– Слей все в одну емкость и принеси!

Через минуту бармен поставил перед Романом рюмку водки.

– Только для вас, – прошептал он, – осталась от специального заказа.

– Маловато осталось, – вытер губы рукавом Роман, – ищи еще.

Бармен вздохнул и выставил на стойку початую бутылку водки.

– Ну вот, а говоришь, «Махито». – И Роман налил себе еще.

– Молодой человек, – раздалось у него над ухом, – а ты скучаешь. Хочешь, я скрашу твое одиночество?

Он обернулся, рядом с ним стояла разукрашенная черногривая особа с лошадиной мордой лица, готовая вот-вот заржать. Копия его матери. Он отмахнулся от нее, осознавая, что так быстро Ирина Викторовна не смогла бы прибежать за ним в бар.

– Фу-ты, фантом, исчезни!

– Борюся! Он обозвал меня фантомасом!

Вслед за лошадиной появилась разъяренная львиная морда. Теперь ее анфас напомнил Роману о маме. Морда рыкнула на него, двинула в челюсть кулаком, девица довольно заржала. Роман вместе с бутылкой отлетел в дальний угол стойки.

– Не понял?! – возмутился он на весь зал, поднимаясь. – Жениху морду бить?!

И пошел на льва с лошадью, размахивая перед собой рюмкой как шпагой.

Два бритоголовых парня в закутке бара, который предоставлялся исключительно лицам определенной ориентации, встрепенулись.

– Он?! – доставая из кармана пиджака фотографию и протягивая ее другому, спросил один. – Жених!

– Похож, – с сомнением в голосе произнес второй. – Как бы не ошибиться в пятый раз. Шеф убьет.

– Глянь, морда один в один!

Они подняли головы и уставились на перекошенную физиономию Стрелкина, которому как раз в этот момент снова засветили в челюсть.

– На этот раз верняк. Берем!

Бритоголовые поднялись и дружно направились к выходу. По пути они ловко подхватили под обе руки незадачливого Стрелкина, снова размахивающего рюмкой перед львиной гривой, и понесли его к выходу. Вырываться тот не мог – боялся расплескать содержимое бутылки, которую трепетно прижимал к груди все это время.

Его погрузили в багажник, где он свернулся калачиком и уснул.

Очнулся Роман от яркого света, который бил ему прямо в лицо. Он огляделся: зубопротезное кресло, серебристые иномарки, бритоголовые пацаны. Он кисло улыбнулся. Харлам поднес к его глазам фотографию девицы в обнимку с каким-то перекошенным типом и спросил, тыкая в перекошенного пальцем:

– Жених?

– Жених, – честно сознался Стрелкин.

– Я же говорил, верняк! – обратился к Никитосу сотоварищ.

– Но это еще ничего не значит! – сварливо заметил очнувшийся жених. – Я ее разлюбил!

– Что?! – Оба изобразили такие злые рожи, что Роман зажмурился.

– Ну, ты, жмурик, повтори, что сказал.

– Она сама меня бросила, – быстро пояснил, усаживаясь в кресло, Роман. – Ушла с каким-то принцем!

– Это не меняет сути дела. Принцев у нее полно, – почесал у себя за ухом Харлам. – Нам сказано тебя доставить, мы тебя и доставили.

– И правильно сделали, – махнул рукой Стрелкин, – что доставили. Мне же все равно. Я из-за нее топиться хотел.

– Да ты что?! Вот стерва, довела мужика!

– Тише, ты хочешь, чтобы он нас убил?

– Пацаны, нет ли у вас чего-нибудь выпить? – поинтересовался Стрелкин. – Залить, так сказать, мое горе не водой, раз вы не дали мне утопиться, так водкой.

– Ну ты, это, мужик, давай не бери в голову. Она со всеми такая, – попытался успокоить его Харлам, отсылая Никитоса за крепленым подкреплением.

– Вертихвостка! – заявил Роман, откидываясь на подголовник. – Убейте меня, мне все равно.

Убивать его не стали. Подготовленные для этих целей инструменты свалили со столика, стоявшего рядом с креслом, на пол, и их место заняла бутылка виски и грубо порезанная ливерная колбаса, которую Никитос стащил у соседской собаки.

– Она такая, такая… – тряс в воздухе колбасой Стрелкин, – несерьезная! Ну есть один, другой. Ну зачем же третий?!

– Она такая, – соглашался с ним Харлам, устроившийся рядом на корточках.

– У нее всегда то один, то другой, – кивал головой Никитос, разливая по стаканам иноземный напиток.

– За нас, за пацанов!

– У нее на все, на все есть отговорки, – жаловался Роман.

– Кругом алиби, – поддакивал Харлам, – вчера замочила кошку, свалила на нас.

– У нее всегда так. Сама замочила, а мы виноваты.

– Так она еще и убийца?! – Роман опрокинул свой стакан и подставил снова.

– Она такая.

– Да, она такая. Стерва!

– Тише, тише…

Они выпили еще, после чего обнялись и еле слышно запели: «Главное, ребята, сердцем не стареть, водку, что открыли, до конца допить…» Через пару часов уже вся округа деревни Нудельной слушала: «Запрягайте, девки, лошадь…» А еще через некоторое время Харлам с Никитосом осторожно несли из гаража практически безжизненное тело Стрелкина наверх, на второй этаж. В святая святых – комнату стервы Любки, дочери их шефа и работодателя, поручившего им кровь из носу найти для своей беременной дурынды жениха.

