он пришпорил коня, за ним поскакали его братья, лошади у них были свежее лошадей врагов, и не меньше шести сотен «язычников» были убиты или сброшены в воду.

Но и остальное воинство франков не меньше тамплиеров изнывало от медлительности похода.

Наконец крестоносцы добрались до мест, где в недалеком будущем могли развернуться сражения. Эти места хорошо знал Жан де Бриенн, они не изменились – треугольник земли, окруженный водой. С севера лежало озеро Мензалех, с запада – Нил, а на юго-востоке – канал Ашмум-Тана. За каналом, представлявшим собой достаточно широкое водное пространство, вздымалась крепость Эль-Мансура, преграждая дорогу на Каир. А за крепостью христианское воинство ожидало войско египтян под предводительством Фахреддина. Но для того, чтобы им встретиться, нужно было перебраться через канал. Крестоносцы решили засыпать часть канала. Они встали лагерем и начали земляные работы.

За время долгого пути Рауль де Куси странным образом сблизился с Робером д’Артуа, чей яростный непокой оказался сродни его состоянию, но еще ближе он сошелся с Рено. В первый же день похода, ближе к вечеру, Рено, не в силах сдержать негодование, бросил в лицо барону известие о смерти Флоры, чуть ли не обвинив его в убийстве. В иное время после таких обвинений они встретились бы в поле с мечами в руках. Но Рено тут же пожалел о своих словах, увидев искаженное болью лицо барона. Весть для него была полной неожиданностью. Вместо обиды и гнева Рено увидел слезы. Рауль ушел, сгорбившись под тяготеющим над ним проклятием любви.

На другой день Рено, мучаясь совестью из-за того, что усугубил страдания своего бывшего господина, подошел к нему и очень просто и искренне попросил прощения. После объяснения они стали охотно встречаться, разговаривая обо всем и ни о чем, а чаще слушая третьего, кем был величавый сир де Жуанвиль, хороший знакомый и даже родственник де Куси, женатый на Аликс де Гранпре, двоюродной сестре графа де Суассон, его близкого соседа и друга.

Жуанвиль был весьма чудаковатым малым. Как сенешаль Шампани, он ехал во главе шампанских крестоносцев, представляя графа-сюзерена, который лично в походе не участвовал. Из-за его отсутствия Жуанвиль стал высокопоставленной персоной и простодушно радовался этому. Кутила и выпивоха – король на Кипре выговаривал ему за чрезмерное пристрастие к винам, – он обожал роскошь, зеленый цвет, серебристые меха – они очень шли к его розовым щекам и светлым, с рыжим оттенком, волосам. Жуанвиль любил драгоценные камни – печать у него была вырезана на великолепном сардониксе – и всевозможные истории, в первую очередь о разных подвигах. С восемнадцати лет он питал к королю Людовику, хоть и видел его весьма редко, что-то вроде преданного обожания, так как и сам был очень набожен.

Он твердил, что вокруг головы Людовика уже светится нимб, которого ему самому – увы! – не заслужить никогда. При этом он был любопытен, как кошка, и частенько пронизывал ближних взглядом, в котором христианское милосердие и не ночевало. Он был отважным рыцарем, природа наделила его недюжинной силой, громким смехом и любовью к удобствам, нехарактерной для этих суровых времен. Так, например, узнав на собственном опыте, что под знойным солнцем Востока носить на голове цилиндрический шлем – все равно что надевать нагретый на плите котелок, он заказал себе металлическую шляпу с подкладкой из ткани и с полями, в ней он чувствовал себя комфортно, а поля головного убора защищали глаза от слепящего света. Многие встречали презрительным взглядом невиданный шлем Жуанвиля. Но что ему было до этих взглядов? Король, задумчиво взглянув на него, ограничился снисходительной улыбкой, и Жуанвиль был счастлив.

Работы по осушению канала обнаружили вскоре всю свою бессмысленность и опасность, хотя Людовик защищал землекопов от нападений врага с помощью деревянных башен и катапульт. Однако крестоносцам пришлось познакомиться с «греческим огнем»: горшками с горючей смесью, которые поджигали все, чего касались, причиняли жестокие ожоги и горели даже на воде.

– Выдумка дьявола! – закричал Жуанвиль, увидев впервые летящее пламя, и трижды перекрестился.

