— Это не твой грех, дочь моя, — прошептал он, бережно накрывая своей ладонью её дрожащие пальцы, — не вини себя в чужом безумии.

Регина подняла на него растерянные глаза:

— Но я не могу ПРОСТИТЬ. У меня ничего не выходит. Я жаждала мести. Сначала. Потом я просто хотела справедливости.

— Это естественно.

— Я… О, простите меня, отче, я без вашего совета написала прошение папе.

От изумление иезуит потерял дар речи. Гордая дочь Клермонов попросила защиты у Церкви!

— Я всё объяснила в своём письме, во всём покаялась и попросила только одного: чтобы преступники были если и не наказаны, то хотя бы тоже раскаялись и признали свою вину.

— И что? — Этьен понемногу приходил в себя.

— Мне отказали в защите. Моё раскаяние назвали ложным. Меня обвинили в грехе прелюбодеяния. Вы ведь знаете, отче, весь Лувр считает меня любовницей герцога Майенна и графа де Лоржа.

Этьен молча опустил глаза. Он знал всё это, но боялся верить в падение своего светлого ангела.

— Так вот, отче. Это всё неправда.

Сияющий, счастливый взгляд иезуита яснее ясного дал понять графине, что её игра блестяще срабатывает, и она продолжала вдохновенно сочинять:

— Это всё ложь. Я никогда не была ничьей любовницей, и если бы король со своими приспешниками не надругались надо мной, я бы хранила в чистоте своё тело до венчания. В доме графа де Лоржа я пряталась от воспоминаний. Мне была невыносима даже мысль о появлении в королевском дворце. Клянусь, если бы я не почувствовала, что моему брату угрожает опасность, я бы ни за что не вернулась в Париж!

— Граф де Бюсси в опасности? — мгновенно насторожился Этьен.

Регина мысленно обругала себя последними словами. Увлёкшись описанием собственных страданий, она упустила из виду безупречную подготовку иезуитов. С печальным вздохом дрогнув ресницами, она еле слышно прошептала:

— Простите, отче, но…это не моя тайна.

— Хорошо, продолжай, дочь моя.

— Мне пришлось вернуться. Но король продолжал преследовать меня. Чтобы хоть как-то защититься, мне пришлось принять предложение герцога Майенна. Для всех мы любовники, но, Бог свидетель, на самом деле это не так. Я никогда не была с Шарлем.

Регина спрятала лицо в ладонях и уже совсем тихо и торопливо зашептала:

— Я больше не смогу быть ни с одним мужчиной. Никогда. Моё тело до сих пор помнит всё то, что с ним сотворил король. И я боюсь повторения этого. Мне страшно и стыдно.

Она снова безутешно разрыдалась, уронив голову на худое плечо монаха. Этьен осторожно обнял её, желая утешить, и почувствовал, как его молодое тело выходит из повиновения, как поднимается от паха и разливается по всему телу горячая неудержимая волна и толкает его стиснуть в объятьях хрупкие женские плечи, прижаться изо всех сил к покорному, гибкому телу и слиться с ним, сделать его частью себя. Сбросить тяжкий груз монашеского воздержания, подчиниться зову плоти и наполнить своим семенем этот прекрасный божественный сосуд. Девушка, словно уловив его непростительные помыслы, тихо-тихо отодвинулась от него, испуганно качнула ресницами и выпорхнула из кельи. В пустынной церкви долго отдавался эхом лёгкий стук её каблучков.



Луи де Бюсси с утра находился в скверном расположении духа. Как назло, второй день лил нудный, холодный дождь, небо было затянуто густо-серыми, тяжёлыми тучами и полдень нельзя было отличить от сумерек. Андалузский конь его наотрез отказывался мчаться по расползающейся из-под копыт раскисшей земле да и куда была охота лететь вскачь в такую-то дрянную погоду?

Стремительно нищающая стараниями нового губернатора провинция недовольно ворчала, но злой, как сатана, Луи всё-таки содрал немыслимый налог с неё. Надо же было как-то компенсировать плохое настроение. И оплачивать астрономические счета Регины, словно задавшейся целью разорить брата своими нарядами, украшениями, книгами и духами. Впрочем, что уж скрывать, граф и сам любил покутить. Первое время он находил в Анжу много поводов для веселья, устраивал пиры, охоты, просто попойки. Но вскоре всё это ему прискучило. А тут ещё и погода испортилась самым омерзительным образом. Было необычно холодно для начала ноября, по утрам ложился холодный плотный туман, продувающий насквозь стылый ветер грозил скорой и суровой зимой. Потом зарядил дождь.

