Теперь его голову в пластинах нещадно печет яркий софит. Чувствуется, что героя уже достало по пять раз здороваться и прощаться с помощниками за руку. Он пытается понять, где кто сидит.

– Повернитесь, пожалуйста, лицом ко мне, – произношу как можно четче.

Он определяет источник звука и поворачивается лицом к камере.

Я задаю первый казенный вопрос:

– Расскажите, пожалуйста, об истории вашей организации.


Собственно, чего тут рассказывать? Вот она, вся история – в фотографиях на стене. Вот он с военными, вот с юными спортсменами вот с ветеранами, вот со звездами эстрады. Снизу слева – снимки с его тридцатилетнего юбилея.

– Было 350 гостей и 17 официантов, а  мероприятие проходило  по Кремлевскому протоколу, – без тени иронии уточняет хозяин кабинета.

Денис тем временем снимает его крупным планом. У Клёнова интересное лицо – оно словно состоит из двух разных половин. Верхняя – почти неподвижная, глаза не выражают ничего, ну совершенно никаких чувств. Зато нижняя – сама экспрессия. Он улыбается, смеется, хохочет – но только одними губами. В его тонких губах чувства просто бурлят. Неудивительно, что к нему так тянутся люди искусства. Тина Тёрнер, например.

– Ну что, говорит, жахнем? – вспоминает экс-юбиляр.

Сам он к тому моменту только вернулся из госпиталя после очередного покушения.

– Я хотел показать своим врагам, как надо жить, – вспоминает он.

Я стараюсь голосом проявить самый живой интерес:

– Ну и как? Удалось?

– Да, – с удовлетворением отвечает герой. – Их стало еще больше.

Теперь в его голосе слышатся нотки досады.

Я же непроизвольно начинаю прикидывать, во сколько обошелся банкет.

Клёнова цифры не волнуют. Его волнует солдатский долг, служба Родине и спортивные мероприятия. Время от времени в его бурном потоке встречаются и вполне человеческие пассажи:

– Когда я вернулся с Северного Кавказа, передо мной стояла задача выжить. Для этого надо было зарабатывать деньги. Я открыл частный бизнес. Когда деньги появились, встал вопрос, как их защитить. Тогда мы создали свою ассоциацию. У моих товарищей главная задача  – помогать таким же, как мы, ветеранам и семьям погибших. Для этого я пошел в политику.


Синхрон мы пишем минут сорок. Из этого надо будет вырезать максимум четыре минуты, а еще лучше – две.  Что-нибудь про долг, службу и спортивные мероприятия.

– Знаете, – не выдерживаю я. – У меня уже спина затекла.

– Ну тогда к памятнику! – громовым голосом командует майор.

Во дворике шофер Дамир уже заводит золотистый внедорожник. Чувствуется, что наш герой неравнодушен к предметам роскоши.

– Это ограниченный выпуск, – авторитетно поясняет он. – Называется «Акура».

Я тоже неравнодушна к золоту и – о чудо! – меня пускают на  просторное заднее сидение.


Едем минут семь, подъезжаем к скверу. Справа – белая стела, цементная, четырехугольная, отштукатуренная. Как будто длинный кусок картона согнули два раза и соединили края. У подножия – Вечный огонь. На гранях – слова Расула Гамзатова «Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей…»

Памятник называется «Журавли». Сверху на одной из граней – фигурные прорези в виде летящих птиц с длинными клювами. Если выбрать ракурс, то можно сквозь одну из них увидеть крест на храме, что по другую сторону улицы.

Клёнову дают букет красных гвоздик. Такие же цветы у обоих помощников.

Пока Денис устанавливает штатив, а Георгий достает вторую камеру, я прикидываю, что бы тут еще запечатлеть.

– А снимите, как девочка с мальчиком целуются, – предлагаю оператору, но он только отмахивается: не мешай!


Я тут, и в самом деле, лишняя. Двое мужчин с важным видом снимают, как трое мужчин с не менее серьезным видом прохаживаются возле белой стелы туда-сюда. Помощники ассистируют Клёнову – когда остановитсья, куда класть букет. Девочка с мальчиком не захотели афишировать свои чувства. Ну что ж – все должно быть естественно. Теперь  зрителям станет абсолютно ясно, что наш герой незрячий.

– Давайте еще дубль, – не то просит, не то приказывает Денис.

Все повторяется снова. Лежа на постаменте, Георгий снимает крупным планом скорбно-торжественные лица наших хозяев. Я смотрю на часы. Ну просто замечательно – есть еще полторы минуты. Теперь надо снова записывать синхрон.

Денис опять накидывает на Клёнова «петлю» и подзывает меня.

Я выныриваю из-за кустов, как чертик из табакерки, и пристраиваюсь одесную от оператора. Петля мне не полагается (слава Богу!).

– Что вы можете сказать об истории создания этого памятника?

Да, с фантазией у меня сегодня негусто. Если бы глаза Клёнова умели выражать чувства, они, наверняка, спросили бы: "И это называется документальное кино? И это называется московские корреспонденты?!"

Но у Клёнова совершенно неподвижные зрачки. Они смотрят туда, в прошлое, где чьи-то ФИО на граните были здоровыми и сильными ребятами, пацанами, мужиками. С ними он служил в Чечне. Сейчас их души высоко в небе.

