Цыганский табор оказался для беглой графини самым надёжным укрытием. По дороге до Парижа мимо них четыре раза проезжали солдаты, видимо, посланные на её поиски. Регине было и невдомёк, что озверевший от такого открытого проявления мятежа король уже вынес официальный вердикт, обвиняющий её в колдовстве, кровосмешении и убийстве Анны Лаварден. Он бы с радостью назвал её и заговорщицей, но для этого у него не было никаких доказательств. Открыто выступать против Гизов в отсутствии королевы-матери он так и не решился, зато на Регину его натравливала брызжущая ядом ненависти Маргарита. Практически приговорив к смерти своего любовника, она теперь обвинила во всём графиню. И потому королевская гвардия переворачивала окрестности Парижа и Сомюра в поисках преступницы. Искать гордую и высокомерную графиню де Ренель среди кочевого сброда никому не пришло в голову. Да и кто бы узнал знаменитую красавицу в немолодой, исхудавшей, плохо одетой женщине с ребёнком на руках? Лоренцо благоразумно прятали в фургоне, а красавца-коня цыгане перекрасили в гнедую масть и на нём теперь гордо восседал Рамирес. Как ни странно, Шарбон принял нового всадника безропотно, словно почувствовал родство дикой, вольной крови в этом бродяге.

Те несколько дней, что они добирались до Парижа, старуха-цыганка отпаивала Регину отварами горьких степных трав. Измученная родами, страхом и потерями, молодая женщина качалась где-то на грани жизни и смерти, реальности и спасительного забытья. Снадобья кочевой ведьмы не могли исцелить её сердце, но хотя бы притупляли боль утрат, навевали бездумные сны. Единственное, что возвращало её каждый раз из страны теней и воспоминаний — плач дочери, требовательный и звонкий. У Регины не хватало молока и девочку кормила молодая цыганка, их дети спали в одной корзине и были запелёнуты в одинаковые тряпки, разве что в пелёнках малютки Кати была спрятана единственная драгоценность, которую Регина смогла сохранить даже после боя на постоялом дворе. Ожерелье, когда-то — тысячелетия назад! — подаренное Жуайезом, кормилица Кати каждый раз показывала Регине и снова добросовестно заворачивала в тряпки. Видимо, в её глазах драгоценность, принадлежащая младенцу, была неприкосновенной. Софи то и дело принималась тихонечко скулить, жалея хозяйку, младенца, себя саму — и пропавшего вместе с графом Симона. У Регины слёз уже не было. Они все застыли, иссякли в ту ночь, когда она оплакивала Филиппа.

Она снова ехала в Париж. Но кто мог ответить ей на вопрос, почему с каждым разом возвращение в столь милый её сердцу город было всё горше и тяжелей? Ах, какая глубокая, беззвёздная пропасть лежала между её первым путешествием в Париж из обители урсулинок, когда она, юная, наивная, восторженная девочка летела на крыльях мечты туда, где ждали её любовь и счастье! И даже когда она возвращалась с Луи из Бордо, она была всё-таки счастлива, не смотря на затяжную ссору с братом. Потому что тогда все ещё были живы, ещё тело её хранило тепло рук Филиппа, ещё до слуха её доносился раздражённый голос Луи и глаза её могли любоваться его чарующим лицом. Таким молодым. Таким живым…

Что теперь ждало её в этом городе роскоши и порока, нищеты и любовных приключений, блеска дворцов и вони канав, волшебных стихов придворных поэтов и тёмных тайн луврских коридоров? И как примет он её дитя, ни в чём не повинное, ничего не знающее?

Но ей во что бы то ни стало нужно было вернуться туда. Хотя бы вернуться. Чтобы постараться выжить или хотя бы достойно встретиться лицом к лицу со своими врагами и призвать их к ответу за гибель Филиппа и Луи. И самой заплатить по всем счетам.



А потом запахи нечистот, гнили, горячего хлеба, апельсинов и пригоревшего масла, принесённые утренним ветром, оповестил её, что долгий путь окончен — Париж был перед ней. И вот уже показались вдали шпили соборов, засверкали на солнце стёкла витражей, тихим рокотом докатился будничный шум огромного города.

Париж снова, как и три года назад, встречал свою блудную дочь, свою заплутавшую богиню. Повзрослевшую, ослабевшую от потерь, обожжённую горем. Свою гордую и упрямую Регину де Ренель. Сероглазую, белокожую, неукротимую и своевольную.

Софи изумлённо смотрела на раскинувшийся перед ней город, как когда-то смотрела впервые увидевшая его юная Регина.

— Мы дома, — тихо вымолвила Регина, готовая опуститься на пыльную дорогу и поцеловать землю своего Города.

Господи, она бы всё отдала сейчас, чтобы оказаться на улице Гренель в своей спальне, увидеть доброе лицо Франсуазы, принёсшей её завтрак. Услышать доносящиеся из кабинета голоса Луи и Филиппа. Вернуться на год назад, всего лишь на один год назад хотя бы на одно мгновение. Вернуться назад…

Они заплатили пошлину и вместе с цыганами беспрепятственно въехали в город. Их никто не проверял, ведь стражникам приказано было задержать ослепительную красавицу в дорогом наряде, на вороном аргамаке, в сопровождении огромного чёрного пса. Этакую Вавилонскую блудницу со Зверем. Никто не обратил внимания на двух бродяжек среди такого же оборванного, галдящего, тощего отребья.

