У дверей дворца королева Стефания, дочь армянского царя Гетума I, встретила французскую королеву с ее дамами и свитой и сама проводила ее в покои, где путешественницы могли бы отдохнуть. А оба короля в это время вместе со своими рыцарями отправились по просьбе Людовика в собор, чтобы отслужить благодарственный молебен.

Посвященный мудрости Божией – по-гречески Софии – просторный собор, строительство которого начала еще покойная Алиса, должен был состоять из трех нефов, и сейчас его еще достраивали. Каменщики, которые трудились над третьим нефом, пришли вместе со своим зодчим поприветствовать французского короля и встали перед ним на колени, но король, отбросив все церемонии, расцеловал Ода де Монтрея и поздравил его с тем, что тот уже успел немало потрудиться. Молебен начался с восторженно пропетого всеми присутствующими «Приди, Дух творящий…». Потом все вернулись во дворец, где немного отдохнули в прохладе, а потом уселись за пиршественный стол. Каких только разносолов гостям не подавали: лесных жаворонков, маринованных в уксусе, садовых овсянок в виноградных листьях, барашка с пряностями, свинину с кориандром, рыбу в оливковом масле, колбасу с чесноком, всевозможные овощи и фрукты, а на десерт – сладости с медом, которые умели делать только на Кипре. Все это дополняли ароматные кипрские вина, от которых не у одного гостя закружилась голова.

Рено по своему обыкновению пил весьма умеренно. Даже если вино приходилось ему по вкусу, он пил его понемногу, предпочитая контролировать ситуацию и не терять ощущения реальности. А кипрские вина он пил тем более осторожно, поскольку они были крепки и насыщенны и быстро ударяли в голову. Жерар де Френуа не был так осмотрителен, он не смог подняться из-за стола, и пришлось подхватить его под руки, чтобы он не упал. Его повели к месту расположения, поддерживая с двух сторон, Круазиль и Рено, тогда как другие рыцари оказывали подобную же услугу иным жертвам Бахуса. Близкое окружение короля и его брата Карла избежало подобной участи – все они ночевали тут же, во дворце. Зато принцу Роберу со своими приближенными предстояло пройти несколько шагов по улице. Ему гостеприимно распахнули двери Ибелины, самое знатное семейство на Кипре, отведя покои в своем роскошном особняке, отделенном от дворца всего лишь доминиканским монастырем. Когда графа д’Артуа, поскольку он был один, без супруги, разлучили с братьями, он страстно воспротивился этому обстоятельству. И тут же сообщил во всеуслышание, что главное правило для него – всегда и везде быть рядом с королем. Но он быстро успокоился, увидев, как близко к дворцу расположен особняк, тоже весьма похожий на дворец. На пороге сира Робера ожидали сенешаль кипрского королевства Бодуэн Ибелинский, носящий еще титул графа Яффы, и его престарелая мать Мелизанда, рожденная д’Арсуф, а теперь вдова Жана Ибелинского, чью память чтили все помнящие Иерусалимское царство. Ее мужа называли «властителем Бейрута», и его мощная рука служила надежной защитой для франкских городов, расположенных на сирийском берегу, против любых посягателей; последним из них был император Фридрих II. Но и он вынужден был отступить перед спокойной решительностью сира Жана.

Хозяева поприветствовали сира Робера, прося его чувствовать себя в роскошном дворце как дома. Территория дворца была полна фонтанов, тенистых двориков и садов, и только тогда он понял, что ему была оказана особая честь: ни один гость не переступал порога обители вдовствующей Мелизанды и не с прошлого года, когда она потеряла старшего сына Балиана II, а совсем с другого дня – дня, когда она потеряла мужа.

– Вы здесь будете чувствовать себя свободнее, чем во дворце, сир Робер, – этими словами завершила благородная старая дама приветственную речь сына.

Роберу д’Артуа были приятны ее любезные слова. Но ему совсем не хотелось в первый же вечер привести под кровлю столь знатной дамы напившегося до бесчувствия молодца, который не только не держался на ногах, но еще и с удивительным упорством выкрикивал весьма соленые словечки песни стражников. На этот раз сир Робер не оказал снисхождения к греху, в который иной раз впадал и сам.

– Куртене и вы, Круазиль, постарайтесь как-нибудь привести его в чувство и только тогда возвращайтесь. Я не хочу, чтобы этим вечером хоть один из моих рыцарей доставил малейшую неприятность хозяевам, – сказал принц Робер, намереваясь отправиться в дом Ибелинов в сопровождении более или менее трезвых спутников и нескольких факельщиков, которые ждали его на улице.

Легко сказать, а вот как сделать? Сначала друзья окунули разок-другой голову Френуа в фонтан, но тот продолжал оглушительно горланить песню.

– До чего крепкое вино! – не мог не посетовать огорченный Рено. – Боюсь, нам ничего другого не остается, как отвесить ему пару оплеух. По крайней мере, он замолчит, и мы сможем отнести его в постель.

– С кем-нибудь другим этот фокус прошел бы, но для Френуа он не годится, – вздохнул Круазиль, знавший всю подноготную своего друга. – В прошлом году на турнире у своего дяди, графа де Рибемон, Френуа получил ранение в голову. Он заставил меня поклясться, что я никому не скажу об этом, боясь, что сеньор Робер не захочет взять его в крестовый поход. Предвидя предстоящие сражения, он приказал сделать дополнительную прокладку в шлеме. Наши оплеухи на него просто не подействуют.

