— Не волнуйся, дружище! — хлопнул его по спине граф де Полиньяк. — Я чувствую волчий голод и вряд ли когда-нибудь утрачу аппетит.

— Это, ваша светлость, самое главное, — очень серьезно заметил Пьер. Ежели человек на самом деле влюблен, то думает о том, как бы продлить свое счастье, а значит, хорошо кушает и спит. Сами подумайте, если ответное чувство у дамы вспыхнет и случится это неожиданно, то на что же будет годен голодный и не выспавшийся кавалер? Я думаю так — влюбленный мужчина должен питаться усиленно и самыми лучшими продуктами, так как в случае успеха ему понадобится очень много сил, очень.

Трактирщик многозначительно посмотрел на графа де Полиньяка. Тот расхохотался.

— Я понял тебя, Пьер, давай тащи сюда устриц, карамель с орехами и разного мяса с горчицей — сегодня у тебя будет хорошая выручка!

— Вот это я понимаю, ваша светлость, — ответил трактирщик, — сразу видно, что влюблены вы не на шутку и с серьезными намерениями. Матильда! Устриц!

* * *

Ариадна Парисовна сидела за ночным столиком напротив огромного ложа «кандидатки в официальные фаворитки», раскладывая большие старинные карты таро. Утомленная Вера Николаевна, обхватив коленки, наблюдала за процессом гадания. Мадам Савина раньше вообще не верила ни в какие предсказания, ни в какие индивидуальные гороскопы и прочую «хиромантию», но после случившегося сегодня…

— Ну, что там? — то и дело нетерпеливо спрашивала Вера Николаевна, вытягивая вперед шею и пытаясь понять, что обозначают странные рисунки на глянцевой черной поверхности карт.

— Подожди, — отмахивалась потомственная ведьма, незаметно переходя с мадам Савиной на «ты».

Не так-то просто, знаете ли, видеть перед собой шестнадцатилетнюю красотку, и при этом осознавать, что это сорокатрехлетняя учительница музыки. Единственное, что роднит эти две реинкарнации одной и той же души полное отсутствие опыта в интимных отношениях с мужчиной. Хотя, насчет последнего Ариадна Парисовна невольно улыбнулась. Похоже, что за сегодняшний день мадам Савина узнала о сексе больше, чем за всю свою жизнь.

Вера Николаевна напряженно следила за мимикой госпожи Эйфор-Коровиной, пытаясь угадать, что пророчат карты, но на лице потомственной ведьмы ясно читалась одна растерянность.

— Ну, что там?! — снова нетерпеливо заерзала мадам Савина.

— Непонятно… — вздохнула ведьма и вытащила из складок свой юбки хрустальный шар.

Держа сей предмет на ладони, Ариадна Парисовна некоторое время напряженно в него всматривалась, но от этого недоумение потомственной ведьмы только росло.

— Ничего не понимаю, — пробормотала, наконец, госпожа Эйфор-Коровина и уставилась на мадам Савину.

— Ну что там?!! — Вера Николаевна даже подпрыгнула.

— Помнишь нахала, который приперся к обеду? — спросила потомственная ведьма.

— Которому кастрюлю на уши одели? — хохотнула мадам Савина.

— Угу, — кивнула ведьма.

Вера Николаевна внезапно посерьезнела, опустила голову, поджала губы и начала нервно теребить подол своей абсолютно прозрачной ночной рубашки.

— Кошмар! Никогда в жизни не видела подобного хама! — выдала она через несколько секунд, но дрожащий голос и улыбка, то и дело вылезающая из-под маски возмущения, выдали мадам Савину с головой.

Ариадна Парисовна закрыла глаза, повернула голову в другую сторону, открыла глаза и снова взглянула на Веру Николаевну. Та изо всех сил хмурила брови и сжимала губы, но их уголки все равно ползли вверх, а глаза сверкали как пульсары средней величины.

— Понятно, — протянула потомственная ведьма.

Положив ладони на стол, она некоторое время барабанила пальцами, задумчиво глядя на Веру Николаевну.

— Что понятно? — переспросила мадам Савина, уже не пытаясь согнать улыбку, распластавшуюся на ее лице от уха до уха.

— Он и есть избранник! Блин… — воскликнула потомственная ведьма.

— Этого не может быть! — Вера Николаевна изобразила картинное возмущение. — После того, что он устроил сегодня, между нами ничего не может быть!

И мечтательно уставилась куда-то вверх, покачиваясь вперед-назад.

Ариадна Парисовна и без чтения мыслей смогла бы детально реконструировать кино, проплывающее в данный момент в голове Веры Николаевны. Она, гордая и неприступная, прогуливается по прекрасному саду и вдруг, перескакивая через живые изгороди и топча лужайки, невесть откуда, появляется разгоряченный конь, а на нем граф де Полиньяк с огромным букетом. Этот букет молодой человек швыряет к ногам мадам Савиной, бухается перед ней на колени и молит о прощении, говоря, что влюблен и жизни без прекрасной Веры Николаевны не видит. Она ему конечно: «Подите прочь! Негодяй! Как вы смеете! После того, что вы натворили!

