Соня Мармен - Река надежды

Церемонию решили сделать самой простой, а после нее – устроить пикник на склоне холма, который был обращен к реке. Изабель молча обошла вокруг своего свадебного наряда, не осмеливаясь прикоснуться к нему даже кончиком пальца.

– Оно… великолепное! Мадам Фортен – настоящая волшебница!

– Иза, на тебе оно будет еще красивее!

– Но буду ли я улыбаться в нем? Мадо, мне все время кажется, что я совершаю ошибку. Все происходит слишком быстро! Мне кажется… Словом, я уже ничего не понимаю.

– Все будет хорошо, поверь мне!

Сколько бы кузина ни пыталась ее утешить, подбодрить, на душе у Изабель было неспокойно. Она отвернулась от платья и прикусила губу, чтобы не дать выход охватившему ее отчаянию.

– В этом платье я должна была выйти за…

Все усилия оказались тщетны: она всхлипнула и из глаз брызнули слезы. Мадлен приобняла ее и ласково произнесла:

– Иза, дорогая моя Иза, я знаю, каково это! Плачь, моя милая, плачь!

– Н-ничего н-не могу с собой поделать! Слишком мало времени прошло! Я н-не м-могу выйти за Жака!

– Иза, до венчания еще целых два дня! Думай о детях! Им нужен отец, им нужна забота. Жак тебя очень любит. Назад пути нет!

Изабель вытерла лицо, вздохнула. Она долго молчала, глядя на домики, выстроившиеся вдоль прибрежной линии острова Орлеан. Казалось, чем больше она старается не думать об Александере, тем больше места он занимает у нее в сердце. Несмотря на теплые чувства, которые Изабель питала к Жаку, ей не удавалось отделаться от мысли, что она совершает ужасную ошибку. Но, как ей постоянно напоминали близкие, нужно подумать и о детях…

Она перевела взгляд на свои нервно дрожащие пальцы, снова вздохнула и проглотила комок в горле.

– Да, ты права – назад дороги нет. Я должна это сделать ради детей!

Она кивнула, словно бы убеждая саму себя, и посмотрела на Мадлен.

– Помнишь, во время осады, когда ты жила у нас, я была влюблена в мсье д’Авен де Мелуаза? Тогда я мечтала о пышной свадьбе. Представляла роскошное торжество, на котором я – королева…

– Конечно, я прекрасно помню твоего красавца офицера, – отозвалась Мадлен, намеренно игнорируя ремарку о пышном бракосочетании. – Представляешь, как завидовали тебе другие девушки? Такой красивый, родовитый… Он так тебя любил… Тебя считали счастливицей!

Изабель в сомнении поджала губы.

– Ты думаешь? Хотя, конечно, мсье де Мелуаз был всем хорош. И он обещал, что наша совместная жизнь будет приятной. Вот только… Сегодня я знаю, что достаток не делает меня счастливой. Я хочу для себя… О, какой же наивной я была тогда! Я мечтала стать мадам Как-то-там и услышать, что колокола собора звонят в мою честь!

– И это естественно! Все девушки мечтают об этом!

– Наверное… Но я уже не юная девушка, Мадо! И я давно перестала жить мечтами. Я познала, что такое комфортная и роскошная жизнь, лишенная любви, а потом – бедность, согретую любовью. И теперь я точно знаю, чего хочу. Но мечты, любовь… С этим покончено. Я собираюсь замуж второй раз, и снова, как с Пьером, мне кажется, что я отправляюсь на похороны!

– Не говори так! Ты еще такая молодая и красивая!

– К чему все это, когда больше не хочешь любить?

– Иза! На следующей неделе тебе исполнится тридцать! Только тридцать!

– Знала бы ты, как мне хочется, чтобы это было пятьдесят!

– Ты думаешь, пожилые женщины не нуждаются в любви? Иза, любовь может принимать разные обличья. Посмотри хотя бы на меня! Я думала, что после Жюльена никогда не полюблю. И вот я замужем за «проклятым англичанином»!

– У тебя было долгих девять лет, чтобы забыть Жюльена!

– И девять лет, чтобы о нем помнить! Да, воспоминания со временем стираются. Но я не забыла его, как ты никогда не забудешь своего Александера. Но ведь ты никогда его не увидишь! С этим надо смириться. Последуй моему примеру, Иза!

– Я знаю! Просто у меня не было времени свыкнуться с этой мыслью! И, в отличие от тебя, я не люблю моего жениха. Ну, или не до такой степени… У меня все по-другому, неужели ты не видишь?

– Не давай воспоминаниям похоронить тебя заживо! Это неправильно. У тебя есть дети…

– Дети! О да, я должна помнить о детях!

Изабель сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Ей не хотелось ссориться с кузиной за два дня до венчания. И она предпочла сменить тему.

– Как поживает Макдональд-отец?

– Не очень хорошо. Боюсь, он не доживет до праздника Иоанна Крестителя[213]! Колл уехал в Квебек за доктором, вернется домой сегодня к вечеру. Он не сможет приехать сюда на свадьбу. Но надеется, что ты его понимаешь…

– Прекрасно понимаю. Так даже лучше, – тихо добавила Изабель, думая о том, что присутствие Колла расстроило бы ее еще больше.

В этот момент Луизетта и Микваникве пришли в кухню с пустыми тарелками. Дети бежали за ними по пятам, выпрашивая еще пирожных. Последовала пауза, потом все стали восторгаться платьем. Служанка замерла перед этим чудом, которое Изабель пообещала ей одолжить: они с Базилем собирались пожениться после жатвы. Базиль остался в Монреале, чтобы собрать вещи Жака, и должен был приехать завтра, чтобы присутствовать на венчании.