– Тогда придется поискать местечко, где мы сможем оставить его переночевать. Что-то вроде постоялого двора, например. Мне кажется, я видел на соседней улице подобное заведение.

Они снова подхватили приятеля под руки и поволокли его. На углу улицы стояла статуя святого и перед ней горела лампадка; они уже огибали ее, как вдруг от стены отделилась женская фигура и притронулась к рукаву Рено.

– Следуйте за мной, мессир. Совсем рядом живет дама, которая может вам помочь.

– Дама? Какая дама?

– Не иначе какая-нибудь куртизанка, – предположил, смеясь, Круазиль.

– Я сказала: дама, – сурово отозвалась незнакомка. – И она вас знает, сир де Куртене.

Рено внимательно вгляделся в неизвестную. Одета скромно: темное платье, темное покрывало, немолодая, лет пятидесяти, лицо такое неприметное, что Рено не мог сообразить, видел он его когда-нибудь или нет.

– Откуда она может меня знать, если я только что приехал? И кто вы такая?

– Служанка этой дамы. Она сама назовет вам свое имя. Она вас ждет… А на соседней улице, куда вы направляетесь, нет постоялого двора. Вы что, боитесь меня?

– Мы боимся взбудоражить весь город, если будем с песнями бродить по улицам, – ответил Рено, зажимая рукой рот Френуа, который, помолчав минутку, вновь заорал любимую песню. – Куда нам идти? Надеюсь, недалеко?

– Вот сюда. Дом напротив.

Перед ними и впрямь стоял небольшой домик с галереей, в нижнем этаже темнела только низенькая дверь, зато на втором, между двумя узкими колоннами, светилось окошко, прикрытое воздушной занавеской. Следуя за женщиной, приятели все вместе протиснулись в дверь, ухитрившись не стукнуться и не уронить свою ношу. И вот они во внутреннем дворике – посередине растет апельсиновое дерево, в двух горшках с землей – миртовые кусты, несколько скамеек, в небольшой бассейн с каменным бортиком струится вода. А возле бассейна на земле стоит медная лампа с тремя рожками и освещает женщину в синем платье с толстой белокурой косой, перекинутой на грудь и спрятавшей руки в широкие рукава. Это была Флора д’Эркри.

Рено не сомневался в том, что обманулся сходством, и не выразил поэтому ни малейшего удивления. Но все-таки перед ним стояла Флора, больше ни у кого не могло быть такой насмешливой улыбки, слегка изогнувшей ее губы, а потом засветившейся в глазах.

– Поздравляю вас, сир Рено! Похоже, вас не удивила наша встреча?

– Еще как удивила! Но сейчас многие отправились в крестовый поход, и есть дамы, которые тоже отважились на паломничество в Святую землю под защитой святого воинства.

– Недурная мысль… Однако для начала уложите вашего веселого приятеля на скамью. И представьте мне молчаливого.

«Молчаливого» – было слишком мягко сказано. Увидев перед собой такую красавицу, Круазиль окаменел. Как будто увидел Медузу[39]. Но вскоре он обрел дар речи.

– Прекрасная дама, – начал он, – я охотно упал бы к вашим ногам, поклоняясь вашей красоте, но мне мешает смущение. Наш друг настолько пьян, что на него не действуют даже холодные обливания.

Френуа прервал его. Еле ворочая языком, он потребовал воды. Флора рассмеялась. Отстранив Рено, она помогла Круазилю уложить пьяного приятеля на скамью, подложила ему под голову подушку и посоветовала его придерживать, а сама приказала служанке принести ведро, полотенца и оливковое масло.

– Единственное лекарство в подобных случаях – это рвота, – объявила Флора.

Все трое взялись за дело: молодые люди держали буйного пациента, а женщина сначала решительно влила масло в рот недовольного Френуа, а потом отважно сунула ему палец в глотку. Результат не заставил себя ждать: «лекари» едва успели поднять «больного» и наклонить его над ведром. Из Френуа хлынуло, как из прохудившегося бурдюка, и, когда все закончилось, он не только перестал петь, но, похоже, ослабел до крайней степени. Его снова уложили на скамью и тщательно умыли розовой водой, чтобы избавить от неприятного запаха.

– Вот теперь, – сказала Флора, поглядев на Френуа спустя несколько минут, – вы можете проводить его до дома, не опасаясь, что он перебудит весь город.

Однако Круазилю вовсе не хотелось, чтобы с ним вот так в один миг взяли и распрощались.

– Прекрасная дама, – жалобно проговорил он, – вы оказали нам неоценимую помощь, и я хочу, чтобы вы знали, кто вам будет обязан до конца своих дней. Меня зовут Гуго де Круазиль, рыцарь и…

– Вы хотели бы узнать мое имя? – усмехнулась Флора. – А еще вы хотели бы понять, откуда я знаю вашего друга? Я вам откроюсь. Я… его кузина, и зовут меня Флора де… Безье, – добавила она и посмотрела на Рено, предупреждая его взглядом, чтобы тот не вздумал ей противоречить. – А теперь, когда мы познакомились, полагаю, пришло время нам попрощаться.