* * *

Туман сна рассеялся, и Александера буквально оглушил поток звуков. Больше всего это было похоже на кудахтанье кур на заднем дворе. Шум болью отозвался в голове. Он обхватил голову руками и перевернулся на спину. Мало-помалу вспомнились события вечера: плохая водка, Микваникве, ее глаза и руки, ее губы… Они занимались любовью всю ночь. Вспомнилось, как проснулась маленькая Отемин и мать стала ее укачивать, напевая колыбельную. Потом они тихонько вышли из вигвама, выпили остатки водки и там же, под соснами, возобновили свои забавы.

– Господи! An donas ort, Alasdar!

Он уронил отяжелевшие руки на циновку. Неизвестно почему, но он чувствовал себя виноватым. Так было каждый раз, когда он просыпался после бурной ночи… И каждый раз его первая мысль была об Изабель. Подаренный ею нательный крестик, который он никогда не снимал, вдавился в кожу, напоминая о той, кого он поклялся любить всю жизнь. Изабель была и всегда будет его единственной женой. Остальные – не более чем случайные возлюбленные, мимолетное увлечение… Напрасно он убеждал себя, что думать так – глупость, что Изабель никогда к нему не вернется, что нужно окончательно изгнать ее из своего сердца. Тщетные усилия…

Ища у женщин любви, Александер ловил себя на ощущении, что он берет больше, чем отдает. Его потребность в любви была ненасытной, и он жадно и эгоистично принимал нежность и ласки, которые ему дарили. Когда же в его жизни не было женщины, Александер бросал себе вызов, намечал цель, чтобы ощутить, что он живет на самом деле и что ему есть ради чего жить, хотя больше хотелось, чтобы было ради кого… С Изабель все было по-другому. Жаль, что судьба не дала ему времени полностью осознать свою новую потребность…

Он с трудом открыл глаза. Занимался блеклый пасмурный день. Он терпеть не мог утро – первые несколько часов в начале дня, когда особенно остро чувствовал себя одиноким. Но дождливая погода, даже самая промозглая, ему, наоборот, нравилась. В такие дни пелена дождя отделяла его от остального мира и жизнь, казалось, начинала течь со скоростью улитки. Этим утром он улиткой себя и чувствовал – скользкой, вялой и противной. Он снова закрыл глаза и решил вообще ни о чем не думать.

Через некоторое время надоедливая мушка села ему на лицо. Когда не осталось сил терпеть, Александер резко сел и замахал руками. Он окончательно проснулся и ощутил сильную головную боль. Обхватив голову руками, он успел увидеть два маленьких черных глаза, светившихся лукавством, и белозубую улыбку.

– Boozhoo!

– Boozhoo! Ты – Отемин?

Девочка протянула ручку и снова пощекотала его гусиным пером.

– Отемин! – подтвердила она и засмеялась.

Снова послышалось квохтанье кур. Полотнище приоткрылось, и в вигвам вошли женщины с корзинами. Микваникве поставила свою рядом с Александером и встала перед ним на колени. Длинная, гладко заплетенная коса лежала у нее на груди, которую она прикрыла многочисленными ожерельями. От нее едва слышно пахло папоротником. Этот запах напомнил Александеру их безумную ночь. Микваникве дала дочке кусок лепешки, а другой протянула Александеру вместе с миской смешанного с черникой вареного дикого риса.

– Pakwejigan?

– Нет, спасибо, – проговорил Александер, морщась. Есть ему совсем не хотелось.

Микваникве улыбнулась, поцеловала его в щеку и сняла с подпорки, одной из многих, на которых держалось хрупкое сооружение, большую флягу и протянула ему.

– Nibiiwe![82]

– Nibi – это вода?

– Да, вода!

Она снова ему улыбнулась, и это согрело Александеру сердце.

Присущая Микваникве простота пришлась ему по сердцу. Шотландец подумал даже, что жить с ней будет приятно и он сможет забыть о прошлом… Он принял флягу, положил ее на пол, приподнялся на коленях и своими большими ладонями обхватил лицо молодой женщины.

– Микваникве, завтра я ухожу! Вернусь весной, когда прилетят гуси.

Она прижала ладошки к его рукам и закрыла глаза. Лицо ее светилось радостью.

– Я ничего не могу тебе обещать. Но если ты хочешь, то по возвращении я научу тебя своему языку и мы сможем смотреть вместе, как луны и солнца рождаются в Waban Aki[83], чтобы властвовать над землями Anishnabek[84].

– Miinange… Miinange… Да!

* * *

Дождь быстро кончился, и еще до полудня сквозь тучи выглянуло солнце. Чтобы укрепить свой союз с Микваникве, Александер на закате положил у ее ног тушу молодого оленя. Молодая женщина разделила с ним вечернюю трапезу, а потом и циновку. То была их последняя ночь.

Едва стало рассветать, Голландец приказал собираться. Вещи погрузили в каноэ, и гребцы разобрали весла, приготовившись к отплытию. Те, кто успел подружиться, обнимались и желали уезжавшим удачи и счастливого пути. Мунро с Александером тоже обнялись и обменялись парой слов. Обоих переполняли эмоции. Правда, утешительно было думать, что расстаются они ненадолго – всего-то на несколько месяцев.

