— Если б ты знал, возлюбленный мой, как долго ждала я этих слов! — слёзы прозрачными ручьями струились по её нежному лицу и Луи благоговейно собирал их губами, словно пил колдовское зелье.

Регина обняла его, приподнимаясь с измятых простыней, уткнулась носом ему в плечо и счастливо засопела, вдыхая запах его тела, прижимаясь щекой к груди, где гулко и неровно билось сердце. Билось только для неё.

— Дай мне слово, что больше никто, ни один мужчина к тебе не прикоснётся! — стискивая в железных руках её хрупкие плечи, потребовал Луи, — Я не смогу вынести этого, понимаешь ли ты? Знать, что чьи-то чужие руки касаются этого живого бархата, что твои волосы струятся в чужих пальцах и кто-то пьёт волшебное вино твоих губ, для меня страшнее инквизиторских пыток. Ведь ты принадлежишь только мне, как и я тебе. Ты была создана для меня, а я — для тебя. Я с ума схожу от ревности и ненависти.

— Луи, я люблю тебя. Только тебя, неужели ты не видишь? Или тебе этого мало?

— Я не хочу ни с кем делить тебя. Как можно разделить последний глоток воздуха перед гибелью, единственный глоток воды в пустыне?

— А зачем меня делить? Меня ведь больше нет. Есть только моё отражение в твоих глазах. Есть моя рука, спящая на твоём плече. Есть моё дыхание на твоих губах. Есть только моя любовь к тебе. Иногда мне кажется, что я родилась с этой любовью в своём сердце, с этой тоской по тебе и болью в каждой клеточке тела. Я умирала без тебя все эти годы и теперь мне целой жизни не хватит, чтобы насладиться этим счастьем — просто засыпать на твоей груди и просыпаться от твоих ласк. И слышать, что ты меня любишь.

— Бедная моя богиня, прости слепого и бестолкового меня. Прости. Любимая моя, как я жил без тебя всё это время? Неужели я мог видеть чьи-то лица и говорить, что они красивы? Неужели это я жаждал других женщин и добивался их любви? Я сам верил в то, что люблю их! Я писал им стихи, я мучился и ревновал! А на самом деле я всюду искал тебя. Твоё неповторимое лицо, твой дурманящий запах, твой колдовской взгляд, твою невероятную любовь.

— Ты был юным и глупым. Меня не надо было искать. Достаточно было просто позвать. Мы с тобой испугались своей любви и потеряли столько времени из-за ненужных предрассудков и страхов. Мы думали, что, отказываясь от своей любви, сможем сделать друг друга счастливыми, даровать покой. Но всё это не так! Я могу быть счастлива только с тобой. Только я могу любить тебя так, как ты хочешь.

— Любовь моя, беда моя, сестра моя, я едва не потерял тебя! Это Филипп учил тебя поцелуям, это Шарль учил тебя радостям тела, это Катрин учила тебя нарушать запреты и устанавливать свои правила игры. Я только смотрел со стороны и сгорал от желания и ревности, терял друзей, связывался с какими-то пустышками, прожигал жизнь. И причинял тебе боль. Бедная моя, как ты всё это выдержала?

— Ради любви к тебе. Ради твоего счастья я пойду на что угодно и выдержу всё. Я убью и солгу, предам и пройду по горящим углям. Я умру ради тебя.

Она смотрела на него открыто и прямо, готовая в это же мгновение умереть самой лютой смертью по одному лишь его слову. Готовая отстаивать до последнего глотка воздуха своё право на любовь перед лицом самого Господа Бога. И не было в мире такой силы, которую не смогла бы победить её страсть, неподвластная законам ни земным, ни божеским.

Луи глубоко и шумно вздохнул, словно хотел напиться досыта этой любовью, причаститься каплей той власти, которую имела над ним её красота.

— Нам надо уезжать из Парижа, — решительно сказал он. — Уезжать сегодня же. Медлить нельзя.

Регина молчала, прекрасно понимая, что стоит за решением Луи. Отлучение от церкви, пытки в подвалах инквизиции, позор, неизбежно падавший на их семью, публичная казнь, глумление толпы… Призрак кровавого кошмара, раньше только маячивший где-то за гранью сознания, за одну ночь превратился в реальность. Такого шанса раз и навсегда разделаться с Клермонами королевское семейство не упустит. На казнь сбежится весь Париж. Посмотреть на то, как полетят с плеч две самые красивые и самые безумные головы в городе, найдётся много желающих. Да ещё по обвинению в кровосмешении… Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Страшно было умереть сейчас, когда счастье только-только легло в её ладони. Страшно было оказаться в руках палача и потом нести до площади свой позор под градом насмешек, камней и нечистот. Страшно было вдвойне за Луи, который вместе с ней прошёл бы все эти круги ада.

— Куда мы поедем? — покорно спросила она.

— В Анжу. В Сомюр.

— Почему не домой в Нормандию? Или в Амбуаз?

— В Нормандии нас будут искать в первую очередь. И там быстро узнают в жене графа де Бюсси его родную сестру. Амбуаз уже давно не наша собственность, он принадлежит Екатерине Медичи. А в Анжу о тебе не знает никто. К тому же там я губернатор и притом губернатор уважаемый. К тому же став губернатором Анжу, я получил разрешение обосноваться в Сомюре. Рене Бирагу и церковникам не так-то легко будет добраться до меня в моей вотчине. Я спрячу тебя в Сомюре от короля, от церкви, от Гизов, от всего света. Потом вернусь в Париж и что-нибудь наплету, лишь бы никто не подумал, что мы уехали вместе. Потом вернусь к тебе. Будет день, будет и пища. Со временем что-нибудь я смогу придумать, доверься мне.

