– Послушайте, Николай! – сказала она, когда в трубке раздались гудки и что-то пискнуло. – Я сделала что могла, теперь к главному врачу должны идти вы.

Все вовсе не так уж просто! – возразила она после того, как выслушала ответ. – Что значит, у вас нет времени на все эти глупости?! Что значит «идея ваша, и вам все решать»! Насколько я знаю, ваш ребенок виноват в том, что случилось, не меньше, чем мой, а девчонка действительно в ужасном состоянии. И что будет, если она умрет, даже не хочется говорить.

С минуту она слушала, что отвечал на это Николай.

– Да что значит «я беру на себя следователя»? Если она умрет, со следователем договориться будет труднее! Кстати, вы расспросили вашего сына, как именно это произошло? Ах, он спит! Мой тоже спит. Но будьте уверены, я своего разбужу! И вам советую это сделать, пока не поздно! Очень важно договориться, чтобы они давали одинаковые показания! Зря вы думаете, что до этого дело не дойдет! Судя по тому, какая стерва здешняя заведующая, очень даже дойдет! Поверьте моему опыту, я ведь когда-то работала секретаршей в суде!

В раздражении дама захлопнула крышечку телефона, инкрустированную золотым узором, и повернула в замке ключ зажигания. Мощная машина придавила колесами мокрый асфальт и легко, без всякого напряжения вырулила на улицу.

10

– Вот такую машину я хотел бы иметь! – сказал про джип, выезжавший с больничной автостоянки, доктор Барашков, глядя вдаль из окна ординаторской. Они с Ашотом курили, опершись локтями о подоконник, и стряхивали пепел в цветочный горшок. Мышка на минуту вбежала, окинула взглядом комнату, переставила цветок на свой стол, подсунула мужчинам самодельную пепельницу, сделанную из срезанного пакетика из-под сока, и опять убежала.

– Будут нас сегодня кормить или нет? Где именинница-то? – спросил Барашков, щелчком отправляя окурок в окно и вальяжно потягиваясь, будто умудренный опытом лев, пришедший в пещеру с охоты. Ашот рядом с ним действительно казался маленькой умненькой обезьянкой.

– Да давно все готово! Только никто не идет, все в палатах заняты! – отозвалась Марина, передвигая тарелки чуть не в сотый раз. Букет из небольших, но якобы очень стойких подмосковных роз красовался в стеклянной вазочке посреди стола.

– Передвигать тарелки – лишняя трата времени, – заметил Ашот. – Все равно через минуту все будет съедено и выпито и никакой красоты не останется! Сядь, успокойся и отдохни!

– Ну правда, давайте зовите всех! – сказала Марина. – А то скоро за зарплатой идти, посидеть не успеем!

«Хорошая она все-таки баба! – подумал Барашков. – Хозяйственная, красивая. Вон приоделась, накрасилась. Какие у нее развлечения, кроме как на работе? Дома – сын, магазины, у плиты вторая смена. Все как у всех. Но она молодая, энергичная, ей хочется большего. Она еще не устала надеяться».

– Мариночка! – вслух сказал он. – Жаль, что у нас в отделении нет магнитофона. А то мы с тобой показали бы всем, как надо танцевать аргентинское танго.

– Почему танго? – удивилась Марина.

– Потому что ты страстная, как мулатка! Роскошная и молодая!

Барашков подошел и завалил покрасневшую Марину на свою руку в головокружительном па. Марина уже сняла халат и дежурную пижамную робу и надела бежевый свитер с высоким воротником и узкую юбку с длинным разрезом. Пластичная Марина, моментально сориентировавшись, согнула ногу, обнажив приятное глазу колено в шелковистом чулке, и упала головой на плечо Барашкову, вытянув вверх руку.

– Вах! – в восторге поднял глаза к небу Ашот, и тут в ординаторскую ввалилась вся компания, собранная Валентиной Николаевной. Таня в блестящем чешуйчатом платье, на рукав которого просочилась капелька крови из вены после переливания. Валерий Павлович в очках и огромном накрахмаленном медицинском колпаке, сдвинутом на затылок. Мышка, тоже уже успевшая снять халат и оставшаяся в сереньком трикотажном костюмчике в духе Шанель. После всех вошла Тина. Она, как и мужчины, была в униформе.

– Без халатов! Без халатов! Поздравления без халатов! – закричали девчонки и захлопали в ладоши. Это была игра. В отделении сложилась традиция: во время поздравлений, таких, например, как Новый год, Восьмое марта и дни рождения, дамы должны сидеть за столом в платьях без халатов. Мужчинам разрешалось оставаться в чем они хотят. Начало традиции положила Татьяна.

– Женщины мы или нет? – однажды заявила она. – Вон по телевизору показывают программу «Без галстуков». А мы чем хуже? Можем мы три раза в год покрасоваться без халатов? А то домой приходишь – сначала в ванную, потом в постель. Платье надеть некуда!

– А зачем тебе в постели платье? – сказал ей Барашков. – Радуйся, что такая экономия!

– Ну вас к черту! – заявила Татьяна. – У нас в отделении врачей шестеро, а мужик только один. Ашот.

– А ты по какому признаку определяла? – заинтересовался Барашков.

– По уму!

Татьяна за словом в карман не лезла. Мышка не выдержала и фыркнула от смеха.

