– Мне он тоже не нравится, но пока пусть стоит, охраняет, – сказал Азарцев с таким видом, словно умел читать чужие мысли.

Тина была подавлена внешним великолепием. "Что же тогда там, внутри? – думала она. – Наш загородный дом, которым муж так гордится, – просто сарай по сравнению с этим. Неужели это все смог построить Азарцев?"

– Я не владелец этого дома. Скорее арендатор. Хотя, когда есть деньги, строить нетрудно, – сказал он, будто она спросила об этом вслух. – Опыт строительства уже был. Меня как-то назначили главным врачом еще не существующей больницы. Один большой начальник, с которым мы были довольно хорошо знакомы, пригласил меня к себе и официально сказал: "Построишь на пустом месте больницу – будешь ею руководить!" Я согласился. Два года провел на свежем воздухе в котловане, потом еще два года – среди голых стен, потом год – на отделке. А когда все оборудование уже завезли, создали комиссию по расследованию якобы допущенных финансовых нарушений. С меня взяли подписку о невыезде, от руководства больницей отстранили, а в свежеприготовленное кресло посадили нужного человека. Сам же я еле отмазался, как теперь говорят.

– Понятно теперь, откуда у вас такой опыт, – сказала Тина.

– Ничто в жизни не проходит бесследно, – ответил Азарцев.

Они миновали холл, где на полу лежал огромный мягкий ковер, на стенах висели хорошие картины, по бокам стояли бежевые кожаные кресла, а в центре красовался настоящий, старый рояль – мечта Валентины Николаевны.

– Зачем вам в больнице рояль? – Тина открыла крышку. На белом лаке золотыми буквами было вытеснено "Беккер".

– Хочу совместить высокий уровень лечения с приятным отдыхом больных и персонала при полной конфиденциальности, – ответил он. – Для того, чтобы известным личностям и просто богатым людям не надо было ехать лечиться в Швейцарию. Правда, рояль роскошный?

– Рояль хороший, – сказала Тина. – Для лечебного учреждения, наверное, действительно роскошный. Но это не самый лучший рояль, если вообще не подделка. Ему лет восемьдесят. Большая партия таких роялей была поставлена в Советский Союз из Германии уже после революции, во времена нэпа. Кое-где они еще сохранились. Все они были черного цвета. Может быть, лак с годами облупился, и инструмент поменял цвет. Эти рояли считаются не очень ценными, гораздо выше ценятся пианино "Беккер". Вот у них чудный звук – я когда-то на таком играла. Случайно.

– Вот видите, как жаль, что я не встретил вас раньше. Не переплачивал бы деньги фирме. Они слупили за инструмент бешеную сумму.

– Кто знает, может, я и не права, и рояли эти теперь стали более ценными просто от времени. – Тина присела на пуф, стоявший перед роялем, и медленно взяла несколько аккордов.

– Я бы очень хотел еще раз услышать, как вы поете, – сказал Азарцев.

– Я не готова, – просто сказала Тина, но так, что стало ясно: она не кокетничает, не ждет, чтобы ее еще раз попросили. Азарцев и не стал больше просить.

Тина встала.

– Для музыканта в любом случае лучше купить не пуф, а крутящийся круглый стул.

– Будет сделано, – улыбнулся Азарцев и повел Тину наверх, где находились лечебные кабинеты и святая святых – небольшая операционная на два стола.

По кабинетам Тина ходила молча. Она была просто раздавлена. Никогда она еще не видела столько разных и, видимо, очень дорогих приборов – и все для косметических целей. Чего там только не было! И лазеры разного назначения, и приборы для очищения кожи и насыщения ее разными веществами, и прекрасные диагностические приборы, и маленькие автоклавы для стерилизации, и даже очень красивые халаты для персонала, уже приготовленные, выглаженные и висевшие на плечиках в гардеробной.

– Кто же будет работать в этом великолепии? – спросила Тина.

– Надеюсь, что вы, – сказал Азарцев.

– Для этого ведь надо учиться!

Тина дрогнула. Она вспомнила пустой коридор своего отделения с одинокой пальмой в дальнем углу, обшарпанный линолеум желтыми и зелеными ромбами, который сестрам так трудно было мыть до состояния хотя бы видимости чистоты. Вспомнила аппарат искусственной вентиляции легких двадцатилетней давности, который, к счастью, пока все еще дышал за больных. Старый, все время забивающийся электроотсос, истершиеся груши аппаратов для измерения давления, которые надо было накачивать не кистью, а всей рукой с привлечением бицепсов и даже мышц живота. И наконец, собственный старенький фонендоскоп, служивший ей чуть не с институтских времен. И Тине стало так больно и страшно от сознания того, что наука и техника настолько шагнули вперед и оказались от нее в такой невообразимой дали, что она стала просто каким-то мастодонтом. И хуже всего, уже боится что-то изменить. Хотя шанс переменить жизнь – вот он, близок.

– Два обученных терапевта-косметолога из дипломированных дерматологов у нас уже в штате, и учились они, смею вас уверить, не в заштатном косметическом салоне. Для них мы уже сделали даже таблички на дверях, – похвастался Азарцев.

Толмачёва посмотрела на таблички. На одной из них значилось "Канд. мед. наук Карасева Виктория Павловна", а на другой – "Канд. мед. наук Азарцева Юлия Леонидовна".