— Но это не может продолжаться вечно! — в отчаянии прошептала Регина.

— Ничто не длится вечно. Пока нам нужно выиграть время. А потом твой супруг что-нибудь придумает.

— Супруг? Ты ещё не раздумал выдать меня замуж за Филиппа? — не удержалась она от колкости.

Луи чувствительно ущипнул её за бедро.

— Я себя имел в виду. Отныне ты — моя жена перед Богом, а мнение людей меня мало трогает.

— Перед Богом мы с тобой преступники. Так тебе скажет весь белый свет. А я тебе скажу, что богу мало дела до того, кто с кем спит и кто кому рожает детей. Он вообще редко обращает внимание на людей.

— Еретичка, — убеждённо припечатал Луи. — Обольстительная еретичка, прекраснейшая из ведьм, языческая богиня плотских утех, посланная мне небесами на зависть всему миру.

Регина гибким, тёплым плющом обвилась вокруг него, ласкаясь бесстыдно и трогательно. Этим утром она решительно ни о чём не желала думать, только наслаждаться любовью человека, которого ждала так долго.

Но Луи, столько времени предпочитавший плыть по течению и полагаться на судьбу — судьбу, которую всеми правдами и неправдами выстраивала Регина, — теперь начал действовать с присущей ему решительностью.

— Одевайся. В полдень мы должны уже выезжать из Парижа.

Регина захлопала ресницами:

— В полдень? Но… но это никак не возможно! Я ничего не успею! Мне нужно встретиться с герцогиней, у нас очень важное дело! Я должна дождаться письма от Жуайеза и ещё у меня много необходимых дел, которые нужно завершить, и пара важных встреч, и…и я просто не успею собрать вещи!

— Регина, — Луи говорил тихо, но в голосе его звучала гранитная твёрдость, так что у его любовницы-сестры не возникло даже мысли продолжать пререкания, — собирайся. В полдень мы уезжаем в Анжу. И об этом не должна знать ни одна живая душа. И больше никаких дел с семейством Гизов.

— Екатерина-Мария — моя единственная подруга, — попыталась напомнить графу Регина.

— Я знаю. Но и Гизов я знаю лучше, чем ты. И поверь моему опыту, они первые воспользуются нашим с тобой положением.

Регина могла поспорить с братом и привести доводы куда более убедительные, чем его многолетнее плавание среди подводных камней придворной жизни. Чтобы он не думал о Гизах, но в самые тяжёлые моменты её жизни Екатерина-Мария и Майенн всегда оказывались рядом и поддерживали её. В отличие от Луи, который всегда был прекрасным призраком мечты. Мечты, ставшей реальностью только благодаря той страшной и кровавой цене, сполна оплаченной Региной. Всё это она могла бы ему сказать и имела на это полное право. Но сейчас было не самое удачное время для свержения богов. Она любила Луи воистину слепой и беззаветной любовью и если ради этой любви требовалось отказаться от друзей, от собственных желаний и решений — она делала это, не раздумывая.

И потому она легко спрыгнула с постели, на мгновение ослепив Луи удивительной красотой и совершенством своего обнажённого тела, и принялась торопливо одеваться.

Через четверть часа весь дом уже стоял на ушах. Горничные заметались, как угорелые, но их бестолковая беготня была моментально направлена железной волей графини в нужное русло. Николетта кинулась собирать платья Регины, Жанна Маленькая отвечала за нижние юбки и ночные сорочки, Марианна собирала по всем шкафам туфли и плащи, Жанна Старшая укладывала многочисленные драгоценности госпожи. Юные пажи графа де Бюсси и его личные слуги дружно собирали вещи, упаковывали корзины, баулы и сундуки, закладывали экипаж. Все расспросы и просьбы были пресечены грозным рыком Луи и коротким приказом графини, спорить с которой не решалась ни одна живая душа в этом доме.

Мадам Беназет перехватила свою любимицу в её кабинете, когда та второпях выгребала из бюро свою переписку с Генрихом Наваррским и герцогом де Жуайезом. Кормилица медленно подошла к ней и долго, храня суровое молчание, наблюдала за сборами графини. Наконец, Регина, собрав все бумаги и тщательно перевязав их лентой, обернулась:

— Почему ты молчишь? Хочешь сказать что-то малоприятное? — прямо спросила она кормилицу, зная, что провести её всё одно не удастся и потому не унижаясь до вранья.

— Я могла бы многое сказать, девочка моя. Только ты вряд ли меня послушаешь и всё равно сделаешь по-своему. Слишком хорошо я тебя знаю.

— Франсуаза, не рви душу! Говори, как есть. Меня уже сложно обидеть или укорить.

Кормилица ухватила девушку за руки, крепко сжала её нежные ладони и едва не плача заговорила:

— Девочка моя, одумайся! Что ты делаешь? Ты же погубишь и себя, и его! Пойми, назад пути не будет. Думаешь, никто ни о чём не догадывается? Думаешь, я не знаю, как ты ночи напролёт стояла у его дверей, только что на луну не выла? Господи, да уже завтра весь Париж будет судачить о том, что графиня де Ренель сбежала со своим братом и любовником! О себе не думаешь, так его пожалей.