Соня Мармен - Река надежды

– Дети! В доме остались наши дети!

Александер на мгновение задержал взгляд на молодой женщине, потом сжал ее руку.

– Будь тут!

Он посмотрел по сторонам, но брата не увидел. Ждать больше было нельзя. Возможно, он и так прибежал слишком поздно… Дым и жар обжигали кожу и легкие. На глазах у растерянных зрителей он закрыл нос рубашкой и вошел в увитую языками пламени дверь.

Две, три, четыре минуты… Изабель, трепеща и все еще надеясь, смотрела на дверь. И вдруг с громким треском крыша накренилась и дом окутало черным густым дымом. Треск тут же перешел в отвратительный скрежет. Из окон всплеском колючих искр вылетели стекла, и крыша окончательно обвалилась. Все было кончено.

– Алекс! НЕ-Е-ЕТ! Габи! Забет!

– Мадам! Мадам!

Мари тихонько окликнула свою госпожу. «Это сон!» Изабель позволила векам сомкнуться. Она не хотела видеть происходящее.

– Мадам, смотрите!

«Нет, я не хочу смотреть на трупы!» Она со стоном упала на траву, свернулась в клубок и заплакала. Но Мари продолжала трясти ее за плечо.

– Оставь меня!

От запаха гари в животе все перевернулось, и Изабель стошнило. Где-то совсем близко лаяли собаки и плакали дети. Она услышала голос Микваникве, потом грустный – ее мужа, Мунро. Шотландец объяснял жене, что произошло.

А дети все плакали и плакали… Изабель заткнула себе уши. И зачем только Микваникве привела их сюда! Она перевернулась на бок и через мокрые юбки, облепившие ей ноги, ощутила холод этой жестокой сентябрьской ночи, напомнивший ей, что сама она до сих пор жива.

Между тем Мари не оставляла ее в покое. Ее руки гладили Изабель по щекам, убирали волосы от лица. И они почему-то были такие маленькие…

– Мама! Мамочка! Проснись!

Теплое дыхание коснулось ее лба. Дым не давал дышать. Рядом кто-то закашлялся.

– Мамочка!

Маленькие руки продолжали ее тормошить, детский голос все звал, все просил сказать хоть слово… Изабель повернула голову и медленно открыла глаза. Над ней склонилась маленькая фигурка, рядом плакал младенец.

– Мадам, они живы! С вашими детьми ничего не случилось!

– Габи? Габи, любовь моя, это ты?

– Мамочка!

Изабель не осмеливалась в это поверить. Она широко открыла глаза. Это и вправду были ее дети! Она села и крепко обняла сына, чтобы ощутить тепло его тела. Мари наклонилась, держа на руках маленькую Элизабет, завернутую в перепачканные землей пеленки. Малышка возбужденно размахивала ручками. В это невозможно было поверить. Александер смог это сделать! Задыхаясь от счастья, она посмотрела по сторонам. Стюарт с Фрэнсисом все еще пытались залить пожарище водой, хотя от дома остался один скелет. Чуть поодаль Микваникве, прижимая детей к груди, гладила по голове Мунро, который сидел, закрыв лицо руками. У Изабель оборвалось сердце.

– Алекс?

Лицо Мари исказилось от горя. Чтобы отвлечь внимание, молодая индианка протянула своей госпоже ребенка. Элизабет схватила мать за волосы и дернула, словно бы говоря: «Но я-то здесь, посмотри!» Габриель так и остался сидеть с ней рядом, не говоря ни слова. И тогда она поняла. Александер только-только вернулся к ней, и вот она снова его потеряла… Глядя на огонь, похитивший у нее частичку души, она крепко обняла детей и заплакала.

Рассветное небо было затянуто тучами, на дымящиеся останки хижины Голландца – и их с Александером дома – падал мелкий дождик. Изабель присела на лавку, которую Мунро соорудил под кустом боярышника. Взгляд ее был устремлен на деревянный крест над могилой. Чуть в стороне под присмотром Микваникве ее дожидались дети. Дрожа от холода, Изабель наконец встала. На кресте Мунро вырезал надпись: Alasdair Colin Campbell Macdonald of Glencoe – 1732–1768.

– Тридцать шесть лет… Любовь моя, а ведь я даже не знаю точной даты твоего рождения!

Ее голос дрогнул, глаза наполнились слезами. Она смахнула их испачканной сажей рукой и посмотрела на тех, кто ее ждал. Понурив голову, Габриель сидел на коленях у Фрэнсиса. Она и представить не могла, что он у нее такой храбрый! Копия отца! Она потянулась к кресту и погладила шероховатую планку.