Стрелкин утонул в огромной постели, затерялся среди одеял и подушек. Он по привычке поначалу сложился калачиком, но почувствовал дикую жару и потребовал себя раздеть. Никитос пожал плечами и освободил бесчувственное тело от всей одежды.

– Тише, тише, – шептал ему Харлам, – не дай бог, очухается.

– Вот потеха будет, – радовался Никитос, – когда дурында вернется!

Любка вернулась под утро и, не обращая никакого внимания на Стрелкина, завалилась в свою огромную постель. Отключилась сразу, она весь вечер и всю ночь провела с друзьями на вечеринке, опустошая одну емкость за другой, сожалея вместе со всеми о загубленной молодости целого поколения – очень модная нынче тема.

Любовь Воропаева была дочкой известного в Тугуеве бизнесмена. С самого раннего детства ее приучили к тому, что папа – человек занятой, видеться с ним можно только в самых необходимых случаях, а еще лучше – не лезть к нему со своими проблемами вообще. Матери у Любки не было, она бросила Воропаева еще в молодости, подкинув ему годовалую дочь, и сбежала с очередным мужем за океан. Там у нее образовалась новая семья, так что желания встретиться с бывшим мужем и бывшей дочерью не возникало. Так и жила Люба все свои восемнадцать лет под присмотром постоянно меняющихся экономок и нянек, каждая из которых старалась воспитать ее под себя. В результате получилась пухлолицая девица с собственным мнением, в корне отличающимся от мнения всех остальных, вместе взятых, большим гонором и ранимой душой, которую она никогда никому не выворачивала наизнанку.

На последнем дне ее рождения по случайному стечению обстоятельств присутствовал отец. Поглядев на нее в дорогом вечернем платье с огромным вырезом на пышной груди, он решил, что ей пора отправляться в самостоятельное плавание, и подыскал ей жениха, достаток которого позволял ей это делать без особых усилий. За Любкой он решил дать хорошее приданое, где-то в глубине души чувствуя свою вину перед ней. Но дочь неожиданно взбрыкнула, как необъезженная кобылица, и заявила, что замуж не пойдет. Ни за того, ни за другого, что присмотрел ей отец. Она съездила на столичный вокзал, затащила в моментальную фотографию первого попавшегося ей парня, заплатив тому десятку. В результате чего отцу была представлена фотокопия Любкиного жениха с легендой о том, что он стал отцом ее ребенка, после чего бросил бедную девушку.

Люба знала, на что давила. Отец никогда бы никому не простил такого хамского отношения к своему потомству, потому как считал, что если уважаешь Воропаева, уважай и колесо его автомобиля. Отец изъял у Любки фотокарточку и дал задание двум своим бритоголовым помощникам изловить проходимца и доставить его на расправу.

Пока они ловили и доставляли, Любу никто не беспокоил. От мысли о ее замужестве отец отказался. Еще бы, кто захочет жениться на беременной! Он решил, что сначала женит на ней того негодяя, который ее обесчестил, а потом, когда дочь родит ребенка, разведет их. И вот тогда уже толкнет ее замуж за состоятельного человека. В небольшом городке, где сливки общества знали друг о друге практически все, приходится следовать определенным традициям.

Все отловленные негодяи предоставлялись Любке для опознания, но ни один из них ее не устраивал. Харлам с Никитосом уже извелись, ища парня с моментальной фотографии, который, а это знала только Любка, с того самого вокзала уехал на постоянное место жительства во Владивосток.

Отец рвал и метал, но только на своих помощников, Люба была неприкасаема по причине своего интересного положения. А положение у нее и впрямь было довольно интересное! Вместо того чтобы, как нормальная беременная женщина, расплываться в разные стороны, Любка худела. И живот не рос, а, наоборот, лип к позвонкам. Отец уже стал на нее поглядывать с нескрываемым интересом. Она решила во что бы то ни стало поправиться и в ресторанах ела за двоих. Но пища без должного аппетита плохо усваивалась, а чаще даже просилась назад.

По этой причине она проснулась поздним утром и антилопой гну побежала в ванную комнату, находившуюся рядом с ее спальней. Там ее пару раз стошнило.

Пока она обнимала унитаз, в комнату вошел отец.

– Где он?! – строго спросил Воропаев у своих помощников, оставшихся за дверью.

Те глазами указали на кровать.

Воропаев подошел твердой походкой к постели дочери и сдернул шелковое двуспальное одеяло на пол.

– Бр… – сказал Стрелкин и свернулся калачиком.

– Этот?! – переспросил Воропаев, разглядывая голого мужика в постели дочери. Будто бы, если бы ему сказали, что ах, батюшки-обознатушки, это совсем и не тот, что-то бы изменилось! – Просыпайся, жених!

Но Стрелкин еще раз сказал: «Бр…» – и пустил слюну.

– Папа! Ты? – Люба стояла у двери и рассматривала не папу, а лежавшего в ее постели Стрелкина.