— На-настя! — раздался истошный вопль из Машкиной комнаты. — На-настя! Я поспала!

Захлопнув дверцу стиральной машины, Настя кинулась к племяннице. Нужно было успеть вытащить ее из кроватки и быстро посадить на горшок. Опоздание было чревато тем, что Машкины штаны будут мокрыми и постельное белье тоже. Причем Машка, как правило, умудрялась намочить даже одеяло! Она предпочитала спать, завернувшись в него, как в кокон, заправив большую часть одеяла себе под попу, и поэтому менять в случае неудачи приходилось полностью все содержимое кроватки.

— Я поспала? — вопросительно и в то же время утвердительно заявила сонная Машка, сидя на горшке.

Сонные глазки светились надеждой на то, что спать больше не нужно и можно заняться какими-нибудь более интересными вещами.

— Поспала, поспала, — успокоила ее Настя. — Сейчас поедим и гулять пойдем. Пойдем?

Машка радостно кивнула головой и, поглядев по сторонам, потребовала:

— Дай гусеничку!

Настя дала.

— Гусеничка, я поспала, — сообщила девочка длинной красно-желтой мохнатой гусенице, которую ей привезли из Сочи Ольга с драгоценным своим мужем Стасом. — А ты поспала? Гусеничка, ты поспала?

— И гусеничка поспала, — сказала Настя и сняла девочку с горшка.

Они успели все сделать на горшок. Постель менять не придется. Уже хорошо!

Просто замечательно!

Вечер сегодня предстоял быть насыщенным. Настя должна была покормить вечно сопротивляющуюся и упирающуюся изо всех сил Машку дважды, погулять и уложить спать, это требовало невероятного терпения, выдумки, труда. Так как характер у Маши был не по-детски твердый и все, что не совпадало с ее интересами, встречалось малышкой с поразительным сопротивлением. Упиралась так, будто не поесть — это самое главное в ее жизни дело, и нужно обязательно выстоять, не сломаться и во что бы то ни стало отказаться от каши и непременно остаться голодной.

Чего бы это ни стоило!

К концу дня Настя без сил валилась на диван. Дети — это, конечно, счастье… Только — не простое… А очень сложное какое-то счастье — эти дети. Любишь их больше всего на свете, любуешься и умиляешься забавным мордашкам, неуклюжим жестам, смешным фразам и постоянно при этом чего-нибудь боишься: как бы не заболели, как бы не упали, как бы не расстроились, как бы не потерялись, как бы не обидел кто-нибудь из других, более агрессивных малышей. Сплошные как бы…

Любишь их, скучаешь, а еще почему-то при всем при этом безумно, просто неприлично радуешься, когда удается сбежать куда-нибудь хотя бы на пару часов, подкинув чадо бабушкам… Вот такой парадокс. Вот такое счастье — наши дети.

Конечно, счастье, подумала Настя, заглянув в комнату и посмотрев на серьезное, щекастое Машкино личико. Вымотавшись за день, девочка усиленно сопела, приоткрыв ротик. Конечно, как не устать, если у ребенка не жизнь, а вечный бой какой-то, подумала Настя, аккуратно прикрывая дверь.

Сегодняшний вечер прошел без особых отклонений от обычного сценария. Настя проиграла все полагающиеся роли, пережила экстремальное гуляние, одолела Машкино нежелание после этого гуляния отмываться в ванной, согласилась на мировую ничью в «Битве-2», означавшую, что Машка съест, но не все, а только половину полагающейся картошки, причем непременно руками, и — последний штрих! — уложила-таки хулиганку спать.

Свершилось!

Настя вздохнула облегченно.

Она сделала это…

Можно прийти в себя…

Своих детей у нее пока не было. Хотелось верить, что именно — пока. Хотя когда тебе уже тридцать пять, то можно и усомниться, что они когда-нибудь появятся… Да и откуда им взяться — детям-то? Одного ее желания недостаточно… А Рома ясно дал понять, что не хочет никаких сопливых малышей.

Настя вспомнила, как Машка сегодня старательно, очень волнуясь и торопясь, пыталась рассказать о том, что она гуляла с соседской собакой и сама вела ее за поводок, вспомнила, как Машка напрягалась и путала слова и как забавно при этом выглядело ее серьезное, озабоченное личико…

Настя с возмущением подумала, что Машка — вовсе не сопливый малыш, а настоящее чудо, подарок судьбы, то, ради чего стоит жить! И… И совсем непонятно, как можно вообще так говорить о детях…

Она печально посмотрела на письменный стол и на сваленную на него гору тетрадей. Тоска-то какая… Как лень проверять… Но надо… Она и так уже три дня не раздавала детям проверенные работы. Все говорила — завтра, завтра… Теперь вот не только эту кучу разгребать, а еще и за три прошедших дня потом придется проверять.

А еще очень сильно раздражал журнал. Прошел уже почти месяц с начала учебного года, а Настя его толком так и не заполнила. Тоже все тянула и тянула… Вот сегодня притащила талмуд домой, несмотря на строжайший запрет директора, надеялась хотя бы начать вносить списки детей и темы уроков, да какое там… С Машкой не то что заполнить что-нибудь серьезное, с ней даже записку сестре написать невозможно — тут же отнимет ручку, бумажку и со словами: «Я сама буду писать» изорвет листок в мелкие клочья, изрисует обои, обивку мебели и саму себя в доступном для ее хулиганских ручек радиусе действия.