Отемин тоже не сводила глаз с платья, а вот Габриель, глядя на него, морщился. Изабель исподтишка наблюдала за сыном. Мальчик уже выразил свое мнение относительно их с Жаком союза одной-единственной фразой: «Не хочу больше никаких пап!» Как и приличествует воспитанному мальчику, своего будущего отчима он называл «мсье Гийо».

Детский плач отвлек всех от созерцания платья. Мари внесла в кухню Элизабет и Анну, которые громко требовали своих мам. Изабель взяла дочку на руки, и она моментально умолкла, едва завидев странное привидение посреди кухни. Юной индианке платье тоже очень понравилось. Она погладила дорогую ткань, полюбовалась вышивкой. Изабель догадывалась, отчего щеки девушки вдруг так разрумянились. Однако, по ее мнению, они с Фрэнсисом были еще слишком молоды для брака. Братья Макиннисы поселились в сеньории Сен-Валье, где для них нашлась работа на конюшне при женском монастыре ордена госпитальеров. Оставалось надеяться, что такое положение вещей чуть усмирит пыл Фрэнсиса и позволит ему собрать немного денег.

Микваникве выпроводила старших детей на улицу, на небывалую для начала мая жару. Их с Мунро присутствие радовало Изабель. Шотландец, такой неприступный с виду, не смог долго противиться ее настоятельным просьбам переехать с семьей в Бомон. Они с Микваникве обосновались в домике, расположенном в нескольких туазах от господского дома, в котором раньше была бочарная мастерская. Жак назначил Мунро управляющим сельскохозяйственными угодьями поместья, поскольку у него самого на все не хватало времени. Детям, которые любили друг друга, как брат и сестра, не пришлось разлучаться.

Мари обратилась к Изабель с вопросом, отвлекая ее от размышлений:

– Мадам, а цветы?

– Какие цветы?

– На церемонию! – уточнила Мадлен.

– Ой! – всплеснула руками Луизетта.

Никто не вспомнил о цветах. Правда, время сирени и яблоневого цвета еще не настало.

– У меня не будет цветов, Мадо!

И женщины с огорченным видом переглянулись.

Сквозь вуаль тумана просвечивало нечто округлое, похожее на глаз. Он подумал, что это, наверное, всевидящее око, неумолимое и беспощадное, смотрит на него в час Последнего суда…

Он дернулся, перекатился на спину. Что-то вонзилось в поясницу, причиняя острую боль. Он попробовал шевельнуть ногой, чтобы поменять положение, но стало еще больнее. С его губ сорвался стон. Дрожащей от холода рукой он ощупал свои наколенники – мокрые, жесткие. Потом попытался привстать на локте, но почти сразу снова упал на ложе из мертвой листвы.

Сил бороться больше не было, и он отдался во власть боли.

Он покачивался на спокойных волнах, где-то между завершением и бесконечностью. Слушал приглушенные звуки, ощущал запахи. В сознании теснились образы, но, прежде чем он успевал их уловить, они расплывались и исчезали.

Звуки обретали четкость, приближались. Голоса? Он попробовал шевельнуться. И вдруг легкий толчок извне пробудил в теле острую боль. Невыносимую, жестокую. Он закричал, попытался оттолкнуть прикоснувшуюся к нему руку.

Открыв глаза, он увидел двоих. Один, седовласый, был в круглой французской шляпе из черного фетра. Он заговорил на алгонкинском наречии. Но сознания достигали лишь обрывки слов. Нога? А что с его ногой?

Еще две руки принялись его ощупывать. Он протяжно застонал от боли. Но их это не остановило. Его ощупали, подняли, переместили. Перед глазами возникли искалеченные тела, отрезанные руки и ноги, догорающие в костре. Потом, словно наяву, он увидел пыточный столб. И закричал. Ему хотят отрезать ногу! Эти проклятые индейцы хотят лишить его ноги! Он выгнулся, попытался вырваться. Но чья-то рука вернула его в прежнее положение, и черные как ночь глаза под морщинистыми веками приказали ему угомониться.

Пахло сосновой смолой. Он чувствовал, как гибкие иголки покалывают ему шею. Пока повелительный взгляд сопровождал его, лишая способности шевелиться, двое других индейцев крепко привязали его ремнями к носилкам.

«Значит, им недостаточно ноги, они хотят заполучить все тело целиком!» – саркастически усмехнулся про себя раненый. Что ж, только тело они и получат. Что ценного осталось в этой презренной оболочке из плоти? Ничего. В голове у него царила пустота. Он ничего не знает, ничего не помнит…

Носилки поднялись, и теперь он смог рассмотреть своих незваных спутников. Ни одного знакомого лица… Одни смотрят равнодушно, другие – сочувственно улыбаются. Он увидел еще двое носилок. На первых лежала туша дикой козы, на вторых – тюки меха. Охотники… Эти люди – охотники, а он – их добыча!

Отряд двинулся в путь. Люди переговаривались между собой, сосновые ветки, из которых были сделаны носилки, то и дело чиркали по земле. Раненый понемногу приходил в себя, и одновременно с этим вернулась боль в ноге. Он стал смотреть на обрывки голубого неба, мелькавшие сквозь кроны рыжих вязов и черных ясеней. Смотрел пристально, чтобы забыть обо всем остальном…