После того, как осмелились оскорбить меня в присутствии матери!». А он: «Я убью себя, если вы меня отвергнете!». Это продолжается около получаса. Мадам Савина попытается бежать, он ее догонит, схватит за плечи, резко развернет к себе и, будучи не в силах сдержаться, запечатлеет на ее губах страстный поцелуй…

В следующую секунду потомственная ведьма вздрогнула и покраснела. Дальнейшее чтение мыслей мадам Савиной могло бы, пожалуй, и герцога Шуазеля вогнать в краску! Пунцовая от «прочтенного» госпожа Эйфор-Коровина вылетела из спальни Веры Николаевны и поспешно затворила за собой двери.

— Интересно, где она все это видела? — пробормотала потомственная ведьма.

Ситуация сильно напомнила песню одной панковской группы:

— Бань, о чем ты думаешь?

— Оль, о чем и ты.

— Ой, какие пошлые у тебя мечты!

* * *

Его Величество сразу после утренней аудиенции с Вольтером, потребовал к себе придворный оркестр. Философ вышел от короля совершенно счастливым. Во-первых, присутствовать при утреннем туалете Его Величества доступно лишь немногим избранным,[7] а во-вторых, Асмодей сдержал свое обещание.

В результате беседы на пальце у философа оказался королевский перстень с изумрудом, который можно сбыть банковскому дому Неккеров не меньше, чем за триста тысяч ливров.

Придворный оркестр явился в полном составе и грянул «Любовный напиток», ариозо, написанное специально для короля. Его Величество мог вытянуть только две ноты — «до» первой октавы и «до-диез» той же самой первой октавы. Неизвестный композитор умудрился построить соло из этих двух нот и богатый полифонический аккомпанемент, который оттенял, а местами и перекрывал это соло таким образом, что неискушенному слушателю партия солиста могла бы даже показаться интересной.

Луи XV пропел два куплета, затем устал и велел оркестру убираться.

— Герцога Шуазеля ко мне! — крикнул король и предоставил свою лысеющую голову в распоряжение кудесника Дессанжа.

В следующую секунду специально обученный лакей стрелой бросился в конюшню, где днем и ночью держали оседланных лошадей. Там он прокричал:

— Герцога Шуазеля к Его Величеству!

Из кучи сена моментально выскочил гонец. На ходу застегивая брюки, он подбежал к лошади, запрыгнул на нее, сорвал с крюка шляпу и с криком: «Дорогу! Дорогу!» галопом поскакал во дворец герцога Шуазеля, сообщить волю Его Величества.

Следом за гонцом из сена появилось широкое, раскрасневшееся лицо какой-то женщины, которая тяжко вздохнула и начала застегивать рубашку на необъятной груди.

— Эх, и так каждый раз, — проворчала она с досадой.

Его Величеству требовалось кого-нибудь позвать никак не меньше двадцати раз в день.

Как правило, через полчаса король уже забывал, кого он пригласил и зачем. Примчавшиеся в мыле придворные, встречали изумленный взгляд монарха, который в лучшем случае говорил:

— Что так долго?!

А в худшем заявлял, что уже передумал и послал за другими.

Однако день начался особенно. Король, буквально места себе найти не мог, бегая из угла в угол и бесконечно глядя в окно. Было видно, что беседа с Вольтером возбудила Его Величество до крайности.

— Вы сегодня особенно прекрасны, сир, — пропел Дессанж, а про себя проклял повышенную вертлявость Его Величества.

— Я хочу, чтобы сегодня ты придал мне особенный, величественный вид, так чтобы дух захватывало! — воскликнул король.

— Значит, как всегда, сир? — вежливо уточнил кудесник пудры и расчески.

— Да, можно только румян побольше, я что-то бледен, — Его Величество оттянул нижние веки и внимательно посмотрел на белки своих глаз. — И глаза какие-то желтые…

Дессанж изобразил фонтан восхищенных жестов, при этом умудрившись не выронить ни расчески, ни щипцов.

Сын местного парфюмера, Дессанж рано проявил свои таланты. В двенадцать лет смышленый мальчишка догадался использовать для причесок каркасы из легкой проволоки. В тринадцать создал первый парик «Allonge», позволявший любому старцу обрести вид Юпитера. В четырнадцать лет Дессанж уже колдовал над головами и лицами самых знатных вельмож и самого Людовика XIV, папеньки ныне царствующего Людовика XV, к которому перешел по наследству, вместе с престолом и прочим королевским барахлом. Ныне, по заказу медленно лысеющей мадам де Помпадур, Дессанж изобрел прически с использованием перьев.

Гигантские, специально распушенные и обработанные, они превращали любую голову в хвост райской птицы.

— К вам ее светлость, маркиза де Помпадур, — почтительно поклонился вошедший церемониймейстер, однако вопреки обычаю, король вовсе не обрадовался, не вскочил маркизе навстречу и не приказал оставить их.

Его Величество начал нервно теребить свои кружевные манжеты и переставлять пузырьки на своем столике.

— Скажите ей, что я занят! — выпалил он наконец.

— Чем же, сир? — раздался за спиной у короля почтительно-укоряющий голос Жанны Антуанетты маркизы де Помпадур.

— Ах, вы уже здесь? — Его Величество отстранил Дессанжа, который начал быстро пятиться к двери, продолжая кланяться. — Нет; останьтесь!