– Ты можешь гордиться сыном! Это ведь он спас нашу маленькую Забет! Когда он закрылся в доме, как я приказала, малышка начала плакать. Из-за всего этого переполоха я забыла ее покормить. Габриель подумал, что можно напоить ее теплой водой. Он поставил чайник на решетку, а когда он нагрелся, обернул руку полотенцем, чтобы не обжечься, как я это обычно делаю. Край полотенца угодил в огонь, и, когда Габи увидел, что оно горит, он испугался и швырнул его в сторону. Полотенце угодило в открытый сундук с одеждой. Пламя стало быстро распространяться по дому. Габриель интуитивно почувствовал враждебность Этьена, поэтому не решился звать на помощь. Он завернул сестренку в простыню и выбрался вместе с ней через лаз, который вел из подпола наружу. Помнишь, я все просила, чтобы ты заделал его камнем, боялась, как бы в дом не пробрались звери пострашнее мышей? На этот раз я благодарю Бога, что ты не послушался. Габриель знал про этот лаз и часто им пользовался, когда они с Отемин играли в прятки. Взрослый через него не проберется, а вот семилетний мальчик – очень даже просто… Оказавшись на улице, он сразу побежал к Мунро и спрятался у него в доме.

Изабель глубоко вздохнула и закрыла воспаленные глаза.

– Алекс, мы уезжаем! Мунро и братья Макиннисы отвезут нас в Монреаль, и мы останемся там на зиму, как и планировалось. Весной я перееду из города в Бомон. Думаю, так будет лучше для всех. Я предложила Мунро поехать с нами, но он пока не принял решение. И я обязательно поеду повидаться с твоим братом Коллом. Это очень печально, что вы с ним уже не увидитесь. Увы, нашего мнения Небеса не спрашивают… Происходит то, что происходит. Помнишь, однажды ты сказал, что с нами ничего не происходит случайно, на все есть свои причины? Не знаю… Мне просто захотелось тебе все это рассказать… О, Алекс!

Она всхлипнула, потом собралась с силами и приложила руку к сердцу. Стоило ей ощутить под пальцами нательный крестик, как волной всколыхнулись воспоминания. Изабель развязала ленту, поцеловала крестик и зарыла его в землю.

– У тебя останется хоть что-то от меня! Да хранит тебя Господь, Алекс! Ты заслужил покой. И ты навсегда останешься в моем сердце.

Она посидела еще немного, потом встала и, даже не удостоив взглядом другую могилу, на самом краю леса, в которой похоронили ирокеза, медленно пошла навстречу самому дорогому, что у нее осталось, – Габриелю и Элизабет.

Изабель слушала, как в соседнем помещении, которое теперь служило не только художественной мастерской, но и классной комнатой, Габриель повторяет алфавит. Несмотря на занятость, мсье Лабонте любезно согласился взять мальчика в ученики на зимние месяцы, чтобы обучить его чтению и письму. Правда, Изабель сомневалась, что к весне сын научится писать свое имя на бумаге: он постоянно путал буквы «m» и «n» и часто забывал при письме о букве «у». Он у нее такой рассеянный!

Она поплотнее закуталась в шаль и попыталась погрузиться в чтение. Слова проплывали перед глазами в сероватом свете февральского утра. Сегодня ей было особенно трудно сосредоточиться, поэтому постоянно приходилось возвращаться к прочитанному. Через некоторое время она захлопнула книгу и негромко произнесла:

– Мой дорогой Руссо! Простите, но я не смогу сегодня составить вам компанию! Вам довелось познать одиночество и страдать от непонимания, поэтому вы поймете мое настроение и не станете на меня сердиться!

Она положила «Новую Элоизу» на сундук со столовым серебром, которое до сих пор не распаковала. А зачем? Ей не хотелось загромождать дом вещами – обстановка ее городского дома и без того действовала ей на нервы.

Молодая женщина встала и прошлась по гостиной, потирая замерзшие руки. Каблуки ее туфель стучали по холодному паркету. Зима выдалась морозной. Они не успели запастись дровами, поэтому приходилось экономить те, что Базиль заказал еще осенью. До возвращения хозяйки отапливались всего три комнаты, но Изабель не жаловалась. По крайней мере здесь, в отличие от Ред-Ривер-Хилла, ветер не свистит, проникая сквозь щели в плохо законопаченных окнах!

Она остановилась перед накрытым старой простыней клавесином, положила руку на крышку, закрыла глаза и предалась грустным воспоминаниям о доме, который некогда стоял на холме над Красной рекой.

– e, f, g, h, i, j, k, l, n, m, o…

– Мсье Ларю!

Восклицание учителя вернуло Изабель к действительности. Она улыбнулась, представив, как сын вздыхает от досады.

– M, N, O, P…

– Уже лучше! А теперь расскажите алфавит с самого начала и постарайтесь не ошибаться!

– Och!

Было печально слышать из уст Габриеля восклицание, которое она привыкла слышать от его отца. Пальцы ее судорожно смяли простыню. Показался полированный угол инструмента. Она с минуту смотрела на розу, украшенную витым золоченым орнаментом. Как же давно она не прикасалась к своему клавесину!

Сдернув простыню на пол, Изабель долго смотрела на музыкальный инструмент, формой похожий на развернутое крыло птицы. Помнится, в детстве она искренне верила, что из-за этого сходства клавесин и умеет петь. Отец же часто повторял: «Еще бы! Ты, моя капустка, так умело щекочешь клавиши, что он просто не может не петь!»

Изабель обошла вокруг инструмента, лаская пальцем арабески, которыми он был украшен. Натолкнувшись на ножку табурета, она посмотрела вниз и только теперь заметила, что лак в нескольких местах стерся. Изабель нахмурилась.