Струйки белого дыма поднимались к небу, по которому плыли облака-барашки. В деревне, притулившейся к ограде фактории, было тихо. Из-за бревенчатых крыш виднелись верхушки вигвамов. Александер обвел взглядом индианок, собравшихся на берегу перед оградой. Микваникве тоже была здесь. Она стояла, прижимая к себе Отемин. Он улыбнулся и направился к молодой женщине. Глаза у нее были красные, однако она вернула ему улыбку. Он взял ее руки и поцеловал.

– Заботься о себе и о дочке, Микваникве! И о ребенке, который родится, – добавил он, вспомнив, что она беременна.

Индианка кивнула, медленно высвободила руки и достала из корзины, которая стояла у ее ног, пару мокасин. Не поднимая глаз, она протянула их Александеру.

– Makizin.

Они были великолепны – очень мягкие, отделанные иглами дикобраза. Александера подарок очень обрадовал.

– Miigwech!

– Александер, gizaagi’in. Badwadjigan.

Ее тихий дрожащий голос выдавал волнение. Поцеловав его, молодая индианка побежала к лесу. Отемин потянула шотландца за рукав, привлекая его внимание. С тоской в сердце он заглянул в маленькое личико девочки. Она протянула ему свое гусиное перышко. Александер присел на корточки, взял подарок и погладил малышку по щеке.

– Miigwech, Отемин! А что значит «gizaagi’in»?

– Gizaagi’in! – проговорила девочка, обнимая его крепко-крепко за шею.

– Теперь я понял, – прошептал Александер. – А «Badwadjigan»?

Отемин наставила на него свой маленький пальчик.

– Это я? Badwadjigan – это я?

Она закивала так часто, что затряслись ее черные косички, и улыбнулась. Александер погладил ее по голове.

– Спасибо, Отемин! А теперь возвращайся к маме и будь послушной девочкой!

Малышка убежала вслед за матерью. Вернувшись на берег, где его спутники уже занимали места в каноэ, Александер встретился взглядом с Вемикванитом. Метис укладывал последний тюк.

– Она обещала хранить тебе верность, а, дружище? – спросил он с многозначительной усмешкой. – Как я вижу, сестра Каишпы по-прежнему любит белых.

– Сестра Каишпы?

Вемикванит пропустил вопрос мимо ушей. Подхватив весло, он сел во второе каноэ. Призрак, который присутствовал при этом коротком диалоге, подошел к Александеру.

– Его наняли вместо раненого Лебефа. Парнишке придется остаться на зимовку, тут уж ничего не поделаешь. Ну что, принцесса была щедра с тобой?

– Можешь мне сказать, что означает «badwadjigan»?

– «Badwadjigan»? Дай подумать… Можно истолковать это так: «Тот, кто явился из грез».

– «Тот, кто явился из грез»… «Тот, кто явился из грез»… – задумчиво повторил Александер, глядя на густую зелень обступивших факторию сосен. Там была сейчас Микваникве…

* * *

Леса окрасились в золотые и кроваво-красные тона, чистая синева спокойной реки сменилась бурной пеной водопадов Сол-де-ла-Шодьер. До набережной Лашин оставалась всего неделя пути. Обратная дорога заняла меньше времени, но ее никак нельзя было назвать менее изматывающей.

Теперь каноэ шли по течению и путешественники часто бросали вызов порогам. Бравада стоила им нескольких купаний в ледяной воде, после которых у многих болело в груди и ощущался озноб. Но гордость не позволяла мужчинам жаловаться и тем более просить о передышке. Однако на этот раз судьба распорядилась по-своему, и сделать остановку все-таки пришлось. Во время перевала грузов через Сол-де-ла-Шодьер у одного каноэ едва ли не на треть длины пропороло днище. Если бы команда вовремя не сориентировалась и если бы река в этом месте была глубокой, часть груза наверняка бы утонула. Как бы то ни было, вояжерам пришлось сделать остановку и целый день заниматься починкой судна.

Несколько человек отправились на охоту и за дровами для костра. Обе группки вернулись не с пустыми руками, и вскоре Ноэль Поль, повар, уже жарил на костре мясо косули и маисовые лепешки. По случаю такого пиршества мужчинам полагалась и двойная порция рома.

Солнце стало клониться к закату. Александер присел на берегу, раскурил трубку и стал смотреть на спокойно текущую реку. Краем уха он слушал разговор Вемикванита и пары вояжеров. Общение с метисом оставляло двойственное впечатление, да и ван дер Меер не спускал с него глаз. Уже из этого следовало, что Вемикванита стоит опасаться, хотя до сих пор он не доставил отряду никаких хлопот.

– Будь я ирокез, ты бы остался без скальпа! – шепнул вдруг кто-то ему на ухо.

В следующее мгновение Вемикванит схватил его за волосы и приставил ко лбу нож. От неожиданности Александер уронил трубку и замер. Метис отпустил его волосы, подобрал трубку, отдал ее владельцу и присел с ним рядом.

– Ты должен все время быть начеку! Глаза и уши – твои главные союзники, где бы ты ни был! Помни, от этого зависит твоя жизнь!

– Особенно когда не знаешь того, кто подрядился составить тебе компанию, верно?