Ульяна Соболева - Реквием

И вдруг мне стало страшно. Первая радость и эйфория уступили место дикому страху. Если узнает Герман — моему ребенку не жить. Он не даст мне родить от Артура никогда. Я долго смотрела на свое отражение в зеркале.

— На этот раз я буду сражаться, — прошептала я и снова открыла сумочку, достала коробочку со снотворным и повертела в руках. Интересно, что думает по поводу развода госпожа Новицкая?

А еще именно в этот момент я поняла, что готова ждать Артура не только пятнадцать лет, а целую вечность. Мы готовы. Нас теперь двое и мы будем за него бороться.

Я смотрела на себя в зеркало, поправляя волосы, уложенные в высокую прическу и не могла сдержать эту счастливую улыбку, которая уже месяц не сходила с лица. Говорят, счастье нельзя потрогать, нельзя коснуться руками, оно бестелесное и такое неуловимое, а мне казалось, что оно заключено в его глазах, когда он смотрит на меня утром и проводит костяшками пальцев по моей щеке, или когда приезжает домой, и в квартиру врывается запах мороза вперемешку с ароматом его дыхания, тела, одежды. Оно разливается горячим кофе, цвета его взгляда, и обжигает язык кипятком, когда делаю глоток из его чашки. Это непередаваемо вкусно — отпить чай именно из нее, чтобы потом прикоснулся губами в том же месте, что и он, а я украду еще раз, вместо куска торта — горько-терпкий поцелуй.

Счастье заливается звонками на мобильный, бесконечными смсками, неожиданными цветами с курьером посреди дня. Оно стонет жадным сексом на рабочем столе и нежными прикосновениями его пальцев к волосИзощренными ласками языка по всему телу, до хриплых криков и отметин на коже, и теплым одеялом, которым укрывал, если возвращался ночью, когда сплю. Поцелуями вдоль позвоночника, утренними оргазмами и шоколадным кремом, которым вывожу буквы его имени у него на губах.

Счастье переливается смехом Карины, когда он смешит её, а я смотрю на них со стороны и глажу его рубашку. Боже! Мне не верилось, что это происходит на самом деле. Но это происходило. И на моем пальце сверкало кольцо, которое Андрей надел мне сразу после того, как мы вернулись из больницы домой. Он сказал, что это то самое, которое купил для меня тринадцать лет назад и оно все это время ждало своего часа. Он не смог его выбросить. Носил с собой в портмоне. Мне казалось, что так не может быть. Все это время я считала, что он забыл обо мне, а он каждый день натыкался на это кольцо и думал, вспоминал.

Сейчас на мне надето белоснежное подвенечное платье, конечно не такое, о котором мечтают в юном возрасте, но очень красивое. Больше похожее на вечернее, чем на свадебное. Фата — тонкий прозрачный шлейф, приколотый к искусственным цветам, вплетенным в волосы парикмахером. Она ушла десять минут назад вместе с визажисткой, которая наводила красоту на моем то бледном, то красном от волнения лице. Платье мы выбирали вместе с Кариной и Дашей. Это оказалось довольно сложной задачей. Я яростно сопротивлялась вычурности, а консультанты в свадебном салоне упорно пытались нарядить меня как куклу. Рюшки, фата три метра, куча страз и кружев, как будто мне восемнадцать. В конце концов мы выбрали, после того, как я перемерила весь ассортимент и наконец-то не остановилась на этом. Довольно простом, без рисунка, расшитом по низу белыми цветами и украшенном на декольте мелкими камешками. Очень скромно, но со вкусом. Я знала, что Андрею понравится. Он не любил вычурность. Карина визжала от восторга, а Даша сдержанно похвалила мой выбор. Именно она выбрала фату. После всех предложенных нам и отвергнутых мною она указала пальцем в каталог.

— Я бы хотела именно такую… ну когда-нибудь. Она похожа на облако дыма с каплями росы.

Мне тоже очень понравилась. Карине пришлось смириться с нашим выбором. Хотя я бы вышла за Андрея и в обычном, самом простом платье, без кольца и без всей свадебной мишуры, но мне ужасно хотелось этого праздника. Хотелось так по-детски, так наивно. Я мечтала станцевать с ним первый танец, снять белую перчатку, чтобы он надел мне на палец кольцо, сказать это знаменитое «Да! Да! Да!» перед щелкающими фотоаппаратами и камерами. Я просто была счастлива и мне хотелось завернуться в это счастье, как в кокон, украсить его блестками, камнями, кружевами. Жадно потрогать его пальцами, пропустить по ладоням, по всему телу. Самое обыкновенное женское счастье — выйти замуж за безумно любимого мужчину. Наверное, меня поймут только те, кто чувствовал тоже самое. Карина поправляла мне складки на подоле, трогала цветы в моих волосах и вздыхала:

— Мам! Он обалдеет! Ты такая красивая! Ты, как ненастоящая! Как с обложки журнала! Маммм! Ты меня слышишь? Ты у меня такая красавица. Я бы вечно смотрела на тебя в этом платье. Знаешь, я всегда буду вспоминать тебя именно такой, как сегодня. Счастливой и очень красивой!

Я рассеянно кивала, вспоминая, сколько всего произошло за этот месяц. Как исчез Андрей и я сутки прождала его у нас дома, выкурив пачку сигарет, как мне позвонила женщина по имени Фаина и я помчалась вместе с Кариной в больницу.