Настя сварила себе кофе и побрела к письменному столу. Пить на ночь этот вроде бы бодрящий и тонизирующий напиток она не боялась. Спать хотелось так чудовищно, что выпей Настя хоть пять чашек подряд — даже тогда достаточно ей только положить голову на подушку, как долгожданный сон получал ее всю полностью в свое безграничное пользование. Правда, ненадолго — часов на шесть. Это в лучшем случае. А в худшем…

Не высыпалась Настя хронически. И почему так получалось? Вроде ни семьи, ни детей… Свободная женщина. Ромка — не в счет. А Машка?.. Машка — она родная, конечно, и очень-очень любимая, но не своя все-таки… Об этом Насте постоянно напоминали заботливые родственники, так что она и не забывала никогда. Не забывала: Машка — чужой ребенок.

А сколько Настя тратит своего времени и сил на этого не своего ребенка, никто почему-то не считал. Ольга с присущей ей беспардонностью заявляла:

— Насть, я завтра после работы собралась к подружке на посиделки. Надоело все до чертиков. Хоть расслаблюсь. Ты Манюню заберешь, ладно?

Под словом «заберешь» подразумевалось, что за Машкой нужно сходить в садик к пяти часам, а лучше — к четырем, чтобы воспитатели не злились и чтобы Машка не осталась последней и не таращилась тоскливо на дверь, опасаясь, что ее бросили. Потом следовала обычная вечерняя программа: погулять с ней, покормить, искупать и уложить спать. С посиделок Ольга возвращалась обычно поздно. Да и зачем возвращаться раньше, чем Машка уснет? Тогда ведь придется выслушивать вечерние концерты на тему «пить — писать — поговорить». Гораздо удобнее приехать, когда все уже закончено, и спокойно завалиться спать. Это Настя понимала. И Ольгу не осуждала. Чтобы простить, ведь надо только понять. Настя и понимала. И почти не осуждала. Уставала просто… А так… Да нет, никого она не осуждает! Спать просто очень хочется…

Ольга выжидающе смотрела на Настю.

— Так заберешь? А? Я так оторваться хочу! Насть, ты приди лучше к четырем, а то опять там эти курицы кудахтали, что я самая последняя все время. Как конфеты у меня брать, так это они всегда пожалуйста, а как пятнадцать минут подождать — сразу морда кирпичом! Мерзавки! Все, как одна, — лохушки иногородние, а гонору!

Настя вздыхала и пыталась сохранить доброжелательное выражение на лице. Отказывать сестре она не умела. Да и Машку любила. Только было почему-то обидно, что с ее личной жизнью никто не считается. Почему в ее безотказности никто не сомневается? Почему Ольга даже не спросит никогда, свободна ли сегодня Настя. Вдруг у нее свидание? Или еще какие-нибудь планы? Хотя какое свидание и какие планы могут быть у синего чулка? Да никаких! И личной жизни тоже никакой быть не может! Поэтому Настей можно пользоваться сколько угодно и когда угодно, а вернее, когда удобно Ольге и ее семье, и совершенно все равно — удобно ли это Насте.

И Настя покорно кивала головой:

— Заберу, конечно.

— Насть, дашь мне свой свитер? Тот, который ты связала, — голубой? Надо баб моих добить — пусть завидуют.

В Ольгином вопросе, по сути, и вопроса-то не было. Было утверждение. И отказать ей Настя не могла, хотя свитер было жалко. Она связала его пару недель назад и надевала всего один раз. А Ольга, помимо своей способности обливаться и сажать неотстирывающиеся пятна, еще и по комплекции была, мягко говоря, крупнее, и вязаные вещи растягивались на ее могучей груди так, что Настя потом смотрелась в них, как будто бы она была не девушкой из плоти и крови, а пластмассовой вешалкой в магазине.

И почему она такая? Почему не может сказать «нет»?! Все обидеть кого-то боится… Что о ней подумают… Да как же это можно отказать, Ольга же устала, отдохнуть хочет… У нее же такая работа утомительная — целый день сидеть в отделе статистики и перебирать бумажки — действительно нелегко. Надорваться можно! Особенно если вставать со стула только для того, чтобы пробежаться по ближайшим магазинам…

А про нее, Настю, почему-то никто не думает… У нее и рабочий день короткий! Лафа! От чего ей уставать-то? От двух-трех десятков стоящих на головах учеников, за каждого из которых Настя несет ответственность? Ерунда какая! Одинокая перезрелая училка! Пусть радуется, что она кому-то вообще нужна.

Что-то сегодня день не задался… Лезет всякая ерунда в голову! И зачем обо всем этом думать, если поменять хоть что-то она все равно никогда не решится? Какой смысл изводить себя? Никакого!

Настя шмыгнула носом и открыла первую тетрадь. Надежду заполнить сегодня журнал пришлось безжалостно растоптать ногами. Хватило бы сил хоть тетради проверить…

Настя хлебнула кофе и посмотрела на часы, прикидывая, сколько времени займет работа и сколько останется на сон. Получалось опять меньше шести часов. Значит, завтра во второй половине дня опять страшно захочется спать…