– Еще есть на примете психотерапевт, диетолог и специалист по лазерам. Оперировать буду я сам с вашей помощью. Осталось найти хорошего физиотерапевта и врача по лечебной физкультуре, – продолжал Азарцев, вводя Тину в операционную.

– Я случайно прочитала на табличке, что здесь работает Азарцева Юлия Леонидовна. Это ваша родственница? – рассеянно спросила Тина.

– Это моя бывшая жена, – уточнил Азарцев.

– Странно, – покачала головой Тина. – Обычно бывшие супруги не работают вместе. Особенно когда кто-то из них начальник.

– Так было раньше. Сейчас не так. С женой вместе живет моя дочь. К тому же Юлия – хороший специалист, кандидат наук. Если в моих силах дать ей хороший заработок и условия для работы, я обязан был предложить эту работу. И она согласилась. Да и в профессиональном отношении я всегда могу на нее положиться.

– Прекрасно, – сказала Тина, чтобы что-то сказать.

Но почему-то ей расхотелось смотреть операционную. Из вежливости она все-таки туда вошла. Да, операционная была организована по всем правилам. Но с Тиной произошла странная метаморфоза. Теперь она с нежностью вспоминала свою одинокую пальму, равномерное бурчание баритона Валерия Павловича, шутки Барашкова, черные внимательные глаза Ашота. Вспомнила милое маленькое личико Мышки, и даже красивое холодное лицо Тани не показалось ей слишком высокомерным.

"Все-таки я там хозяйка, – подумала она. – А здесь буду еще неизвестно кто". – И она поблагодарила Азарцева за экскурсию.

А Азарцев внимательно следил за ее реакцией. Он заметил ее интерес к новинкам техники и равнодушие к роскоши в обстановке кабинетов и холлов. Когда он показывал ей апартаменты для гостей и больных, на лице Толмачёвой не отражалось ничего, кроме вежливой скуки. Не укрылось от него и некоторое разочарование при разговоре о жене. Короче, она вела себя искренне, просто, не стараясь ни проявлять чрезмерный энтузиазм, ни выглядеть светской дамой. И к концу экскурсии Тина нравилась Азарцеву еще больше. К тому же он против воли постоянно вспоминал, какая у нее золотистая кожа на спине с круглыми маленькими веснушками, с веселым запахом солнца. И хотя он, желая произвести на Тину приятное впечатление, не допускал пошлых ухаживаний, не брал Тину за руку, не поддерживал за талию, когда они входили в двери или поднимались по лестнице, ему хотелось как раз брать ее за руку и поддерживать за талию. Теперь в его подсознании навсегда закрепилось, что Валентина Николаевна – очаровательная женщина. Но хотя Азарцев был человек свободный, работа оставалась для него важнее остального.

А Тине тоже и нравилось, и не нравилось, что он не брал ее за руку, не заглядывал в глаза и не поддерживал за талию. "Конечно, еще не хватало! – крутилось у нее в голове. – Я ведь все-таки операционную смотреть приехала, а не бордель".

– Ну, вот и все наши владения! – заключил Азарцев, когда они закончили осмотр, прошли через систему маленьких и больших залов, спустились по лестнице и опять оказались в холле с роялем. – Каково ваше впечатление?

– Я сражена, – призналась Тина. – Но насчет своего участия в этом деле все равно не знаю, что вам сказать. Мне жаль расставаться с коллегами, с больницей, какая бы дряхлая, по сравнению с вашими хоромами, она ни была. Дайте еще подумать.

– Конечно, – сказал Азарцев. – Кстати, имейте в виду, своих сотрудников я решил оперировать бесплатно, так что, если вы захотите, со временем вполне можем сделать вам операцию.

– Операцию?

– Ну да. Подтяжку, например, или уберем грыжи нижних век, лишнюю кожу на верхних – да что захотите, то и сделаем!

– А что, у меня есть грыжи? И уже пора убирать кожу на веках? – испугалась Тина, схватившись за лицо.

– Господи, простите меня, дурака, за эти предложения! Нет, конечно. Вы выглядите прекрасно! Просто туда, где я учился оперировать, приходили пациентки в возрасте двадцати пяти лет и просили сделать им подтяжку, изменить форму носа, губ, не говоря уже о разрезе глаз. Вот я и решил, что вам мое предложение могло бы показаться заманчивым.

– Знаете, я, пожалуй, так похожу, без подтяжки, – решительно отозвалась Тина. – Мне чем-то ужасно дороги мои мешки под глазами. И к тому же я боюсь операций.

– Мешков под глазами у вас пока нет, а ваш неправильный курносый нос мне самому, если честно, ужасно нравится! – засмеялся Азарцев. – Еще раз прошу у вас прощения.

– А вы что же, – заинтересовалась Тина, – всех женщин рассматриваете с точки зрения возможности изменения их внешности?

– Конечно. Это же профессия. Я даже манекенщиц или фотомоделей разглядываю с медицинской точки зрения.

– Это же вредно, наверное, для психики – разглядывать женщин с медицинской точки зрения, – засомневалась Валентина Николаевна.

– Вот и приходится брать с пациенток большие деньги за вредность, – улыбнулся Азарцев. – Но если быть точным, то я сначала разглядываю женщину с медицинской точки зрения, а если оказывается, что она не собирается становиться моей пациенткой, как вы, например, я принимаю ее внешность такой, какая она есть, и не думаю больше об этом.