Она положила ладони на его щеки, потянула, пока он не поднял свои глаза и не встретился с ней взглядом.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Я хочу сделать это с тобой.

Глаза юноши расширились, его сердце в груди стало биться быстрее.

— Киса, ты… ты уверена?

Киса застенчиво кивнула.

— Будешь моим? — спросила она.

Чувствуя, как эмоции переполнили его грудь, юноша ответил:

— Да, — и прижался губами к ее губам.

Позднее той ночью, когда Киса лежала в его теплых руках, он не мог перестать целовать ее.

— Я люблю тебя, Киса, — признался он. Она повернулась к нему и опустила глаза, засмущавшись.

— Я тоже тебя люблю. И рада, что ты был моим первым.

— И последним, — пообещал мальчик. Он сильнее сжал ее в объятиях. Оба были обнажены, скрываясь под его толстовкой.

— Я даже представить не могу, что смогла бы быть с кем-то еще… когда-нибудь, — сказала Киса и вздохнула.

Он не мог не согласиться.

Они были молоды и влюблены…

Но юноша знал без единой тени сомнения, что она была для него одной-единственной и предназначенной только ему.

Они были предназначены друг другу.


***


Мои глаза распахнулись, когда я пытался сделать следующий вдох, взгляд замер на стальных стропилах, находящихся выше. Я вспотел. Мой разум продирался сквозь затуманенное состояние, сквозь сон, который был похож на реальность.

Девушка.

Юноша.

Пляж.

Целующиеся…

Подождите!

Киса была там, только совсем юной, трахающейся с каким-то пацаном на пляже. Я ожидал вспышку ревности, волну гнева, проходящую сквозь мое тело, от мысли, что к ней кто-то прикасался, но этого не произошло…

Мальчишка мне напомнил кого-то. Но я не мог вспомнить… это был кто-то, чье место я не мог занять. Не понимаю.

Он был счастлив.

Он любил Кису.

И Киса, как всегда, выглядела красивой, улыбаясь и говоря ему, что тоже любит его.

Я тяжело вздохнул, мое сердце колотилось, словно эти слова она говорила мне. В груди что-то заныло, а руки начали дрожать.

Но она же ничего не сказала мне, лишь рассказывала о каком-то юноше на пляже и что она любила его… не меня, не Рейза, монстра, убийцу…

Это заставило меня задуматься о жизни, которая была у меня до ГУЛАГа. Каким я был в том возрасте?

Я ничего не знал о том, откуда появился. Я ничего не знал о своей семье. Столько всего произошло с того момента, как я приехал в Бруклин, это запутало меня. Вспышки мечтаний. Проблески изображений. Были ли реальными воспоминания, пробивающиеся в моем сознании?

Мои мечты казались настолько реальными, что когда я просыпался, то мог с точностью вспомнить каждую деталь. Я не помню, чтобы до встречи с Кисой у меня были такие сны, и она была в каждом из них.

Она чувствовалась такой настоящей для меня, важной. Хотя, может быть, я так отчаянно нуждался в ней, что воображал такую связь. Настолько отчаянно, что мне было пофиг на все, я хотел быть тоже значимым для нее.

Затем гнев и ярость наполнили меня, когда я представил ее вместе с Дуровым. Киса — моя. Я чувствовал, она — моя. Я знал, что она принадлежит мне. Я хотел ее. Хотел, чтобы она была моей, а не делить ее с тем психопатом.

Дуров был бесчувственным, кровожадным ублюдком. Я видел это, когда смотрел в его глаза, в глаза стольких бойцов. И то, как он смотрел на Кису, я знал, что рано или поздно он убьет ее. Он перегнет палку, или она попытается уйти, но он ни за что не даст ей уйти, и, чтобы быть уверенным, что она никогда не оставит его, Дуров убьет ее.

Что-то подсказывало мне, что это был не первый раз, когда я защищал ее от него. И тогда мои внутренности скрутило от мысли, что он собирается жениться на ней, и что это из-за меня он стал обладать ею… что каким-то образом я подвел ее.

Я должен убить его. Это был единственный способ, чтобы спасти ее. Мне захотелось проколоть его черное сердце в клетке.

Зажмурившись, я пытался вспомнить хоть что-нибудь, что угодно, из своего прошлого. Но лишь хорошо знакомая боль пронзила голову, и в отчаянии я медленно открыл глаза. Я потер переносицу, вспоминая видение. Я мог ощущать запах моря и чувствовать песок, юноша и Киса лежали на нем. Я был там, но не мог связать воспоминания с реальностью.

И в том видении у Кисы был брат… брат, который любил ее, и юноша был его лучшим другом. Я никогда не слышал, чтобы Киса упоминала о брате. Он не был бойцом. Я никогда не видел его в тренажерном зале.

Твою мать! Может быть, это всего-навсего чертовски запутанное видение?