И эта серая, сырая, тяжёлая мгла как нельзя лучше соответствовала тому, что творилось в душе у молодого графа. Потому что даже если бы вдруг засияло солнце и подул сухой, жаркий ветер, Луи бы этого не заметил. Точно так же ни одно из опробованных им развлечений не могло исцелить его от тоски. Он сходил здесь с ума. От того, что ветер пах Региной. От того, что солнце не могло затмить её красоты. От того, что у вина был вкус губ Регины. От того, что прозрачная кожица спелых фруктов так живо напоминала светящуюся под утренним солнцем кожу Регины. Её лицо стало наваждением. Она снилась ему, и эти сны ночь от ночи становились всё безумней и откровенней. По утрам он вставал усталый, озверевший и совершенно неспособный трезво рассуждать и вся его внутренняя сила уходила на борьбу с самим собой. Он уже не пытался заменить её другими, выплеснуть свою боль в стихах или залить тоску вином. Не спасал даже грохот сражений, близость смерти, свист пуль и горячка боя. Не приносили забвения поцелуи и ласки придворных красавиц, простодушных поселянок и вульгарных продажных девок — вечных спутниц действующих армий всех стран. Не дарили покой никакие молитвы и мессы. Всё это было уже испробовано и отброшено за полной бесполезностью. От этой любви спасения не было.

Вот только одного он не знал: награда это за талант и верность мечте о Совершенной Красоте или кара небесная за предательство маленькой сестры? Луи не знал этого. Но ни за какие блага мира он не променял бы свою безумную любовь на прежнюю бесшабашную легкомысленную жизнь.



Этьен мрачно смотрел на брата Дениза и не верил своим ушам.

— Никакого письма графиня де Ренель не писала. Во всяком случае, личный секретарь папы его в глаза не видел и уж тем более, никакого ответа не писал. На несуществующее письмо не может быть ответа. Юная интриганка морочит тебе голову, брат мой. А ты, вместо того, чтобы исполнять свой долг перед орденом, развлекаешь эту избалованную девчонку.

Юноша опустил голову. Брат Дениз был суров, но справедлив. Он всегда умел выслушать и дать ценный совет. Кроме того, он никогда ещё не подводил его и всегда умел найти нужные слова, поддержать, подсказать, подбросить ценную информацию, удержать от неверного шага. И теперь, слушая его, Этьен не мог не признать его правоты.

Но тогда слова и поступки графини не укладывались в привычную схему искусительницы.

— Она играет с тобой, как с любимым щенком, — отрезал брат Дениз, — не позволяй ей этого. Поверни ситуацию в свою пользу.

— Графиня слишком горда и благородна, чтобы играть с кем бы то ни было, — не сдержался юноша, — к тому же, на роль игрушек и без меня достаточно претендентов. Я готов поклясться, что она никогда и не пыталась соблазнить меня!

— Что даёт тебе такую уверенность, сын мой?

— Её глаза. Они не лгут. В них нет кокетства и хитрости. В них только боль и отчаяние. Она страдает, отче.

— Тогда поговори с ней сам. И убедись в том, что она лжёт, как и все женщины.

Монах Дениз Марсо был умным и дальновидным человеком, иначе бы он не получил пост монитора в ордене. Этьена же он считал одним из самых способных молодых слуг ордена. По крайней мере, до появления графини де Ренель он практически не делал промахов. Но даже многоопытный Дениз не мог предвидеть всей глубины женского коварства и изворотливости. Регина и герцогиня Монпасье предполагали, что каждое слово графини будет тщательно проверено и взвешено. И потому, когда Этьен обвинил Регину во лжи, она не растерялась ни на минуту.

Разговор происходил в маленьком внутреннем дворике дома Бюсси, где Регина полгода назад велела разбить маленький сад. Стояли последние тёплые дни поздней осени и графиня приняла священника у маленького фонтана. Вода со звонким хрустальным пением лилась из свирелей двух озорных, лукаво улыбающихся эльфов. Розовые кусты давно уже отцвели, укрыв бархатный травяной ковёр своими тонкими лепестками. В воздухе разливался настоявшийся, душный аромат последних цветов и бодрой, пробивающейся сквозь другие травы мяты. Беззаботно присев на краешек каменного бордюра, графиня позировала присланному герцогом Жуайезом художнику. Этьен ревниво покосился на него: художник явно был выходцем из Голландии и, судя по приличной одежде, не бедствующим. Видимо, несмотря на то, что в Париже его не знали, заказов у него всегда хватало. Художник был не высок ростом, лет сорока на вид, с густой чёрной бородой и длинными блестящими кудрями. Портрет графини он писал с нескрываемым удовольствием, белозубо улыбаясь и посылая красавице страстные взгляды. "Ещё один влюблённый. Что ж, тем лучше будет картина", — усмехнулся про себя Этьен и осторожно кашлянул.

Регина посмотрела в его сторону, робко улыбнулась и махнула художнику веером:

— Прошу простить меня, мастер, но сейчас я не могу позировать. Можете пока позавтракать и отдохнуть в предоставленной вам комнате. Я пошлю за вами, когда освобожусь.

— Просьба вашего сиятельства священна для меня, скромного портретиста. Я явлюсь по первому вашему слову, госпожа.

Художник откланялся, сложил холст и краски и вышел из сада.

Регина подняла глаза на Этьена:

— Вы всё-таки пришли! Я ждала вас с самого утра. Садитесь, — она кивнула на скамейку напротив фонтана.

— Благодарю, но я не стану вас задерживать.

Графиня даже виду не подала, что суровый тон Этьена не был для неё неожиданностью. На лице её отразилось неподдельное изумление и даже испуг:

— Что случилось? Почему вы так суровы со мной? Я чем-то вас огорчила?