Валерий Павлович тогда тоже присутствовал при том разговоре. Не обращая ни на кого внимания, он ел принесенный из дома бутерброд с колбасой, шумно, с удовольствием прихлебывал чай из граненого стакана и читал медицинский журнал.

– Да делайте что хотите! – ответил он, когда Татьяна спросила его мнение. Барашков мог поручиться, что Валерий Павлович и не понял, о чем его спрашивали. Мелкий шрифт поглотил его внимание целиком.

«Это вы все по молодости кокетничаете друг с другом, – свидетельствовал весь вид старого доктора. – А мне скоро на пенсию, у меня жена, дочери, внучки, дача, мне не до ваших глупых разговоров».

Барашков брал дежурств больше всех, ему тоже было не до костюмов. И лишь Ашот всегда обращал внимание на то, кто как одет, и если видел на женщине что-то новенькое, с легкостью отпускал шуточный комплимент, но так, что даме всегда было приятно. Ашот тогда встал на сторону Татьяны, Мышка замялась, но потом тоже проголосовала «за». У Валентины Николаевны на всякий случай спрашивать не стали. Таким образом, большинством голосов традиция была установлена, и Татьяна следила, чтобы она не нарушалась.

Вот и сейчас девушки начали хлопать в ладоши, требуя, чтобы Тина сняла свой халат.

– Да некогда мне! – сказала Валентина Николаевна, но девушки продолжали хлопать, и ей пришлось подчиниться. Стараясь казаться незаметной, она расстегнула пуговицы, стянула халат и скромно присела на синий диван, разгладив на коленях прямую серую юбку.

«Да-а… – критически оглядела ее Марина. – Кофточке, наверное, лет двадцать. Куплена в магазине „Лейпциг“ еще при советской власти».

Однако, невзирая на кофточку, Ашот и Барашков быстро уселись на диван по обеим сторонам от Валентины Николаевны. С другой стороны к Ашоту подсела Татьяна, и Марине ничего не оставалось, как быстро отсечь Мышку, чтобы та не успела занять место рядом с Аркадием Петровичем. Мышка, таким образом, оказалась соседкой Валерия Павловича, который с шумом уселся последним с краю, чтобы удобнее было выходить из-за стола. Он уже заступил на дежурство.

– Наполним бокалы! – сказала Тина и встала.

Когда было нужно говорить, она говорила хорошо. Сказывалась практика комсомольских собраний еще в институтские годы. А сейчас говорить хорошо было нужно. Поздравляя Татьяну, Тина хотела отдать дань ее красоте и ее уму и, кроме того, поблагодарить Таню за ее сегодняшний поступок, за дачу крови. Для врачей ее отделения не было ничего необычного в том, чтобы сдать кровь (и сама Тина, когда надо было, ложилась на стол), но ей хотелось каким-нибудь образом стимулировать Таню, вызвать у нее интерес к работе. Потому что, Тина чувствовала, случись в отделении кризис, на Таню положиться нельзя. Никто толком не знал, что у нее в голове. Но сегодня, не сделай Таня то, что сделала, больной бы не выдержал операции. И по этому случаю Валентина Николаевна хотела говорить хорошо. И она сказала так, что все захлопали. А Таня сидела молча, опустив глаза. И конечно, никто опять не знал, о чем она думает.

Все чокнулись пластмассовыми мензурками, в которых больным в других отделениях раздают лекарства. Валентина Николаевна села, нацепила на вилку кусочек сыра и вспомнила, что так и не выяснила у Марины, что же на самом деле произошло с банками крови и куда они делись.

Шампанское улетучивалось мгновенно. Еда исчезала с тарелок, будто по мановению волшебной палочки. Никто, естественно, не наелся, но, слегка заморив червячка, люди расслабились, подобрели, раскраснелись от выпитого, заулыбались – и жизнь перестала казаться им занудливой старой теткой, держательницей будущего наследства, ради которого стоит терпеть постоянные муки.

Барашков с Ашотом с обеих сторон обняли Валентину Николаевну, причем Аркадий что-то ей тихо рассказывал, а Ашот внимательно слушал. Троица напоминала группу, танцующую сиртаки. Татьяна, красиво изображая хозяйку дома, докладывала на тарелки оставшиеся куски. Валерий Павлович уже заторопился в палаты. Мышка, после дежурства осоловевшая от тридцати миллилитров шампанского, смотрела на всех круглыми, типично мышиными глазками и ждала, когда ей дадут торт. Она обожала сладкое. А бело-кремовый торт был прекрасен и своими размерами и очертаниями напоминал гостиницу «Балчуг», если смотреть на нее с другого берега Москвы-реки.

– Какой огромный! – восхитилась Мышка и подумала, что если она присядет на корточки, то поместится как раз в самую середину торта, как в старых американских комедиях.

– Чтобы всем хватило и на завтра осталось! – сказала Татьяна, уже приступая к раздаче бумажных тарелочек с аппетитными пышными и в то же время влажными от ромовой пропитки кусками бисквита.

– Кто любит с розочками?

– Я-я-я! – заревел Барашков.

Ашот негромко добродушно смеялся, исподтишка наблюдая, как красиво и ловко двигаются Татьянины руки, обтянутые голубой чешуей нарядного платья.

Появилась банка разведенного спирта – Марина выставила украдкой.