Звук открывающейся входной двери заставил вскочить меня на ноги. Я накинул тренировочные шорты, отодвинул мат и тонкое одеяло, которое до сих пор пахло Кисой. Мой разум сразу же вернулся к прошлой ночи.

Киса. Моя Киса-Анна… подо мной, влажная, горящая, выкрикивающая мое имя.

Мне нравилось трахать ее, быть внутри ее тела, гладить каштановые волосы и целовать лицо. Я хотел, чтобы она полностью принадлежала мне. Раньше у меня никого не было, кто был бы так дорог мне. И я хотел ее сейчас… только ее, и запах, который сохранило это одеяло, подталкивало меня к тому, чтобы убить Дурова.

Вспоминая прошлую ночь с Кисой-Анной, объезжающей меня, у меня возникло необъяснимое чувство, которое отозвалось в животе. Это заставило меня столкнуться с чем-то, чему я прежде никогда не противостоял.

ГУЛАГ, охранники… что они делали со мной на протяжении многих лет, то, как они брали меня…

Я не знал, что это не единственный способ для траха. И я почти взял Кису таким способом. Я мог причинить ей боль. Я мог все еще ощущать ее панику.

Приблизившись к боксерской груше, я ударил кулаком по твердой потрескавшейся коже и попытался выместить мой позор, мою вину… мои гребанные сожаления. Я мог бы причинить ей боль. Мне была невыносима эта мысль. Я был настолько заведен, пытаясь выпустить ярость, что не заметил Виктора, вошедшего в дверь, пока он не встал передо мной.

А дальше все вокруг покрылось кровавой пеленой.

Схватившись за тренера, я удерживал его футболку в своих руках, а затем оттолкнул его прочь, пока его спина не ударилась о стену. В глазах Виктора отразился шок, а лицо стало пунцовым.

— Ты тоже делал это, ты, больной ублюдок? — процедил я, рыча сквозь плотно сжатые губы, чувствуя, как закипает кровь.

— Делал, что? — выдохнул Виктор.

Наклонившись к нему, я грозно спросил:

— Трахал маленьких мальчиков в ГУЛАГе. Ты тоже придавливал их и трахал?

Красный цвет лица Виктора сменился на белый, и он затряс головой в отрицании:

— Нет…

— ЛЖЕЦ! — прокричал я, поднимая его быстро вдоль стены.

— Нет… — задыхаясь, ответил Виктор, и, заметив его выпуклые глаза, я отпустил его и отступил. Когда я отошел, Виктор упал на пол и начал растирать горло.

— Рейз, я клянусь, что никогда не делала этого.… Я бы никогда не сделал этого.

Я посмотрел на него с отвращением.

— Но ты знал об этом? Знал, что они трахают маленьких мальчиков?

Виктор опустил голову.

— Да.

— И ты не сделал ничего, чтобы остановить это?

— А что я мог сделать? Мне пришлось выплачивать долг моей семьи, с тех пор как мне исполнилось десять. Сначала грузинам, теперь — русским. Мой папа был игрок и поимел нас всех. Я был низшим звеном в цепочке. У меня не было никакой власти в тех местах. И я не толпа, а пехотинец, одиночка.

Я подбежал к Виктору, наслаждаясь его громким хныканьем, а когда приблизился, то ударил кулаком по зеркалу, которое располагалось выше, разбитое стекло обрушилось на его голову.

— Да? Никакой власти? И у меня тоже, когда охранник вставлял свой член в мой зад и насиловал меня!

Я замолчал, когда эти слова вырвались из моего рта, по спине пробежала холодная дрожь. Я понятия не имел, что охранники делали что-то неправильное. Фактически, я никогда не думал, что все происходившее в ГУЛАГе было неправильным. Это была жизнь, она продолжалась день за днем. Почему я вдруг понял, что все это было неправильно? Почему что-то внутри меня подсказывало, что меня насиловали? Твою мать! В последнее время я стал слишком много чувствовать и не мог блокировать это. Я должен убить. Сражаться. Отомстить.

Моя голова пульсировала, я почувствовал, как ее пронзила острая боль, и знакомая сцена заиграла в моем сознании. Это был самый первый охранник, который встретил меня, который насиловал меня, бил и тренировал. Не то, когда он насиловал меня или избивал бейсбольной битой; это была картинка, когда он толкал меня вниз по лестнице в подвал ГУЛАГа, чтобы показать мое будущее, где в клетке сражались два мальчика и один из них вспорол живот другому.

— Добро пожаловать в ад, пацан.

Я закрыл глаза, сердце колотилось, пульс зашкаливал в попытке зацепиться за этот обрывок в моей памяти.

Мои глаза распахнулись, и я отшатнулся в шоке. Это был я.… Тот мальчик, это был я. Меня откуда-то доставили туда. Где мой дом? Я не мог вспомнить, но помнил, что меня вырубили и связали. Похоже, мы ехали несколько дней. Затем я проснулся в клетке, после чего меня сразу же приволокли в подвал.