– Пока мы вместе, нам ничего не страшно и мы отлично проведем время, даже если кое-кому это придется не по вкусу, – заметила она с едкостью, противоречившей нежности, нашедшей воплощение в ее позе.

Тонкий деревянный настил под ногами начал слегка вибрировать, и вскоре вибрация переросла в тихий равномерный гул. Это заработали двигатели «Красотки», готовясь понести ее вверх по течению.

– Именно так мы и поступим, – усмехнулся Хэл. – Не желаете ли подняться на капитанский мостик и посмотреть, как мы отчаливаем?

Лицо Виолы просияло:

– Конечно! О, Хэл, плыть на твоем судне… Наконец-то сбылись наши детские мечты! – Она радостно взяла брата под руку и пошла с ним наверх. За ними увязался Цицерон, так что Доновану пришлось уступить ему дорогу; рослый ирландец сверкнул глазами, но покорно тронулся следом, не удостоив Розалинду взглядом.

Помня, что должна играть роль ученика, она тоже двинулась за ними. Ей нужно будет при первой же возможности поговорить с Хэлом. Жить несколько недель в тесном соседстве с людьми, которые могут отправить ее в Нью-Йорк, представлялось ей полным безумством.

Хэл проводил Виолу в рубку и бросил Белькуру золотую монетку. Цицерон рядом весело вилял хвостом.

Белькур ловко поймал сверкающий золотой и быстро спрятал в карман.

– Значит, ты признаешь, что я был прав? – Он рассмеялся. – Теперь пес твой.

В рубку вошел Донован, за ним – безмолвная Розалинда.

– Нет, я не стану признавать, что ты прав, иначе ты слишком много возомнишь о себе, – возразил Хэл.

Скромно пристроившись в углу большого помещения, Розалинда старалась держаться как можно незаметнее. Центральное место в рубке занимал огромный штурвал, почти двенадцати футов в поперечнике, по левому и правому бортам стояли скамейки и кресло-качалка.

– Виола, Уильям, это Антуан Белькур, старший штурман и рулевой «Красотки чероки» в мое отсутствие. Белькур, знакомься, мистер и миссис Уильям Донован.

– Месье! Мадам! – Белькур вежливо поклонился, и Виола слегка присела в реверансе.

– Рад с вами познакомиться, – поздоровался Донован, пожимая рулевому руку.

– Карстерса ты наверняка узнал, – добавил Хэл. – Он нанялся ко мне в ученики.

Белькур вскинул бровь.

– Сколько же он намерен платить тебе за обучение честному труду?

Хэл рассмеялся.

– Будет давать мне уроки игры в покер вместо трех сотен долларов.

– Так вы заключили сделку? Но в три сотни долларов ты не уложишься, чтобы стать великим игроком в покер.

У Розалинды немного отлегло от сердца, по крайней мере, Белькур принял ее в качестве ученика.

– Ничего, скоро ты узнаешь, насколько я преуспел, – ответил Хэл. – Если, конечно, Бентон не обобрал тебя до нитки.

– Вчера мы разошлись вничью.

Белькур развел руками и выглянул в окно, обращенное к берегу.

– Все готово к отплытию, сэр!

Голос О'Брайена прозвучал так ясно, словно он находился в рубке, а не на палубе.

Игривое настроение Белькура вдруг резко сменилось серьезным, рабочим.

– Позвольте попросить вас, мадам, занять место в кресле-качалке. Помощник капитана подал знак к отправлению.

Розалинда бросила взгляд в окно. Пассажиров видно не было; матрос на плавучей пристани отдавал концы, разъединяя последнюю связь «Красотки чероки» с сушей.

Со штормового мостика донесся одиночный удар большого колокола.

– О, как же все это будет замечательно! – воскликнула Виола, усаживаясь на обозначенное место; Донован расположился подле нее.

– Подойди ко мне, Карстерс, – приказал Хэл, – отсюда лучше видно.

Розалинда молча повиновалась и переместилась к правому борту, на сторону, противоположную пристани. Ее руки невольно сжались в кулаки, но она заставила себя успокоиться и стала медленно разжимать палец за пальцем.

Цицерон обошел рубку и уселся рядом с хозяином, высунув язык; в тот же момент Белькур дал серию гудков, прокатившихся по городу гулкими раскатами. Потом он отдал приказ отчаливать.

Судно задрожало, и могучие машины, которым предстояло унести Розалинду прочь от преследователей, начали быстро набирать обороты.

Белькур занял свое место за штурвалом и осторожно повернул его, сосредоточенно наблюдая за плавучей пристанью.

Чуть подрагивая, «Красотка» начала неторопливо двигаться вперед. Вода под ударами гребного колеса вспенилась, и вскоре частный поезд на насыпи исчез из виду, половина железного пролета моста Ганнибала впереди медленно переместилась к массивной каменной опоре.

Минуту спустя «Красотка чероки» прибавила ход. Дрожание судна усилилось.

Розалинда прикусила губу, чтобы не всхлипнуть, и закрыла глаза. Течение реки, похоже, не уступало силе волн пролива Лонг-Айленд в ту ужасную ночь. Если паровые котлы «Красотки» взорвутся, не выдержав нагрузки, то она вместе с другими пассажирами утонет в этом потоке.

– Песчаная коса осталась позади, Белькур, – заметил Хэл и, почти вплотную придвинувшись к Розалинде, улыбнулся одними уголками губ.