Снаряды напоминали винные бочонки с огненными хвостами длиной с копье. В воздухе словно бы летели молнии или… ужасные драконы! Ночью они освещали все вокруг, будто солнце. При виде летящего огня испуганные люди становились на четвереньки, на ногах оставался один только Людовик, он поднимал глаза, полные слез, к небу и молился:

– Господи! Сохрани моих людей!

Пути Господни всегда неисповедимы. Помощь пришла от презреннейшего из презренных – от изменника.

Один бедуин пришел к Людовику, попросил денег и рассказал, что восточнее лагеря существует брод, за которым защитники Эль-Мансуры не следят, так как пастухи в этих местах известны своими разбоями.

В ночь с 7 на 8 февраля король, оставив лагерь на попечение герцога Бургундского и соблюдая полнейшую тишину, направился вместе со своей армией к броду, и войско начало переправу. Дело оказалось нелегким, высокие скользкие берега сильно замедляли движение. Начало светать, а переправились еще далеко не все.

Приказ Людовика был четок и ясен: ждать конца переправы и только тогда атаковать лагерь египтян. Для Робера д’Артуа слово «ждать» стало уже непереносимым. Его отряд и отряд тамплиеров были в авангарде. Но едва только копыта лошади Робера коснулись твердой земли, он вскочил на нее, пришпорил и, увлекая за собой своих рыцарей, не взглянув даже на тамплиеров, мимо которых промчался молнией, врезался в стан врага. Неожиданность принесла результат: спустя несколько минут, под яростный скрежет и лязг железа, лагерь был сметен с лица земли, и тот, кто не был порублен, спасаясь, бежал со всех ног в Эль-Мансуру, открывшую для беглецов ворота.

Дымясь от ярости, крича во всю глотку: «Рази! Рази!» – Робер казался демоном войны. Его сияющий меч срубал головы, как серп жнеца – хлебные колосья. От его руки погиб и эмир Фахреддин.

Когда на лагерь египтян обрушилась лавина крестоносцев, эмир, главный военачальник, сидел в ванне и ему красили хной бороду. Схватив оружие, он чуть ли не голым вскочил на лошадь и бросился навстречу д’Артуа. Фахреддин был могучим и опытным воином, но и он оказался бессильным против того священного безумия, какое в тот миг владело христианским принцем. Меч Робера вонзился в бок египтянина, и он свалился в кровавую грязь прямо перед копытами лошади Рено. Рено, опьяненный безумием бешеной битвы, ставшей наградой за долготерпение, мчался за своим господином, как тень. Но сейчас он спешился, снял с покойника кривую саблю из дамасской стали с золотой рукоятью и подал ее Роберу. Глаза Робера сияли.

– Пусть унесут эмира и воздадут положенные его сану и храбрости почести! А ты, Рено, снова в седло и вперед!

Гийом де Сонак, магистр тамплиеров, что оказался в этот миг возле них, понял, что принц сейчас поскачет к городу, и попытался его удержать.

– Нас не похвалят за эту атаку, сир! – упрекнул он Робера. – Конечно, ваши подвиги вас оправдают, но не стоит и дальше проявлять своеволие, нарушая приказ короля!

Но не было в этот миг довода, который мог бы образумить Робера.

– Бога ради, пустите меня, великий магистр! Я должен продолжить битву. Я брат короля. И вы обязаны следовать за мной, если вы не жалкий трус!

Могучий старец побледнел, услышав это оскорбление.

– Не в обычаях тамплиеров трусить, граф д’Артуа! Мы последуем за вами. Но знайте, ни один из нас не вернется!

– Все в руках Господа! Сражайтесь – и останетесь в живых! Что там еще такое?

Робер увидел коннетабля Умбера де Божо, что скакал к нему в сопровождении нескольких рыцарей.

– Король приказывает вам остановиться, мессир. Вы должны его дождаться. Он требует, чтобы вы проявили терпение! – прокричал коннетабль.

– А я не буду ждать! Даже моего брата! Через несколько минут я буду господином Эль-Мансуры и поднесу его своему королю во славу Божию.

Не желая больше ничего слушать, граф д’Артуа поднял на дыбы коня, издал воинственный клич, собирая своих воинов, и помчался к городу. Он не сомневался, что после гибели Фахреддина город сдастся ему без боя. На самом деле граф Робер и его шестьсот рыцарей, нагнув голову, мчались в западню. В Эль-Мансуре их ждал Бейбарс.