– Я живу за тех, кто погиб, – просто и совсем без пафоса отвечает уцелевший солдат.

Я снова слушаю про воинский долг и боевое братство. Но теперь в рассказе Клёнова появляется и новая тема – разборки между ветеранами двух войн по поводу зон влияния в городе и по поводу  памятников в центральном сквере. Старшие товарищи-«афганцы» были против этого монумента, потому что у них уже есть свой. Но лидер "чеченцев"  настоял, и журавли взмыли в небо.

Ловлю себя на мысли, что взрослым мужикам больше делать нечего, как делить памятники.

Синхрон закончен. Оператор снимает петлю. Клёнов с Георгием затягиваются, я иду гулять по скверу.


Чуть поодаль от «Журавлей» – памятник жителям Старогородской области, погибшим в Афганистане.  Бетонная фигура воина в панаме – это не символ и не метафора. Это олицетворение – советские мужчины, которые отдали жизнь за геополитические интересы своего государства. За воином – высокая стела с длинным рядом фамилий. За двадцать лет памятник посерел от дождей и снега, штукатурка на нем облупилась.  Наверное, так же стирается и людская память о десяти годах войны в чужой стране.

«Афганская тема» пришла в мою жизнь, когда над сверстниками-мальчишками замаячила угроза интернационального долга.  На четвертом курсе я отважилась брать интервью у матерей погибших ребят, но так и не сдала текст  в редакцию.  А вот забыть тех троих женщин из Минска не могу до сих пор. Им всем было сорок с небольшим, но выглядели они на все восемьдесят.

В редакции меня не стали ругать за невыполненное задание, а вскоре на эту тему вышла  книга «Цинковые мальчики», которую написала Светлана Алексиевич. Она-то и познакомила меня с матерями, когда я приехала к ней в командировку в Минск.

– Писать о войне очень трудно, – сразу предупредила Светлана Александровна. – Особенно нам, женщинам. Тут нужен какой-то особый взгляд. Женщина и война несовместимы.


Этот вывод она сделала, работая над свой первой книгой «У войны неженское лицо». В прошлом году белорусскую писательницу Светлану Алексиевич номинировали на Нобелевскую премию по литературе. Ее «Цинковые мальчики» выдержали семьдесят с лишним изданий.  А тогда, в 1987 году, она была всего лишь корреспондентом одного из Минских журналов. При встрече на пороге ее квартиры мы долго разглядывали друг друга, едва сдерживаясь от хохота. На нас обеих были совершенно одинаковые блузки – красные в черную полоску.


Возвращаюсь в Клёнову. Он уже снял очки и дает указания своим помощникам. Я догадываюсь, что речь идет о ресторане, в который мы сейчас поедем.

У нашего героя низкий и чуть сдавленный голос. Формулировки  четкие, не предусматривающие возражений. Жесты твердые и резкие. Он чем-то напоминает киборга – идеального солдата.

Садимся в машины, едем по городу, на центральной улице останавливаемся. Пока помощник Миша ходит по финансовым делам, Кленов отвечает на звонки и звонит сам. У него голосовой определитель номера.

Интересуюсь:

– Сколько номеров вы помните?

– Тысячу двести.

Я не верю своим ушам.

Сколько десятизначных комбинаций может запомнить обычный человек? Ну, три-четыре. В лучшем случае, десяток. Чтобы запомнить тысячу двести, надо иметь выдающийся мозг.

– Недавно этот телефон с определителем купил, – делится радостью  идеальный солдат. – Просто вздохнул от облегчения.

Мяукающим корейским голосом телефон то и дело сообщает ему новые цифры.

Едем через речку по большому мосту. На синей глади солнечные блики. Я закрываю глаза. Нет, это невозможно – жить и не видеть такой красоты!

– Что, уже переехали через реку? – спрашивает незрячий майор. – Сейчас места очень красивые пойдут. Тут во время войны были личные владения Гитлера.

Старогородск несколько раз переходил из рук в руки, но тут не было больших разрушений.  Мы едем мимо соснового бора. Яркое солнце раскрашивает рыжие стволы.

Произношу что-то невнятное, давая ему понять, что я еще здесь. Герой крутит ручку магнитолы, ищет хорошую музыку, подпевает Фредди Меркьюри.  По-моему, ему очень нравится драйв, и он, действительно, чувствует себя чемпионом.


Подъехали к ресторану.  Мне драйв уже давно не нужен, но шоу все равно должно продолжаться.

My make-up may be flaking,

But my smile still stays on. 1

На мне мятые брюки и потная футболка. Хорошо, что Клёнов меня не видит. Он красавчик – настоящий супермен.

Говорю вполголоса:

– А.В.! Георгий очень устал. Он с пяти утра за рулем. Если выпьет, за руль нельзя. А если не выпьет, то будет очень грустить.

– Понял, – по-военному отвечает супермен. – Так, Миша, возьми у Георгия ключи.

Режиссер для приличия отказывается, говорит, что еще никому не доверял ключи от своей машины. Но майор Клёнов не привык, чтобы его приказы обсуждали. Георгий отдает ключи. По-моему, с большим облегчением.