Постепенно под влиянием его восхитительного запаха и тепла панический страх Розалинды отступил. Каким-то чудом она сумела себя заставить снова посмотреть на воду. Зазвучал наигрываемый на каллиопе[3] веселый танцевальный мотив.

Теперь «Красотка чероки» скользила вверх по течению, рассекая водную гладь как нож масло, и вибрация почти не ощущалась. Судно спокойно проплыло между каменными быками моста, а вскоре шпили храмов Канзас-Сити стали медленно исчезать из виду и Розалинде показалось, будто они плывут в края, еще не тронутые цивилизацией.

В окна рубки долетало монотонное пение матросов, перемежающееся приказами помощника капитана, и Розалинда наконец вздохнула свободнее. Впервые со дня смерти матери и братьев она, отчаливая от берега, не заперлась в каюте, уткнув в подушку залитое слезами лицо.

Хэл отодвинулся от нее и повернулся к Виоле, которую, похоже, все интересовало на судне. Розалинда сожалела, что не может разделить с ней ее любопытство. Все же она внимательно слушала ответы, надеясь, что, возможно, в будущем ей, ученику штурмана, пригодятся эти сведения.

Донован молча наблюдал за женой; жесткую линию его рта смягчала легкая улыбка; даже Цицерон начал исследовать свой новый мир, обнюхивая все углы в рубке.

Час спустя «Красотка» миновала реку Канзас. Болтая с Виолой, Хэл привалился к боковому окну и теперь напоминал отдыхающего льва. Донован, прихлебывая кофе, следил за парившим в небе ястребом.

Двумя палубами ниже мерно работали двигатели, и Розалинда стала думать обо всех известных ей механических чудесах.

Она почти забыла, что находится на борту судна, когда в салоне под ними мелодично пропел колокол.

– Время завтрака, – объявил Хэл. – Ты, наверное, проголодалась, Виола?

– Вовсе нет. Ты еще не рассказал мне о течениях на подходе к Форт-Бентону…

Донован кашлянул.

– Любовь моя, ты обещала, что будешь хорошо есть во время путешествия.

Виола покраснела.

Очарованная ее реакцией, Розалинда прищурилась.

– Может, мне лучше позавтракать у нас каюте, Уильям, где ты сможешь покормить меня с ложечки? – Тон Виолы был полон скрытого значения.

Донован улыбнулся и поцеловал ее пальцы.

– Почту за честь. Прошу простить нас, джентльмены.

– Конечно, – усмехнулся Хэл.

– Ах как воркуют эти влюбленные голубки! – усмехнулся Белькур, когда Донованы покинули капитанский мостик.

– Что правда, то правда. Приятно видеть их такими, а не препирающимися, как другие семейные пары. – Хэл с минуту наблюдал за течением реки. – Ладно, мы с Карстерсом будем в моей каюте. Ему еще нужно многое усвоить, прежде чем я подпущу его к штурвалу.

Белькур кивнул.

– Не беспокойся насчет «Красотки», мы с Маккензи о ней позаботимся.

Насвистывая песенку Стивена Форстера о речном кораблике, Хэл начал спускаться по трапу на навесную палубу; Цицерон не отставал от него, счастливо повизгивая.

Розалинда молча шла следом, стараясь не смотреть на широкие плечи Хэла, узкие бедра и мелькавшие перед ней мускулистые ноги. Она уже затруднялась сказать, что в большей степени лишало ее присутствия духа: этот мужчина или быстрое течение реки?..

На бойлерной палубе было гораздо теплее, чем в рубке, поскольку она находилась непосредственно над котельным отделением. На лбу Розалинды выступили капли пота, пока она следовала за Хэлом вдоль большого салона с каютами. По мере их продвижения к корме, где взбивало воду гребное колесо, дрожь судна возрастала, но ни жара, ни вибрация не могли заставить Розалинду выбросить из головы мысли о мускулах, спрятанных под прекрасным костюмом Линдсея. Открыв дверь каюты, Хэл дал знак Розалинде, и она не заставила себя уговаривать – вошла первой.

Каюта оказалась просторной, почти шестнадцати футов в ширину, и с большими окнами по обе стороны от наружной двери. В углу стоял умывальник, в то время как центральное место занимала огромная бронзовая кровать. Кресло розового дерева и такой же комод составляли остальную часть обстановки. На полу лежал богато украшенный восточный ковер, над кроватью тянулся ряд крючков для одежды. Стены, шторы на окнах, полностью задернутые, и постельное белье – все было белоснежным. Каюта поражала элегантным убранством, почти таким же великолепным, как частный железнодорожный вагон ее родителей, и полностью заслуживала чести называться апартаментами владельца первоклассного корабля.

Плотно притворив дверь, Хэл повесил шляпу на крючок.

– Я велел принести раскладушку для тебя, – сообщил он, и Розалинда прыснула.

– А Цицерону ты это объяснил?

Хэл опустил взгляд, и его брови поползли вверх: Цицерон с остервенением трепал одеяло и простыни раскладушки с очевидным намерением довести их до уровня бахромы.

Розалинда зажала рот рукой, чтобы не рассмеяться.

– Ах ты маленький жалкий… – заговорил Хэл. Цицерон тут же улегся посредине своего нового лежбища, взглянул на хозяина, зевнул и положил голову на лапы.