Но Анн де Жуайез оказался на высоте: герцогиню Монпасье в его доме ждал не менее щедрый подарок — трактат Агриппы Неттесгеймского, напечатанный знаменитым Домом Альда, в ларчике из слоновой кости. Подобный жест не мог не растопить гордое сердце Екатерины-Марии. Вечер начался тепло, с лёгкой ноткой печали, и как-то незаметно перешёл в шумную, бурную ночь.

Что за блажь пришла в голову Регины, подруги потом так и не смогли вспомнить. Но факт остаётся фактом: во время минутного отсутствия Жуайеза графиня подбила подругу на совершенно безответственную проделку, в результате которой герцог очень быстро захмелел и поддался на женские чары двух бестий.

Проснувшись утром с гудящей головой, юноша, едва открыв глаза, заподозрил неладное. Посмотрел направо: на его плече покоилась смутно знакомая черноволосая женская головка. Обмирая от нехорошего предчувствия, герцог повернул голову влево: так и есть, уткнувшись лбом ему подмышку и разметав рыжие кудри по его руке, на самом краешке постели мирно посапывала Регина. Анн тихо охнул и попытался восстановить в памяти вчерашний вечер, начинавшийся, вроде бы, мирно. Потом в женщин вселился какой-то бес и они без конца подливали ему в бокал вина. Потом потащили его танцевать. Он кружил их обеих в дикой пляске и на каком-то вираже наткнулся на пылающие губы Регины. И понеслось… Последнее, что он помнил более-менее отчётливо, это как он нёс герцогиню Монпасье на руках по лестнице до спальни, а там их уже ждала в постели дьявольски обольстительная в своей божественной наготе графиня де Ренель. И это совершенное женское тело, снизошедшее к нему, как откровение, перечеркнуло прошлое и будущее, оставив реальной и истинной одну лишь эту ночь. Были густые, тяжёлые чёрные косы и хрупкие руки Катрин; были трогательные позвонки на бархатистой спине, серебристый смех и гладкие колени Регины. Переплетались и перепутывались пальцы и локоны, сбивались на горячечный шёпот три хмельных голоса, и качающаяся кровать герцога плыла, как лодка, вне времени и пространства, уходя в какую-то языческую мистерию.

То, что произошло ночью, было необъяснимо, непристойно и захватывающе. Анн готов был поклясться, что так хорошо ему ещё в жизни не было. Только теперь он поверил в то, что женское тело совершенно и таит в себе гармонию мироздания. Но разрази его гром, если он с уверенностью сможет сказать, какая именно из двух красавиц зацепила его сильнее!

Додумать он не успел, потому что герцогиня Монпасье сладко потянулась, просыпаясь, обвилась виноградной лозой вокруг Жуайеза, приподнялась на локте и лучезарно улыбнулась:

— С добрым утром, герцог!

Не успел он ответить, как Регина тоже подала голос:

— Доброе утро!

Анн посмотрел на одну, на другую. Девушки, перегнувшись через него, звонко поцеловались друг с другом. И через минуту все трое раскатились в дружном задорном смехе. Дверь отворилась и вошёл слуга герцога с тремя стаканами горячего молока на подносе. Регина и Екатерина-Мария согнулись пополам и могли уже только всхлипывать. Герцогиня смогла выдавить только одну фразу:

— Клянусь богом, горячее молоко мне не подавали по утрам ещё ни у одного из моих любовников!

— Но это же великолепно! — отдышавшись, ответила Регина.



Через час Екатерина-Мария, одетая и надушенная, уже спешила домой в портшезе герцога Жуайеза, поскольку у неё с утра была назначена важная встреча с кардиналом Лотарингским. Регина, которой некуда было спешить, осталась досыпать в постели Анна. Прислушиваясь к её безмятежному ровному дыханию, Жуайез тоже уснул.

Его разбудили робкие, мимолётные поцелуи. Не открывая глаз, он протянул руки, наткнулся на тёплые женские плечи и, подминая под себя отзывчивое гибкое тело, ринулся в атаку.

Он смог оторваться от своей нечаянной находки только в полдень.

— Мой бог, сколько лет жизни я потерял! — воскликнул он, отстраняясь от неутолимых губ Регины.

— Но в твоих силах вернуть эти годы, — прошептала девушка, целуя его плечи.

Она была тысячу раз права, но как бы ни был пьян ночью Жуайез, он всё же понял из нескольких фраз подруг то, что они готовят какой-то невиданный заговор против короля.

— Мой ангел, мы оба знаем, что сейчас это невозможно. Но даю слово, что по первому же твоему зову я примчусь к тебе, где бы ты ни находилась. И если тебе понадобится место, где ты будешь в полной безопасности и где тебя всегда будут ждать, знай, что мой дом в Бургундии в твоём распоряжении.

— Я не хочу больше впутывать тебя в наши дела и снова подвергать опасности. Тебе, действительно, лучше всего вернуться домой. И ждать меня. Кто знает, может, именно в твоём доме я найду приют в годы испытаний. Поцелуй меня ещё раз, чтобы я окончательно убедилась в своей победе над королём и судьбой. И в том, что есть мужчина, который без вопросов примет меня такой, какая я есть.