Наверное, в эту ночь мне было так же страшно, как и в ту, когда ушла от него и ждала, что приедет, вернет, а он не приехал и вообще исчез из города. Я тогда не могла поверить, что все закончилось. Вот так просто и быстро. Я рыдала и грызла по ночам подушку, бежала к окну, когда подъезжали машины, вздрагивала, когда звонил телефон, пока не поняла — он не вернется. Он ушел из моей жизни. Поверил мне и ушел. Я его потеряла.

Во второй раз я бы, наверное, сломалась. Набирала номер Андрея и каждый раз, когда слышала автоответчик, мне казалось, какая-то частичка меня медленно погружается в агонию. И так по кускам, пока вся не погрузилась в нее целиком. В липкую панику. Ужас от одной мысли, что могу потерять снова. Поймет лишь тот, кто уже терял. Тот, кто знает, что такое пустота и осознание, что это конец. Тот, кто с отчаянием спрашивал себя — как жить дальше? Как учиться просыпаться самой? Как научиться не оборачиваться на его имя, словно на свое собственное? Не плакать, услышав музыку, напоминающую о нем? Я испугалась. До дрожи в коленях и почти не слышного сердцебиения. Карина пыталась меня успокоить, но мне было так страшно, что он исчезнет из моей жизни. Так страшно! Словно я понимала, что больше не переживу этого, не соберу себя по осколкам еще раз. Не смогу без него жить по-прежнему. Недосказанность и неизвестность могут свести с ума даже самого спокойного человека. Фантазия, подпитанная многоточием, настолько виртуозна, что нарисует в мыслях такое, от чего хочется биться головой о стены. И я банально боялась, что он меня бросил, передумал, нашел другую, я ему надоела. Да что угодно. Самые банальные мысли, которые приходят в голову безумно влюбленной женщине. Не зря говорят, что нас нельзя оставлять одних, а то мы такого придумаем, что потом сами же, поверив в это, сойдем с ума.

Когда Фаина сказала, что Андрей в больнице — я думала, поседею. Но она добавила, что с ним ничего не случилось. Он привез брата. Тогда я даже не стала задумываться, какого брата, зачем и откуда привез. Я мчалась туда на бешеной скорости вместе с Кариной, которая жмурилась, когда я жала на газ. Увидела его — и вся ярость и отчаяние испарились. Обняла, втянула родной запах, почувствовала его руки в моих волосах и тихое:

«Лена, ты что, милая? Плачешь? Эй… посмотри на меня. Все хорошо. Села батарея. Как только смог, попросил Фаину позвонить. Смотри мне в глаза. А теперь читай по губам — Я. ТЕБЯ. ЛЮБЛЮ. Прочла? Иди ко мне!»

В этот момент Карина тоже его обняла, и я почувствовала, как Андрей вздрогнул, как быстро забилось его сердце под моей щекой и меня прорвало — я заплакала еще сильнее, прижимаясь к нему всем телом вместе с дочерью. Я знала, насколько это было важно для него. Первый шаг от нее. Он не давил и не навязывал ей свое общество, не просил называть его «отцом», но я видела, как блестят его глаза, когда Карина приходит из школы и, поцеловав меня, кивает ему и проходит мимо. Он медленно выдыхает, и я словно слышу его голос вслух:

— Ничего. В другой раз. У нас куча времени.

От счастья хотелось зажмуриться и громко закричать, когда прижал нас обеих к себе. Все вопросы куда-то улетучились, испарились. Я спрошу, где он был, потом. Сейчас я просто хочу домой. Никогда не любила больницы.

А потом я подняла голову и увидела Савелия. Он стоял в дверях палаты и смотрел на всех нас. Когда мы встретились взглядами и я встрепенулась, он быстро отрицательно качнул головой. И в этот момент я вдруг поняла, что вот этот сильный и страшный человек за бортом всеобщего счастья. Он стоит там настолько одинокий, что его даже становится жалко. И именно от этого он вдруг перестает быть жутким Савелием Вороновым, а становится просто человеком, наделавшим столько ошибок, что теперь уже слишком поздно что-то исправить. Андрей никогда не простит его. Видимо, он и сам понимает это. Мы обсуждали с Андреем не раз, и он был непреклонен. Словно стер отца из своей жизни. Вычеркнул жирным черным фломастером, а можно сказать, даже заштриховал маркером. Не оттереть, не смыть. Не важно, насколько человек нам близок, он может считать себя самым незаменимым, необходимым как воздух, и вдруг оказывается, что именно поэтому его вышвырнули из жизни гораздо быстрее, чем чужого. Потому что близким не прощают то, что можно простить чужим. Потому что только близкие знают, куда бить, и делают это изощренно метко, при этом зная, какую боль причиняют. Савелий буквально разорвал Андрея на осколки боли, на атомы, и только мне мой мужчина сказал, насколько это невыносимо понимать, что твой собственный отец превратил твою жизнь в сцену кукольного театра, дергал тебя за ниточки, как марионетку, внушая тебе, что все, что происходит — проклятая судьба, а не четко спланированный сценарий по уничтожению тебя как личности. А мне не хотелось ненависти. Я хотела, чтобы все изменилось. Чтобы они поговорили, поняли друг друга, забыли прошлое. Тем более Савелий болен, и это видно даже со стороны.