В полдень Регина, злая как легион чертей и взвинченная до предела событиями последних дней, нанесла визит на улицу Де Шом, дабы сообщить герцогини Монпасье, что миссия прошла успешно и вечером Этьен Виара придёт к кардиналу за тем самым письмом. Но не смотря на то, что всё задуманное ей удавалось и пока сходило с рук, на душе у неё было неспокойно и тяжело. Голова горела, как в огне, и сердце взбесившимся зверем колотилось в груди, кровь в венах ныла и звенела, словно просилась на свободу. Столько событий свалилось на её слабые плечи в последнее время, столько сил было потрачено на то, чтобы подчинить своей воле Шарля и Этьена, разыгрывать по несколько представлений за день, ежечасно меняя маски — одна для Филиппа, другая для Луи, третья для монаха, четвёртая для всего Лувра. Регина уже начала забывать, какая же из них настоящая. Она злилась на саму себя, потому что добивалась, кажется, всего, чего хотела ненасытная её душа, но почему-то это не приносило ей ни радости, ни покоя, ни простого удовлетворения. И всё чаще ей казалось, что она раздваивается. Одна Регина, чистая, впечатлительная, радостная, которая приехала солнечным весенним днём в Париж, оставалась где-то за спиной, превращаясь в бледный призрак, печально глядящий вслед из осенних виноградников Бордо. Другая, честолюбивая, жестокая и необузданная в своих желаниях, родившаяся в её сердце в тот день, когда в него ворвалась безумная любовь к родному брату, безоговорочно и упрямо шла к своей цели, круша чужие жизни, совершая страшные грехи и роковые ошибки, сжигая дотла все мосты за собой.

Эта новая Регина радовалась вместе с Екатериной-Марией в предвкушении победы над Валуа и, заливаясь беспечным смехом, рассказывала о том, как легко попался на вечную женскую уловку влюблённый иезуит. Это она торжествовала победу — не суть важно, какой ценой одержанную — над слабой и безобидной Анной Лаварден. Они с Екатериной-Марией строили грандиозные планы, подшучивали над кардиналом Лотарингским и пили густое, как кровь, чёрно-красное вино.

Домой Регина вернулась уже в сумерках. Голова была пустой и звенела не то от усталости, не то в предчувствии какого-то стремительного поворота в запутанной и бурной судьбе. Опьянённая вином и своей новой победой, мурлыча фривольную уличную песенку, она поднялась по лестнице и озадаченно остановилась: дверь в её комнату была распахнута настежь и оттуда явственно доносился грохот мебели, звук рвущейся бумаги и раздражённый голос Луи. Слуги, видимо, где-то затаились и не подавали признаков жизни, боясь лишний раз попадаться графу на глаза. В отсутствии Регины в доме, судя по всему, происходило что-то весьма интересное. А поскольку это интересное творилось в её комнате, то Регине это никак не могло понравиться. Воинственно вздёрнув подбородок и оглушительно стуча каблуками, она направилась туда.

Как и следовало ожидать, Луи переворачивал содержимое её шкафов и шкатулок, в очередной раз пытаясь найти доказательства каких-то одному ему ведомых интриг и заговоров (ибо все его подозрения, по твердому убеждению Регины, были далеки от страшной истины). Горячая кровь Клермонов мгновенно вскипела и ударила в голову. С искажённым от злости лицом, она влетела в комнату, как разъярённая фурия.

— Довольно! Сколько можно устраивать обыски и обвинять меня во всех смертных грехах, ваше сиятельство! — голос её дрожал от гнева.

Луи стремительно повернулся к ней и в чёрных глазах его плескались, перемешиваясь и пылая, дикая злость и ничем не прикрытое страдание. Не говоря ни слова, он кивнул на кровать, где лежало бледно-голубыми волнами платье. То самое платье-двойник, в котором Регина так ловко выдала себя за Анну Лаварден. Шёлковая тряпка с серебряным шитьём была одним сплошным обвинением, брошенным в лицо графине де Ренель.

Регина умолкла на полуслове, но сумела взять себя в руки и дерзко уставилась на брата, не пряча холодных серых глаз. Ни отблеска раскаяния, ни тени стыда или страха не отразилось в их прозрачной безмятежной глубине и это привело Луи в полное замешательство.

— Почему ты молчишь? Ты ни о чём не хочешь спросить?

Растерянные слова падали в застывший воздух и увязали в нём, как в трясине, не доходя до слуха Регины. Она продолжала стоять и смотреть на Луи. Это пленительное, ранящее своей красотой лицо бросало всему миру и ему, храброму Бюсси, вызов.

— Почему ты молчишь? — повторил он, чувствуя, что окончательно теряет рассудок от ярости.

— А что ты хочешь от меня услышать?

— Откуда у тебя это платье?

— Оттуда же, откуда и все остальные. От портного, — невозмутимо ответила Регина и Луи почудилась насмешка в её остывшем голосе.

— Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду. Ты думала, что я не узнаю этого платья? Что я ни о чём не догадаюсь?

— Ну и о чём же ты догадался?

Ей вдруг стало совершенно безразлично, чем закончится вся эта история с разоблачением. Она уже упала на самое дно, дошла до края в кровавой войне за его любовь, так что сейчас даже обрадовалась тому, что хоть перед Луи не нужно больше лгать и можно бросить ему в лицо горькую и страшную правду.

