Павел Муратов - Развязка

Эфраим де Линьер был убежден, что Марселина д'Арси втайне любит его, хотя в ее поведении не было для того никаких оснований. Молва называла трех или четырех счастливцев, пользовавшихся ее расположением, но в их числе не был Эфраим де Линьер. Тем не менее он совершил однажды свои признания. В летний день, в один из дней, которые все были отмечены послеполуденной поездкой в соседнее поместье, он объявил, волнуясь, своей собеседнице, что должен прекратить обычные визиты. Марселина подняла на него светлые, не слишком удивленные глаза. Она догадывалась, ее брови приподнялись, однако, в знак приличествующего случаю недоумения. Эфраим сказал, что любит ее. Он был немолод, испытал любовь и верил в длительность и серьезность своего нового чувства. Не колеблясь, он клялся, что таким истинным образом не любил никого. Зная причудливый нрав той, к кому обращался, он не испрашивал ее взаимности. Он не посягал на ее свободу и, предвидя тягость, которую возложило бы на нее теперь его присутствие, решил не посещать более дом маркизы д'Арси.

Марселина склонила голову, не отвечала ему и не удерживала его. Больше всего остался доволен Эфраим де Линьер этим обстоятельством. В нем он увидел подтверждение своих тайных надежд. Когда, возвратившись домой, он возбужденно прогуливался в аллеях сада, он в глубине души еще тверже верил в любовь к нему Марселины, чем даже в свою собственную к ней любовь. С усмешкой ждал он ее противоречивых поступков и противоположных действий. Чем настойчивее пожелала бы она избежать угаданного им предопределения, тем явственнее видел бы он общий их жребий.

Эфраим де Линьер не знал, что попал со своими объяснениями в дурную минуту. Марселина д'Арси опустила голову и не ответила ему ничего не только оттого, что хотела выиграть время. Она была рассеянна и озабочена. Она страдала, гордость ее была задета и самолюбие оскорблено. Ее муж, маркиз д'Арси, был источником всех этих огорчений. Известное легкомыслие его становилось злостным и хваленое добросердечие напускным. Он веселился на ее счет не по одному тому, что пускал на ветер полученное за нею приданое. Ей сообщили пренебрежительный и насмешливый его отзыв о ней. Его видели непрестанно в дурном обществе; в хорошем он выказывал непозволительную дружбу к одному лицу, с которым единственная достойная их обоих встреча была бы уместна не за ужином и не за игорным столом, но на поле чести. Расстроенная всем этим, Марселина д'Арси устроила в тот же вечер одному лицу жестокую сцену и бурно рассталась с ним.

За ее вспышку должен был поплатиться Эфраим де Линьер. Никто не подумает, конечно, что он серьезно решил не видеть больше маркизу. С нетерпением ждал он встречи в Париже. Когда они свиделись в ложе театра, он от волнения не различал черт ее лица и не понимал голоса, слышавшегося, казалось, за тысячи лье. Он был приведен в чувство вылитым на него без всякого сожаления ведром холодной воды. Оставшись с ним наедине, Марселина объяснила ему с большой искренностью, что ей тяжело и неприятно видеть его. Она не принадлежала, по ее словам, к числу тех женщин, которые тешатся зрелищем несчастной любви. Она была, с другой стороны, слишком хорошего о нем мнения, чтобы подумать, будто бы он нуждается в ее милостыне. Простые и добрые отношения между ними также были теперь невозможны. Во всем он был сам виноват; его признание нарушило дружбу, которая, как давала понять Марселина, готова была незаметно перейти в привязанность. «Влюбитесь еще раз или женитесь, не падайте духом», — сказала она, касаясь с обидной ласковостью своей маленькой рукой его руки.

Эфраим де Линьер упал духом. Возвратившись домой, он не спал всю ночь, вновь зажигая нагоравшие и догоравшие перед ним свечи. Он проклинал свою самоуверенность и колебался в своей вере в предназначение. Взяв зеркало, рассматривал он свое лицо, не блиставшее особенной красотой, усеянное легкими следами оспы, но располагавшее всех в его пользу высоким открытым лбом и чистотой голубых, слегка близоруких глаз. Его спасло от отчаяния то, что он чувствовал себя полководцем, проигравшим лишь одну важную битву, но намеренным продолжать кампанию до конца. Эфраим де Линьер наивно верил в существование любовной стратегии, отождествлявшейся в его представлении с советами опытного в этих делах друга Флери де Френэ.

Флери принял его на следующее утро, сначала с насмешками, потом с угрозами и бранью по адресу нежной маркизы. Эфраим де Линьер терпеливо снес и то, и другое. Его друг был циником и презирал тонкости чувств, которые для некоторых составляют сущность любви, хотя и ведут рано или поздно все к той же незамысловатости поступков. Эфраим был уверен, что прибегавший к скандальным примерам, убийственным сравнениям и чудовищным анекдотам его друг в конце концов преподаст ему полезный совет. Кто усердно служит Венере, пусть в самых низинах ее царств, разве не способен понять другого, кто строит ее эфемерные алтари на горных вершинах собственного воображения? Флери де Френэ извергал словесную желчь и испускал скептический яд, он не менее оттого сочувствовал в глубине души своему другу.