Регина рассталась с Рамиресом неподалеку от моста Мельников. Подарила цыганке, кормившей Кати, свои бесценные жемчужные серьги, Шарбона, уже привыкшего к табору, оставила Рамиресу.

— Тебе он больше подходит. Вы с ним одной крови. А мне уже всё равно не летать, — тихо сказала она, обняла и поцеловала напоследок коня и ушла, не оборачиваясь.

Мудрые, хранящие вселенскую печаль глаза старой цыганки долго смотрели ей вслед. Между ними уже всё было сказано. Любые дары и слова благодарности были бессмысленны и не нужны. Круг замкнулся. Четыре года назад цыганка предсказал ей жизнь. Теперь она видела её смерть.



Никто не смог бы узнать в этой немолодой, очень усталой женщине блистательную графиню де Ренель. Никто. Кроме Этьена Виара. А именно он стоял на мосту Мельников, со зловещей усмешкой ожидая Её.

Почему из всех мостов города он выбрал этот? Что остановило Этьена в его бесконечных блужданий от одних ворот города к другим, от одного моста к другому, от улицы Гренель до особняка Гизов именно на мосту Мельников — там, где Регина почти никогда не проходила? Он и сам не знал, почему с такой уверенностью остановился на набережной и стал просто спокойно рассматривать лица всех проходивших мимо людей. Его затуманенный рассудок впервые за долгие месяцы работал трезво и ясно, чувствуя приближение Судьбы. Всё это время он жил одной только мыслью — отомстить, избавить мир от этого дьявольского создания, от этого воплощенного греха. Он не верил во власть короля — деньги и связи Клермонов не раз спасали Бюсси от расправы, спасли бы и Регину. Он не верил во всемогущество Церкви — если Регина совратила и обманула его самого, столь любящего Господа, столь преданного идеалам своего ордена, что ей стоит отвести глаза инквизиторам. Эти невинные прозрачные глаза введут в заблуждение Папу и всех его кардиналов. Этьен твёрдо знал: какие бы обвинения не выдвигали против графини де Ренель и её дерзкого брата, какими бы карами не грозил им королевский и церковный суд, оба этих порождения Сатаны смогут выкрутиться. Слишком много могущественных и известных людей были замешаны в их интрижках, слишком любил Париж своего Великолепного Бюсси, слишком неотразима была красота Регины, чтобы так просто можно было от них избавиться. Покарать эту великую грешницу мог и имел на то право только он, Этьен Виара. Только он знал её душу, потому что только он любил её по-настоящему.

У него была и ещё одна причина убить свою бывшую любовницу: её кровь могла смыть страшный грех прелюбодеяния и нарушения обетов ордена с его души. В воспалённом мозгу иезуита убийство Регины встало по значимости в один ряд с уничтожением ордена тамплиеров. Он знал, что рано или поздно она вернётся в Париж, потому что это был Её город, здесь она была в своей стихии и ни роскошь Сомюра, ни тихая прелесть замка де Лоржей не могли заменить бешеный водоворот мыслей, чувств и событий, обещание головокружительных возможностей и острый привкус опасности и греха, которые ей дарил Париж — город её первой любви, первых радостей и разочарований.

Его покрасневшие от постоянного недосыпа глаза пристально всматривались в бредущих мимо людей, цепко выхватывая из толпы высоких тонких женщин, сверкающую медь волос, большие светлые глаза. Он потерял счёт времени и лицам, проплывающим сквозь него. Ему казалось, что он стоит возле этого моста вечность. Конечно, было вполне возможно, что в этот день она не появится в городе, или войдёт через другие ворота, пройдёт по другому мосту, мало ли их здесь. Но что-то неподвластное удерживало Этьена именно на этом месте, заставляло снова и снова вглядываться в чужие, ничего не значащие женские лица.

И вдруг на землю рухнула тишина. Мир вокруг замер и в этой неподвижной тишине Этьен сначала почувствовал знакомый до последней ноты, тонкий манящий запах Её кожи. Едва уловимый колдовской аромат, заслонивший собой все остальные запахи осеннего дня в центре Парижа. А потом на Этьена надвинулось Её лицо. Чужое, незнакомое лицо, которое он поначалу отказался узнавать, потому что потускневшая, серая кожа не могла принадлежать Ей. И эти беспорядочно выбивавшиеся из-под платка неухоженные волосы, нищенская одежда, огрубевшие руки, застывшие в горькой усмешке губы, тонкие морщинки на переносице и на лбу — всё это не имело никакого отношения к той богине, которую столько дней Этьен напрасно искал на городских улицах. Но его измученное, обугленное сердце ничто не могло обмануть — от этой чужой, бледной женщины веяло чем-то знакомым, колдовским. Бедная одежда не могла скрыть царственной грации и никакие беды не могли склонить гордо вздёрнутой головы. Это была Регина де Ренель вне всяких сомнений.

Да, Этьен ненавидел её. Он мечтал её убить. Он лелеял мечту о страшном возмездии долгие месяцы. И вот теперь, когда Регина была так близка и так беззащитна, он ничего не мог с собой поделать — первой его мыслью, первым порывом было упасть перед ней на колени и целовать землю, по которой она шла, запылившийся подол её платья, тонкие руки. Снова обнять, коснуться нежных губ, запутаться в мягком шёлке волос. Подхватить её на руки и унести прочь. Отдать целый мир за возможность быть рядом с ней. О, если бы в её светлых глазах мелькнула хоть тень радости, отблеск былой страсти!