— Ты покорила меня. Единственная женщина, которой я говорил эти слова — ты. Бог знает, увидимся ли мы с тобой когда-нибудь в этой жизни. Чувствую, что вы с Катрин затеяли слишком опасную игру. Но в любом случае — удачи тебе.



ГЛАВА Х. Этьен

"Однако мужчины — каждый в отдельности и все вкупе — устроены так, что часто доходят до могилы в блаженном неведении всей глубины коварства, присущего другой половине рода человеческого".


Джек Лондон "Дочь Северного сияния".

Обмануть Этьена не составило особого труда для таких гениальных актрис, как герцогиня Монпасье и графиня де Ренель. Регина и Катрин использовали образ невинной беззащитной жертвы, на протяжении веков успешно эксплуатировавшийся женщинами всех времен и народов. На мужчин это действовало безотказно в девяноста девяти случаях из ста. Конечно, Этьен был умён и проницателен, как и все иезуиты. Но только тогда, когда дело не касалось графини не Ренель. У подруг на руках было достаточно козырей, которые не оставляли иезуиту шансов на спасение: его юный возраст, до фанатизма восторженная натура и то обстоятельство, что он стал свидетелем трагедии, случившейся с Региной. Столь необычное при дворе сочетание искренности и удивительной красоты, отличавшее графиню, настолько поразило Этьена, что его поначалу наигранное, а потом неподдельное восхищение со временем начинало обретать черты слепого, фанатичного преклонения. Что послужило истинной причиной подобного превращения — мистическая власть Регины над мужчинами или некоторая неустойчивость психики самого Этьена, — женщин мало интересовало. Они просто решили воспользоваться обстоятельствами, складывающимися в их пользу.

Рано утром, на восходе солнца Регина, с ног до головы закутанная в чёрные кружева, стояла у дверей маленькой церкви на Монмартре в ожидании Этьена, служившего там. Нежно-розовый свет зари пронизывал тонкую фигурку графини, ослепительно сияя в рыжих локонах и заманчиво подсвечивая её светлую кожу сквозь черноту кружев. Регина подготовилась к исповеди, как уважающий себя полководец к решающей битве, так что подошедший через четверть часа иезуит увидел прислонившуюся к каменной стене церкви совершенно обессиленную женщину, содрогавшуюся от мучительных рыданий. Когда он видел перед собой эту золотисто-розовую прозрачную кожу, эти страдающие светлые глаза, то забывал обо всём на свете: и о беседах с наставниками, и о своих обетах, и о сочинениях Лойолы, которыми раньше зачитывался ночи напролёт. Она являлась к нему по ночам в грешных, бесстыдных снах и всегда — напуганной и беззащитной, как в ту ужасную ночь в Блуа.

Вот и сейчас девушка безутешно плакала, сползая по стене на пыльную дорогу. Этьен подоспел вовремя, подхватил её под руки, завёл в церковь и усадил на ближайшую скамью.

— Что с вами случилось, ваше сиятельство? — срывающимся от волнения голосом спросил он.

— Я шла исповедоваться, — продолжала отчаянно плакать Регина, — но силы оставили меня. Я не могу более выносить всё это. Я знаю, Господь меня испытывает, но не в моих силах безропотно и с радостью принимать все посланные на мою долю испытания. Я всего лишь слабая женщина и некому меня ни защитить, ни наставить на путь истинный!

Этьен слушал и не верил своим ушам. Он добился-таки своего задушевными разговорами и ненавязчивыми проповедями: взбалмошная и упрямая графиня устремилась к спасению души и сквозь слёзы душевных страданий пробивался полный искреннего раскаяния голос. Под опущенными ресницами не дано ему было увидеть злых бесенят на самом дне глубоких глаз…

— Господь уже привёл вас в свой дом. Значит, он не оставляет вас в трудный час испытаний. Пойдёмте, я проведу вас в исповедальню.

Регина упрямо замотала головой:

— Нет, там решётки и темно. Я не смогу. Мне надо видеть ваши глаза, отче, держать вас за руку. Так мне легче, простите.

Она чувствовала, как дрожат руки самого Этьена каждый раз, когда она их касается; слышала, как сбивается его дыхание, и уж, конечно, она уловила радость в его голосе, когда он согласился исповедовать её у себя в келье.

Проходя между колоннами, Регина ненароком споткнулась и больно подвернула ногу, и Этьен, повинуясь древнему, как сама кровь в его жилах, инстинкту, легко подхватил её на руки и донёс до своей двери.

Как только они оказались наедине, в слабо освещённой огарком единственной свечки келье, графиня, едва сдерживая слёзы, заговорила:

— Я грешна, отче. Я была одержима гордыней и слишком тщеславна. Красота, данная мне как испытание, была для меня инструментом, способным подчинять себе людей. А когда пришла пора платить за это, я оказалась не готова. То, что со мной сотворил король, возможно, было наказанием за мою спесь и слепоту. Я сама была во всём виновата. Но сердце моё ожесточилось. Как истинная христианка, я должна была простить своих врагов. Я не смогла.

Перед глазами у Этьена, как наяву, встало обезображенное, перекошенное от боли и ужаса лицо беззащитной девушки, которое он увидел в тот вечер в охотничьем домике, и вдруг отчётливо осознал, что тоже не простил королю этого зверства, этого надругательства над подобной красотой.