Для себя Флери избрал бы стремительную атаку, для Эфраима он посоветовал искусное отступление. Он больше рассчитывал на силу его писем, нежели на убедительность его жестов и слов. Эфраим де Линьер отправился в путешествие, каждый этап которого был обозначен письмом к маркизе д'Арси. Он видел Рим и Венецию, Неаполь и Геную. Чтобы наполнить досуг, он прикидывался то любителем древности, то искателем развлечений. Он стремился сделать свою жизнь разнообразной и занимательной, чтобы еще лучше оттенить в письмах возникавшую несмотря ни на что меланхолию.

Отправляя эти письма, Эфраим де Линьер не ждал и не получал ответов. Он был доволен, в сущности, неизвестностью, оставлявшей сколько угодно места для всяких мечтаний. Боясь нарушить ее, он чурался сплетен и избегал слухов. Он с осторожностью оттого посещал общество соотечественников. Образ Марселины д'Арси сиял перед его воображением одиноко, отдаленно, немного туманно и снова благожелательно. Охотно забывая действительность, он предпочитал жить вымыслами.

Однажды он оказался в маленьком итальянском городке, имени которого не встречал в описаниях путешественников. Пока закладывали лошадей, он прогуливался, заложив за спину руки, по залитой солнцем пустынной площади. Было прозрачное июльское утро, воздушно-пламенная стихия легко обтекала его тело, старые дома, кузов кареты. Все звуки слышались с необыкновенной отчетливостью, и визг носившихся взад и вперед стрижей разрезал пространство. Эфраим поднял голову, следя за полетом птиц. Он опрокинулся в бездны небес, все растворяющие, истекающие жаром, вспыхивающие сверканием в солнце острых и быстрых крыльев. С необыкновенной силой ощутил он землю, на которой стоял еще твердо обеими ногами. Эфраим де Линьер опустил голову, увидел камень стен, различил запах конюшни и рынка. В глазах девушки, разглядывавшей его с любопытством, узнал он глаза Марселины д'Арси. Он внезапно увидел всю ее перед собой, живую, меняющуюся, нетерпеливую, повелительную. То не был недвижный и безгласный облик, какой рисовался ему почти наравне с фигурами осмотренных им в галереях знаменитых картин. Он прислушивался к голосу, от которого, как камень, падало вниз его сердце, ловил жест, пронизывавший тоской его суставы и нервы, подстерегал шорох шагов и шелест платья, заглушавший для него мелодии земли и хоры небесных ангелов.

Невольным движением Эфраим де Линьер протянул вперед руки и споткнулся о неровную уличную плиту. Он очнулся, объятый несказанной жаждой, могучим желанием увидеть Марселину и говорить с ней. То было как бы предчувствием близких встреч: на другой день в Парме он получил единственное за все время письмо. С обычными для нее оговорками, не делавшими длинными краткие строки, Марселина звала его в Париж, упоминая о важных для них обоих решениях. Со всей торопливостью, на какую был только способен, Эфраим де Линьер пустился в обратный путь.

Не вина плохих дорог, почтовых кляч, пьяных кучеров и ломающихся как раз на середине между двумя станциями осей или соскакивающих колес, что он возвратился слишком поздно. В доме д'Арси он не был принят в первый, второй и третий раз. В изнеможении бросился он к своему другу Флери де Френэ. Флери оказался до крайности возбужденным и словоохотливым. Эфраим с удивлением выслушал восторженный рассказ о только что происшедшем взятии Бастилии. Он ждал с замиранием сердца других новостей. Флери заметил это и с легким презрением укорил его, что он еще думает о женщине, тогда как давно уже пора предпочесть им всем единственную возлюбленную — свободу. Как будто бы эта дама, менее чем все остальные, полна лукавств, непостоянств и слабостей и менее, чем они, создана из собственных наших иллюзий!

Эфраим де Линьер узнал от своего друга, стремившегося навсегда излечить его зрелищем ничем не прикрашенных истин, о последнем увлечении Марселины д'Арси. Жизнь маркиза и маркизы окончательно разделилась. В то время как супруг предавался прежним беспутствам, супруга нашла себе нового утешителя в лице молодого Демарна. Мальчишка был красив, как херувим, испорчен успехами, заносчив, корыстен и жестокосерд. Гордая Марселина, расположения которой искали годами, сама избрала его. В припадке отчаяния, она бросилась в пропасть, и чем глубже были бездны, тем смелее желала она измерить их в своем падении.

Эфраим де Линьер сам додумался до этого вывода и, когда он пришел к нему, испытал новое облегчение. Единственный луч, сиявший ему из мрака, вновь осветил все особенным блеском. Бедная Марселина! Она страдала, она слабела в борьбе с собственной гордостью, она не смела признаться себе, что любит его одного. Не верящая более в спасительность притворств и в силу разлук, она искала союзников в чудовищности измен и в бесстыдстве поступков. Напрасно желала она, чтобы он отрекся от нее. Напрасно подвергала она себя и его жестоким испытаниям. Напрасно пыталась обмануть свою и его судьбу. С большей, чем когда-либо, уверенностью Эфраим был готов ждать теперь неизбежной для них обоих развязки.