— Возле церкви Сент-Эсташ была не Анна. Майенн встречал тебя, не так ли? Бог мой, как я мог вас перепутать, ведь твою королевскую походку, кошачью, опасную грацию в каждом твоём жесте я узнал сразу, вот только не придал этому значения, отвлечённый, как бык красной тряпкой, этим чёртовым платьем. А потом всё никак не мог понять, что же меня так насторожило. Бог мой, сколько ещё ты скрывала бы правду, если бы твои горничные не вздумали убраться в гардеробе и мне на глаза не попалось это свидетельство твоей подлости, твоего коварства! И письмо от Фоссезы тоже было подделкой? Ты подстроила всё это, ведь так? Ты и твоя подруга?

— Да.

Луи отшатнулся, услышав её признание, сказанное так просто и спокойно:

— Ты чудовище.

— Возможно. Но покажи тогда мне хоть одного святого в этом доме. То-то я смотрю, что у тебя вся комната в белых перьях. Наверное, твои ангельские крылья линяют?

Насмешка, сквозившая в её голосе, была вовсе не той реакцией, которую он мог ожидать. Юная и обворожительная младшая сестра снова поставила его в тупик. То, что она натворила, было ужасным, непростительным, диким преступлением. Ложь, подлог, клевета, распутство и убийство — на что ещё способна была эта хрупкая, немыслимо красивая девушка? Чего ещё не знал он о её загадочной и пугающей душе, о её неукротимом сердце? Что творилось в этой рыжеволосой легкомысленной, как он всегда думал, голове?

Но где-то в тёмных глубинах его собственного сердца рождалась радость. Он бы самому себе никогда не признался, что, узнав о болезни, а потом и смерти Анны, в первую очередь почувствовал облегчение, словно тяжёлый камень скатился с его плеч. Ему была неинтересная эта девушка и совершенно не нужна. Это был бы даже брак не по расчёту, не из династических или каких-либо других разумных соображений. Это была элементарная, глупая месть сестре, а несчастная кузина Филиппа просто оказалась под рукой. Бюсси знал, что пожалеет о своём опрометчивом решении в первую же брачную ночь, но отступаться от своего слова, да ещё в таком деле, было недостойно мужчины и дворянина. Что ж, Регина очень быстро, без лишних сомнений и размышлений, разрубила этот узел. Судя по всему, её голова не была так забита морально-нравственными категориями.

— Хочешь прочесть мне мораль и в который раз изумляешься тому, какое дурное воспитание я получила под присмотром тётки де Гот? Или тебе нужны подробности того, как я избавила тебя от постылой невесты? — Регина чувствовала, как её подхватила и понесла волна слепой, неуправляемой ярости.

В этот миг она ненавидела саму себя за свою гибельную любовь к Луи, злилась на него, потому что он всё это видел — и не находил в себе смелости принять хоть какое-то решение, жалела и презирала несчастную Анну и винила себя за разбитую — теперь это уже стало фактом — жизнь Филиппа, за то, что отправила на верную смерть ни в чём не повинного Этьена. И всё это за один влюблённый взгляд бархатных чёрных глаз, за одну улыбку, за один поцелуй Луи. Мужчины, который боялся собственных чувств и обвинял её в том, что она решилась одна расплатиться по всем счетам, лишь бы он не замарался, не мучился, не страдал. Мир вокруг неё закачался, закрутился вокруг его оси, как неисправная карусель.

— Да, я отравила твою драгоценную Анну! Да, это я была у церкви Сент-Эсташ и герцог Майенн мой любовник, а не её! И я нарочно заказала второе платье-двойник, и это я подбросила тебе липовое письмо от Фоссезы! И это я довела Анну до самоубийства! И я ни о чём не жалею, слышишь?! И если можно было бы вернуть всё назад, я поступила бы точно так же!

Обжигающие, колючие слова летели ему в лицо отравленными стилетами. Незнакомый, дьявольский огонь зажёгся в бездонных светлых глазах.

— А теперь убирайся из моей комнаты! Убирайся из моей жизни ко всем чертям! К дьяволу в преисподнюю следом за своей Анной!

Это было последней каплей. В порыве безудержного гнева Луи с размаху ударил Регину по искажённым от ярости губам. Тёмная кровь тонкой, тягучей струйкой медленно поползла из угла рта на гордый подбородок, закапала на тяжело вздымающуюся грудь. Регина мгновенно замолкла, застыла, боясь пошевельнуться. Бешено вращавшийся мир остановился, замер. Луи тут же метнулся к ней, обнял, крепко прижимая её голову к своей груди. Одна рука его зарылась в пушистую гущу волос на затылке, вторая нежно гладила напряжённую спину.

— Бог мой, прости меня! Прости, я сошёл с ума, наверное. Я не имел права прикасаться к тебе. Прости, прости меня!

Регина безнадёжно всхлипнула, изо всех сил оттолкнула брата от себя и вкатила ему одну за другой две роскошные пощёчины.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! — исступлённо выкрикнула она и тут же зажала себе рот ладонью, потому что следом рвались совершенно другие слова.